Безвольно жму бессильную длань Эдика, усаживаю себя рядом с ним, накладываю в тарелку из большой сковороды немного капусты, принимаюсь за еду. Мой друг непривычно молчалив и хмур. Напротив меня Селина равнодушно жуёт, поминутно поправляя свои мелкие кудряшки. Урсула в жёлтой майке больше пьёт, чем ест. Почемутто уныло тычет вилкой в своей тарелке. Единоличник Кельвин опять питается чем-то особенным. На этот раз плешивый консультант заказал в ресторане какой-то отвратительный деликатес, напоминающий печеный зародыш макаки, и наслаждается. Только Баклажан с Кокосом – наши толстячки – уминают за обе щёки простецкую капусту с кусочками говядины. Круглый Ын остаётся как всегда невозмутимым.
– Харди так и не нашёлся? – тихонько спрашиваю Эдика. Тот пожимает плечами.
– Вообще ноль. Ни слуху, ни духу. Доктор Бахман весь день обзванивал родных, друзей и знакомых Харди. Никто его не видел. Такое впечатление, что парень взял и испарился.
– И что теперь будет с вашей выставкой?
– Не знаю. Конечно, работы Харди самые лучшие, но как можно их выставлять без автора, я не понимаю. Впрочем, пусть об этом болит голова у доктора Бахмана. Смылся, ну и скатертью по заду!
Я замечаю, что Кельвин, расправившись со своим сомнительным кушаньем, не отрывает глаз от Бахмана. Плешивый так долго сверлит глазами руководителя студии, что я тоже начинаю смотреть на маэстро. Сначала Бахман не замечает упорного взгляда консультанта, но через несколько минут всё же спрашивает:
– Вы хотите что-то мне сказать, Кельвин?
Плешивый нервно поправляет очки на носу, галстук-бабочку под кадыком и раздражённо говорит:
– Я желал бы узнать у вас, доктор Бахман, увидим ли мы когда-нибудь ещё вашего любимчика Харди?
Бахман с удивлением оглядывает Кельвина. В знак своего внимания к вопросу он даже вынимает незажжённую трубку изо рта.
– А что такое? Почему вы об этом спрашиваете?
– Признаюсь, что я недавно имел глупость одолжить этому оболтусу значительную сумму. И мне очень не нравится, что он вдруг исчез.
– Как же вы могли дать деньги такому ненадёжному человеку? – громко хохочет Никс. – Все давно знают, что Харди обормот, которому нельзя верить. А ещё налоговый консультант! Хих!
Кельвин, как ужаленный, поворачивается к нахальному дистрофику и даёт резкую отповедь:
– А вас я не спрашивал!
Никс хочет что-то ответить, но Мари устало произносит:
– Прекрати, Цедрик!
Кельвин снова обращается к Бахману:
– Я согласился помочь молодому человеку, потому, что его пригласили в Нью-Йорк. Одна известная галерея решила приобрести несколько картин Харди. Он поклялся мне, что после нашей выставки получит аванс и вернет долг с процентами.
Я не хочу слушать дальше неприятный разговор. Меня совершенно не касаются дела участников художественной студии, поэтому незаметно покидаю столовую, забираюсь к себе в башню и мало что соображающий, в полуобморочном состоянии укладываюсь в постель. Я в полном изнеможении, но теперь моему счастью нет предела. Уже засыпая, говорю себе, что в таком изнеможении кроется большой недостаток. Если за мной придёт смерть, я буду такой усталый, что сил уже не хватит, чтобы умереть красиво и печально. Такая вот чушь.
Пятница, как и положено нормальному несчастливому дню, начинается не с традиционного дремотного пробуждения, а с сумасшедшего стука в мою горизонтальную дверь. Я открываю глаза. За окнами хмурится мартовское утро, но дождя нет. Скидываю одеяло, рывком поднимаю себя с нагретой постели и ёжусь в стылом воздухе. Вот, гадство! Вчера вечером опять забыл включить на ночь обогреватель.
Дав слово позже отругать себя за неорганизованность, поспешно натягиваю одежду. Когда торопишься, вещи из вредности вступают против тебя в заговор. Так и сейчас: никак не могу найти носки, которые прячутся от меня в штанинах, рубашка коварно норовит вывернуться наизнанку, молнию джинсов заедает. Пока я борюсь с одеждой, паническое колотилово не прекращается. Дверь дрожит, но мощная стальная щеколда не даёт ей распахнуться. Криво застёгивая второпях рубашку, кричу:
– Кто там?! Что случилось?
За дверью наступает тишина. Слышу срывающийся голос Лили:
– Вадим, вставайте скорее! У нас несчастье.
Открываю дверь, снизу на меня смотрит Лиля. Бледное лицо искажено, в глазах стоят слёзы. Она одета в домашний халат. Волосы не убраны. Руки заметно трясутся. Иллюстрация из учебника психиатрии: «женщина на грани нервного срыва».
