Инна открыла ключом дверь. В коридоре было темновато. Маленькая лампочка под самым потолком светила тускло.
— Вот сюда, — указала она.
Мазин вошел в комнату и увидел сначала большую тахту, а над ней ковер. На ковре висели круглый африканский щит и копье-ассегай, с широким блестящим лезвием.
— Проходите, пожалуйста. Я могу предложить вам чашку кофе.
— С удовольствием выпью. Кофе гармонирует с этим тропическим оружием.
— На него все обращают внимание.
— Людей притягивает необычное.
— Вас особенно?
— Вы имеете в виду мою специальность? У нас будничного ничуть не меньше, чем в любой другой профессии. Ватсон был знаком с Шерлоком Холмсом тридцать лет, а смог описать всего полсотни случаев из его практики. Из них добрая половина, строго говоря, повторяется. А ведь Холмс был гурманом. Он снимал сливки и не занимался карманными кражами. Вы знаете, что такое карманщик? Поверьте, это не профессор Мориарти. И вообще преступник как личность очень редко интересен. Я думаю, Пушкин был прав, когда писал, что гений и злодейство — вещи разные. Преступник — чаще следствие недостатка интеллекта, чем продукт его развитых форм.
— Вы, конечно, говорите о заранее продуманном преступлении? Но может быть вспышка, неожиданная вспышка гнева, ненависти, презрения наконец… Разве вы никогда не сочувствовали преступнику?
Мазин помедлил с ответом.
— Я, кажется, задала нетактичный вопрос? Простите, но дома я опять забыла, что спрашивать должны вы, а не я.
— Мне не хотелось бы спрашивать.
Инна улыбнулась:
— Рассчитываете на добровольное признание?
Мазин ответил серьезно:
— Да.
Она спросила тоже серьезно:
— А если я не виновата?
— Тем более.
Мазин потрогал древко ассегая.
— Думаете, человека можно убить только такой штукой?
— Вы все-таки считаете, что Антон убит?
— Я только хочу узнать: стоило ли его убивать.
Инна доставала из буфета чашки.
— Узнать у меня?
— И у вас.
— Приговоры выносит суд. А я не могу решать, стоит ли убивать человека.
— Суду это тоже не всегда просто. Но наше положение легче. Тихомирова нет в живых, и, вынося ему приговор, мы можем не опасаться, что его придется приводить в исполнение.
— Нам грозит другое.
— Что именно?
— Может оказаться, что мы его уже привели.
Мазин очень внимательно посмотрел на Инну:
— Вы умная женщина.
— Благодарю вас.
— Это необычное дело, Инна Константиновна. Оно шире статьи закона. Поэтому я и занимаюсь им не так, как полагается.
— А не превышаете ли вы свои полномочия?
— Возможно. За это я отвечу перед начальством.
— Вы признаете ответственность только перед начальством?
Мазин развел руками.
— А перед нами? Не слишком ли много вы себе позволяете, касаясь того, что для вас предмет любопытства, а для других еще кровоточит?
— Я не хочу никому делать больно, и не считайте меня, пожалуйста, человеком, которому доставляет удовольствие подсматривать в замочные скважины. Может быть, мои приемы и напоминают неудачные психологические эксперименты, но они вызваны не любовью к острым ощущениям. Я все-таки следователь, а в обстоятельствах смерти Тихомирова есть моменты, которые нельзя оставить невыясненными.
— Например?
— Например, то, что "Волга" Рождественского стояла ночью у дома, где погиб Тихомиров.
Инна звякнула чашками.
— Он не убивал Антона.
— Да, у него есть алиби…
— Вечный удачник!
— …Но его машиной мог воспользоваться и другой человек.
— Вы хотите узнать, кто он? Или уже знаете?
— Я хочу узнать, стоило ли убивать Тихомирова, — повторил Мазин.
— Разве тех, кого стоит убить, можно убивать?
— Вы обещали мне кофе.
— Если вы не раздумали.
— Нет. Нам предстоит поговорить кое о чем.
— Хорошо. Тогда подождите немного. Можете посмотреть семейный альбом. Так раньше девушки развлекали молодых людей в приличных домах. Альбом на столе.
Инна вышла на кухню, а Мазин, поднявшись с дивана, глянул в окно. Начал накрапывать дождь, мелкими каплями зарябивший асфальт.
Он еще стоял у окна, когда она вернулась.
— Не захотели смотреть карточки? — спросила Инна, ставя подносик с кофе.
— Нет, я думал.
— О чем?
— Я пытался представить себе, о чем думаете вы здесь, в этой комнате, когда остаетесь одна.
— Я могу сказать. О том же, о чем думают все. О работе, о неприятностях, о новом платье, о болезни тети Даши, о том, что нужно купить в магазине.
— И о том, что жизнь несправедлива?
