Но тут подошла Марсьена и взяла Бэль за руку:
— Флиртуете? — спросила она с обескураживающей бесцеремонностью и очень некстати. Затем внезапно встревожилась: — Но вы не собираетесь уходить?
Она уже увлекала Бэль за собой:
— Тут требуют хорошенькую барменшу… Вы не возражаете, Бертран?
Ноэль почувствовал, что быстро бледнеет, что тот опасный гнев, с коим он ничего не мог поделать, вновь заполняет его всего. Он отвернулся и нарочито не замечая направлявшуюся к нему Рэнэ, молча вышел из комнаты.
— Мое пальто, — глухо сказал он бросившейся к нему горничной.
Выхватил его из ее рук, поспешно напялил, надел шляпу и направился к двери.
— Месье, вы шарф забыли…
Он запихал его в карман, сам открыл входную дверь. Через две минуты он уже был на улице, в холодной ночи, и быстрыми шагами удалялся к неизвестной цели.
Ноэль и ста метров не прошел, как ему показалось, что он перенесся дней на десять-пятнадцать назад. В общем, подумал Ноэль, все то же самое, ничего не изменилось ни вокруг него, ни в нем самом, лишь его глаза открылись шире и он утратил одну из самых последних своих иллюзий. Ведь, как бы это ни казалось неожиданным со стороны человека, которого страстная любовь толкнула на убийство, Ноэль, выходя с окровавленными руками от Вейля десять дней тому назад, еще сохранял иллюзии. Он думал, что содеянным преступлением освободится, забудет прошлое, словно сотрет его тряпкой, сможет начать все с начала, стать другим, отличным от того, каким был час назад, что его ждет новая судьба. Все возможности, даже самые невыносимые, пронеслись в его мозгу. Он представил, что его арестовывают, судят, выносят приговор. Дают десять, двадцать лет, приговаривают к пожизненному заключению, к смертной казни. Представил также, что его оправдали. Мысленно потерял и вновь завоевал любовь Бэль. Скрылся в далекие края на борту какого-то скверного грузового суденышка. Застрелился. Убил Бэль. Они оба покончили самоубийством. Приняли яд, задохнулись газом, слив губы в поцелуе. Ему оставалось лишь довериться событиям. Что бы ни произошло, он был готов к худшему… Но ничего не произошло! Жизнь продолжалась, как прежде. Ничто не сломалось, не прервалось, не распуталось. Он не стал лучше читать в собственной душе, стал еще хуже читать в душе Бэль. По-прежнему продолжал сомневаться в ее любви, в ее верности. Она оставалась для него такой же живой загадкой, как прежде. Полиция, конечно же, пронюхала о его существовании, допросила его, снова допросила. Вопросы комиссара Марии, конечно, погружали его то в надежды, то в отчаяние. Вне всякого сомнения, поездка в Пон-де-л’Иль склоняла его к тому, что Бэль не совершила измену, что убийство Вейля, если разобраться, — всего лишь плод трагического недоразумения. И все же все это не внесло в его жизнь переворота, которого он ждал, на который смутно надеялся. Все это не дало ему уверенности, которой он так чаял.
Произошло лишь одно, единственное, быть может, не предусмотренное им, событие: арест Клейна. Ноэль не мог помешать себе думать об этом, как о двойной несправедливости: прежде всего, по отношению к Клейну, а во-вторых, к себе самому. Это путало карты, нарушало правила игры, лишало его самого лучшего оружия против полиции, вынуждало его на поражение без борьбы, на преждевременную капитуляцию.
Ведь если Клейну не удастся доказать свою невиновность (а как же это ему удастся?), ему, Ноэлю, останется лишь прибегнуть к единственному выходу: пойти на признание, сознаться в преступлении. Еще три дня тому назад, когда комиссар уводил художника, ему хотелось побежать за ними, выкрикнуть им правду. Он не сделал этого лишь потому, что Бэль совершенно спокойно произнесла: «Раньше двух суток выпустят. У них нет никаких доказательств против него».