– Лиля, успокойтесь, – говорю я негромко. – Что произошло?
Смотрю на часы. Пять минут седьмого. Тем временем Лиля немного приходит в себя, поднимается ко мне в комнату и уже более уравновешено произносит:
– Харди нашёлся. Вернее его нашли.
– Что вы хотите этим сказать?
– Толстый албанец, художник, хотел набрать себе извести на стройке в восточном крыле. Ну там, где идёт ремонт, вы же знаете, Вадим.
– Да?
– Он снял крышку с чана с известью, а в чане Харди!
Лиля снова на грани. Я наливаю воду в свою кофейную чашку и подаю ей. К утру вода в термосе совсем остыла. Лиля судорожно глотает её.
– И что случилось дальше? – задаю я вопрос всё таким же спокойным тоном.
– Албанец разбудил доктора Бахмана, они вдвоём сходили на стройку, посмотрели, а потом примчались к нам. Эрих тут же выпроводил всех подсобных рабочих, которые уже начали ежедневную уборку, закрыл ворота, позвонил в полицию, а мне велел всех жильцов собрать в столовой.
Лиля умолкает и выжидательно смотрит на меня. Я успокаивающе улыбаюсь ей.
– Что ж, всё ясно. Я сейчас приду.
– Вадим, вы понимаете, что в нашем Замке произошло убийство? Это же ужасно!
Молчу. А что тут скажешь? Предчувствие беды меня не обмануло. Потрясённая женщина уходит. Я на минутку сажусь к столу, чтобы собрать вместе разбежавшиеся мысли. Любопытно, почему убийца любезно не оставил труп на видном месте, а утопил Харди в чане с известью? Машинально постукиваю пальцами по столешнице. На моём тайном языке это означает:»?!».
Когда я добираюсь до столовой, под её низкими сводами собрались уже практически все. Этим утром никаких «халло!», «хай!», «сервус!», «грюсс готт!», «привет!» Густой табачный дым заполняет помещение. Это Урсула в зелёной майке курит в углу вместе с Селиной и Понтип. Женщины собрались в кучку и испуганно шепчутся. Баклажан в своём экзотическом балахоне тоже топчется рядом с ними. Бахман в одиночестве сидит у камина и во всю пыхает трубкой. В это серое утро руководитель студии кажется мне ещё более измождённым, чем раньше. Если дело пойдёт так и дальше, то он скоро высохнет до состояния мумии.
Оглядываю остальных. Никс нервно облизывает опухшую губу возле Мари, которая замерла на стуле, уставившись на камин. Плешивый Кельвин устроился подальше от остальных. Его лицо брюзги застыло. Зато смуглая физиономия Почемутто непрерывно меняется. Итальянца переполняют эмоции. Забыв от волнения немецкий язык, он непрерывно говорит на родном певучем наречии, бурно жестикулируя. Полусонный Эдик сочувственно кивает, не понимая ни слова. Хитрые глазки Кокоса перебегают с одного лица на другое. Толстый албанец тоже держит в руке зажжённую сигарету, хотя раньше я не замечал, чтобы он курил. Один Круглый Ын невозмутим.
– А где Эрих? – спрашиваю я Лилю, бегающую с посудой из кухни в столовую и обратно.
– Эрих ждёт полицию у ворот, а Алинка ещё спит. Разбужу её через полчаса и сразу уведу в садик.
Несмотря на окружающие нас толстенные стены старинной кладки, в столовую доносятся полицейские сирены, приближающиеся к Замку. Все напряжённо прислушиваются. Через минуту тревожные сирены умолкают, значит стражи порядка прибыли на место преступления.
Мы ждём ещё минут пятнадцать. Видимо, за это время полицейские вместе с управляющим побывали в восточном крыле и убедились, что вызов не ложный. И вот, наконец, в столовой появляется Закон. Первым, нагнув голову, в низкую дверь входит настоящий великан в штатском костюме со злым багровым лицом, бородавкой на носу и колючими глазками. Наверное, при виде такого верзилы крысы разбегаются с испуганным писком по норам, а пауки побыстрее закутываются в свои паутины. В одной руке гигант держит портфель, другой сжимает ключи от автомобиля. За великаном следует Эрих, за управляющим – несколько мужчин и женщин в плохо сидящей жёлто-зелёной униформе.
– Меня зовут инспектор криминальной полиции Дирк Сквортцоф, – басит верзила, угрожающе сверля нас глазками. – Теперь ваша очередь, дамы и господа.
В отличие от рыхлых добродушных полицаев из немецких сериалов инспектор Сквортцоф прям и прочен, словно рельс, да ещё свиреп, как невыспавшийся крокодил.
Эрих представляет инспектору присутствующих. Услышав, что в Замке собралась вся художественная элита Нашего Городка, Сквортцоф оживляется:
