– Он расскажет тебе всю историю в деталях. И предложит написать с ним в соавторстве новую книгу. И будет много-много переводов, но он так и не скажет того единственного, о чем действительно надо сказать.
Наум достал из кармана зажигалку и поднес огонек к письму. Мы – все трое – смотрели, как горит бумага. Когда письмо превратилось в пепел, единственным доказательством против Наума остался я сам.
Я позавтракал уже после полудня, потом совершил небольшую прогулку, а вернувшись к себе, почувствовал запах табачного дыма. Я даже подумал, что ошибся номером.
На моей кровати сидел мужчина и читал мои бумаги при свете настольной лампы.
– Что вы здесь делаете, комиссар?
Гимар, не скрывая досады, посмотрел на меня.
– Свою работу. Не беспокойтесь, я не нашел никакого компромата.
– А что вы искали?
– Поскольку вы посещали дальние комнаты, я подумал, не принесли ли вы что-нибудь из номера 316.
– Я даже не знаю, чей это номер – 316.
– Вас видели, когда вы прогуливались по отелю. Вас видели, когда вы возвращали ключи на место. Что именно вы там искали?
Я уселся на кровать. Гимар все знал.
– Объяснений.
– Нашли что-нибудь?
– Нет. Просмотрите бумаги, которые оставила Рина Агри. Вы сами увидите, что они ничего не объясняют.
Гимар надел пальто, которое лежало на кровати.
– Прошу прощения за табачный дым. Никак не могу бросить курить. Не снимайте куртку, мы выйдем вместе. Я вам расскажу свою историю, а вы мне – свою.
Гимар взял гостиничную пепельницу, полную окурков, и выкинул все окурки в мусорное ведро в ванной комнате.
– Куда мы пойдем? – спросил я встревоженно.
– Мне нужно кое-что проверить в комиссариате. Не беспокойтесь, вы не арестованы.
Кун был внизу и, увидев, как я спускаюсь в компании комиссара, явно забеспокоился.
– Куда ты собрался, Мигель?
– Мне нужно, чтобы мне подписали кое-какие бумаги. Я пригласил с собой сеньора Де Бласта как свидетеля, – ответил, не задерживаясь, Гимар. Я покорно махнул Куну рукой и последовал за комиссаром.
Снаружи нас ждал побитый «фиат-1500».
– Приходится использовать свою личную машину, даже в служебных целях. Патрульная постоянно находится в мастерской. Если не свечи, то ось или батарея. Вы знакомы с механикой?
– Я вообще не вожу машину.
– Но как же жить, если не умеешь водить машину?! Но с машинами столько проблем. Эта еще не настолько старая, но мне все равно часто приходится ходить пешком.
По моим подсчетам, автомобилю было лет двадцать. Комиссар включил радио. Диктор сообщил какие-то местные новости: выставка картин, дорожное происшествие, – а потом заговорил о конгрессе переводчиков. Он сказал, что передает слово корреспонденту в гостинице. Я узнал голос Химены.
– Эта девушка фотографирует, пишет, выступает по радио.
– Она единственная журналистка, которая у нас есть, – сказал комиссар. – Ее отец, инженер, много лет назад уехал из деревни. Бросил их с матерью.
Мы проехали по дороге вдоль берега, потом свернули налево и въехали в деревню. Комиссар снизил скорость, проезжая на красный свет.
– Нужно быть осторожным и соблюдать правила движения, хотя мы – в тихой деревне, – сказал он.
Он остановил «фиат» у здания комиссариата.
В караульном помещении никого не было. Только рядом с бюстом Сан-Мартина[28] похрапывал унтер-офицер. Гимар с силой хлопнул дверью, чтобы его разбудить, и проследовал дальше.
Мы поднялись по узкой лестнице в офис с огромным письменным столом, который занимал почти все помещение. Вдоль стены тянулись металлические шкафы. На письменном столе стояла пишущая машинка.
– Для чего вы меня привели сюда, комиссар?
Не ответив, Гимар уселся за стол и открыл ключиком ящик. Он достал девятимиллиметровый пистолет и положил его на столешницу.
– Я приехал в эту деревню пять лет назад. Мне говорили, что здесь ничего не происходит, ничего не происходило и вряд ли когда-нибудь произойдет, но я знаю, «ничего не происходит» и «много чего происходит» – это вопрос наблюдения. Я нашел пустой архив, заполнил его собственными отчетами, которые я собственноручно редактировал. Буквально с первых же дней, как я сюда приехал, я начал заполнять архив; когда я освоился, я купил новую ленту для пишущей машинки и принялся писать.
В моем архиве собрана вся история деревни, и никто об этом не знает. Я рассказываю вам об этом, потому что вы – человек со стороны, и я хочу, чтобы вы меня поняли. Взгляните на эту папку.