Она усмехнулась:
— Вы опытный следователь. Но вы ошиблись. Из-за самоуверенности. Вы ведь невысоко цените интеллект преступников. А зря. Я не считаю, что жизнь несправедлива ко мне. Так мне казалось, но это прошло. Теперь я думаю только о том, о чем сказала.
— О работе, о неприятностях…
— И так далее.
— Но разве смерть Тихомирова обычная неприятность.
— Поймали. Да, это не просто неприятность. Для меня. Но об этом долго рассказывать.
— Я не буду вас торопить.
— Вы вызываете во мне доверие.
— Разве это плохо?
— Это будет мне мешать.
— Боитесь, что скажете больше правды, чем хотелось бы?
— Наоборот. Буду искать сочувствия и не смогу передать просто фактов. Тех фактов, которые вам нужны.
— Я знаю достаточно фактов, но не все могу правильно оценить. Может быть, вы поможете мне.
— Что же вам известно?
Мазин шагнул к ней:
— Хотите откровенности? Хорошо. Вот факты! Вы любили Антона Тихомирова, ради него оставили Рождественского. Но он предал вас. Не только вашу любовь, но и ваше имя, вашего отца. Ой украл его труд. И вам хотелось убить Тихомирова. Но вы не убили его. Вот факты.
Инна смотрела на блестящий кофейник.
— Я не думала, что вы знаете так много. И все-таки вы не знаете почти ничего. Все это совсем не так, кроме одного. Кроме того, что я любила Антона. Остальное — неправда, — сказала она тихо, но убежденно.
Мазин присел рядом.
— Только не нужно никого спасать, ладно? — сказал он и положил руку на ее узкую ладонь.
— Неужели я вызываю жалость? А отец хотел видеть меня сильной.
— Я не жалею вас. Это другое.
Она справилась с собой.
— Может быть, вы влюбились в меня? — спросила Инна и усмехнулась.
Мазин убрал руку.
— Простите. Я не хотела смеяться над вами. Я вижу, что нужно все рассказать. Я не могу сделать это последовательно, логично, как провожу экскурсии. Вам придется что-то додумывать самому. Может быть, вы поймете то, чего не понимаю я. Не знаю. Но я никогда не думала, что так случится.
Я сказала, что ваши факты — неправда. Вернее, есть вещи, которые нельзя назвать только правдой или только неправдой. Тут много таких вещей. Я понимаю, что для юриста не должно быть полуправды, у вас совсем иные категории. Но ведь я не юрист. Я просто человек, который судит в первую очередь себя.
— За что?
— Я скажу. Только сначала о том, что вы говорили. Да, конечно, Антон и я… Я говорила, что любила его, но и он тоже. Это верно, хотя вам может показаться, что я всего лишь обманутая женщина. Это сложнее, чем пишут в книжках: встретились, полюбили, прожили свой век, как голуби, — приходите на золотую свадьбу. У нас не было никакой, но было много пережито, очень много. Мы встретились очень взрослыми. У таких людей или не бывает любви только развлечения, или, наоборот, — мученье, потому что борешься с собой, с природой, с жизнью, с тем, что считается очевидным: любовь, дескать, для восемнадцатилетних, а потом — нужна женщина, нужен мужчина, да еще ничем не связанные. Как будто вместе могут быть только те, кто связан. Мы хотели преодолеть все это, начать сначала, перешагнуть через прошлое, вернуть движение тому, что уже начало окостеневать, мертветь, глохнуть. Но мы не смогли ничего, потому что существуют силы, перед которыми человек беспомощен, а мы были очень слабыми, и течение становилось все сильнее, Сначала оно оторвало Антона, а потом и меня унесло, но я не думала, что конец станет трагическим. Скорее он походил на пошловатую комедию, ну пусть мелодраму. Появилась девчонка, у которой нет ничего, кроме груди, распирающей кофточку. Это не так уж много, но это может быть всем…
Говорила Инна сумбурно и торопясь, затягиваясь сигаретой, и Мазину нелегко было следить за ходом ее мысли, но кое-что он все-таки успевал, соглашаясь с одним, запоминая другое.
— Но я начала с конца, а собиралась сказать много и главное о том, чего вы не знаете, хотя думаете, что знаете. Даже об Игоре. Вы сказали, что я бросила его. Нет, и это не так. Он ушел сам. Игорь сдался, потому что хоть и занимается всю жизнь спортом, он совсем не борец. Недаром он никогда не был первым. Он ушел сам.
— Когда увидел, что побежден?
— Хорошо, пусть будет так. Но это же не футбол! Здесь нет ни времени, ни счета. Здесь и "десять — ноль" еще не поражение, если есть силы бороться. А он прикинул, что счет не в его пользу, и решил, что уже не успеет отыграться. Нет, все это не так, как вы говорили, совсем не так. И Антон не предавал ни меня, ни отца. Он ничего не украл, ничего!