Он протянул мне папку. В подборке речь шла о приобретении участка под гостиницу, имелся состав прежних учредителей, предшественников архитектора. Я прочел: «Нарушения строительного кодекса».
– Когда я обнаруживаю преступление, я пишу его название заглавными буквами, это единственное, что я могу определить как свой литературный стиль. Преступление – заглавными буквами. Я обязан отметить все. Иногда это может пригодиться, чтобы оказать давление на людей, но это далеко не все. Не важно, что иногда я не могу вмешаться, что у меня связаны руки. Я не знаю, смогу ли добиться справедливости, но я все записываю очень подробно.
– А теперь расскажите мне все, что знаете, и я добавлю новую страницу в эту папку. Расскажите мне все, иначе ваше пребывание в Порто-Сфинксе грозит затянуться. А я так думаю, что в Буэнос-Айресе вас ждет много работы.
– Вы все равно не поверите в мою историю.
– Посмотрим. Вы начинайте. Продемонстрируйте силу убеждения, чтобы никто в мире не смог сомневаться в ваших словах.
Запинаясь, я рассказал ему о языке Ахерона. Я рассказал о Валнере, Рине и Зуньиге, но не упомянул о Науме. В моем рассказе все смерти происходили только из-за того зла, которое таилось в самом языке, – это были фатальные случаи, где не было виновных. Гимар слушал меня, не прерывая, несмотря на то что я делал паузы в ожидании его реплик; иногда, когда я чувствовал, что вхожу в опасную зону, я говорил быстрее, стараясь не давать ему возможности прервать меня, хотя и ждал этого. Я даже не знаю, почему я защищал Наума; наверное, во мне оставалась какая-то память о потерянной верности, и я не хотел, чтобы в нашу старую историю вмешивались посторонние.
Когда я закончил, Гимар по-прежнему не сказал ни слова. Он достал оранжевую папку и написал на обложке: «Язык Ахерона».
– «Ахерон» – я правильно написал?
Я ответил, что да.
Потом он спрятал пистолет в карман пальто, закрыл ящик на ключ и приказал, чтобы я следовал за ним.
Уже смеркалось. Мы шли по пустынной улице.
– Вы мне рассказали свою историю. Сейчас – моя очередь.
Я сказал, что устал и хотел бы вернуться в отель.
– Это займет всего десять минут. Мне нужен свидетель, я уже говорил.
Мы подошли к входу в муниципальный музей. Гимар постучал в дверь. Поскольку нам не открывали, он начал стучать настойчивее, пока в окошке не показалось лицо седого мужчины. Сперва я подумал, что это был старик, потом я понял, что мужчина был ненамного старше меня.
– Комиссар…
– Нам надо войти.
– А кто это с вами?
– Я его привел в качестве свидетеля.
– Свидетеля чего?
– Того, что, если не откроешь дверь, я буду стрелять. Мужчина снял цепочку.
– Луго – хранитель музея, хотя хранить здесь особенно нечего.
Мужчина зажег свет. Под потолком, прямо у нас над головой, висела челюсть кита. В витринах стояли забальзамированные птицы, посуда, морские инструменты, кости животных. На стене висела фотография маяка, сделанная полвека назад.
– Я хочу спать, комиссар, – сказал Луго.
– Как я тебя понимаю. Активная ночная жизнь.
– Я рано встаю.
– До рассвета.
Комиссар осмотрел все углы в двух залах и двинулся в сторону коридора. Мужчина преградил ему дорогу.
– Что вы ищете?
Комиссар с силой отодвинул его и пошел в глубину здания. Смотритель не последовал за ним. Гимар открыл одну дверь, потом вторую и наконец вошел в последнюю.
– А вы кто? – спросил меня смотритель.
– Переводчик, – ответил я.
Комиссар вернулся с булавой из мангового дерева, завернутой в грязную парусину. Луго наблюдал за ним безо всякого интереса, будто бы все это его не касалось.
– Этим ты убиваешь животных?
– Я уже давно забросил охоту.
Гимар замахнулся булавой над головой Луго. Он остановил ее на весу, сделав вид, что ему стоило больших усилий ее удержать. Хранитель музея вжался в стену.
– Когда я понял, что это были вы, я подумал: Луго сошел с ума. Выходит по ночам убивать тюленей. Но потом я услышал разговоры пожарных об эпидемии, и все жители деревни враз заделались морскими биологами и начали говорить об эпидемии. Странная эпидемия – с разбитыми черепами. Сколько тебе платили?
– Двести, – сказал мужчина. Он явно гордился цифрой.
– Триго и Диелс? Двое наших пожарных? Но зачем?
– Они мне не говорили зачем. Мне платили и все. Двух было достаточно, они мне говорили, что три – еще лучше.