Но двое суток прошли, а полиция не выпустила свою жертву. Наоборот, газеты сообщали, что «по ордеру следователя Понса комиссар Мария произвел арест, который, вероятно, положит конец расследованию убийства Иуды Вейля».
Ноэль вытащил из кармана шарф и обмотал им шею. Холод был пронизывающий, накрахмаленная манишка заставляла его вздрагивать всякий раз, как только она соприкасалась с кожей. Хоть бы узнать намерения полиции на счет Клейна, результаты первых допросов!
В уме возникла фамилия: «Гаррик!» От репортера он узнает, как обстоит дело. Полпервого, — наверное, уже слишком поздно, чтобы позвонить в его дверь, но журналист редко ложился до рассвета, а жил меньше, чем в ста метрах.
Ноэль порадовался тому, что прогулка случайно напомнила ему о старом приятеле, и ускорил шаг. Ну и что, что его поздний приход покажется странным! Все равно не сможет заснуть, если чего-нибудь не разузнает.
Виктора Гаррика не было дома, но Ноэль вспомнил, что он через неделю работает ночью в «Событии». Вошел в телефонную будку. Удалось дозвониться:
— Я хотел бы незамедлительно с тобой поговорить… Ты еще будешь в газете?
— Да, — ответил Гаррик, — только поторапливайся. Через двадцать минут собираюсь сматываться.
Чтобы найти такси, Ноэлю пришлось дойти до ближайшей стоянки. В машине он представил себе, как две недели тому назад мчал сначала на авеню Семирамиды, а потом к «Ампиру». Чего бы он только ни дал, чтобы время вернулось назад, чтобы он стал прежним, свободным в своих поступках, Ноэлем! Достаточно было бы нажать на тормоз, повернуть руль, и он избежал бы непоправимого. А с тех пор… С тех пор лукавая судьба превратила его из преступника по любви, коим он был в начале, в убийцу без причины, а следовательно, и без оправдания. И, наконец, последняя превратность судьбы: он оказался теперь в шкуре виновного, за которого скоро заплатит невинный.
Вот и здание газеты. Перед входом для ночных служащих стояли в ожидании служебные машины. Шум ротационных машин неумолимо возрастал: начали печатать последний выпуск.
Он поспешно поднялся на третий этаж и в коридоре, куда выходили двери кабинетов редакторов и журналистов, наткнулся на Виктора Гаррика без воротничка, с засученными до локтей рукавами.
— Рад тебя видеть, — тотчас откровенно сказал Гаррик. — В последний раз мы что-то слишком быстро расстались. Подожди-ка здесь, сейчас вернусь.
Ноэль вошел в тесный кабинетик, частично освещенный настольной лампой с зеленым фарфоровым абажуром. Там, в тени, положив на колено ногу в нейлоновом чулке, смирненько сидела несколько поблекшая молодая женщина. Он расстегнул пальто, размотал шарф. Сесть не сел — слишком нервничал. Машинально принялся изучать пришпиленный на стене план города.
Вернулся Гаррик с вымытыми руками, на ходу застегивая манжеты:
— Ну, что?.. Дай-ка я тебя сначала представлю… Ноэль Мартэн, старый приятель… Дениза…
Ноэль неразборчиво пробормотал подобающее вежливое приветствие. При каждой встрече Гаррик последовательно представлял его каким-то Симонам, Франс, Сюзаннам, у которых также, вроде бы, фамилий не было и в помине.
— Ну, что? — повторил Гаррик, погасив настольную лампу и повернув выключатель плафона.
Ноэль набрался смелости:
— Я тебя недолго задержу. Просто пришел кое-что разузнать…
Он инстинктивно подражал легкому тону собеседника.
— А о чем именно?
— О следствии по делу Вейля. Об арестованном Клейне, художнике, которого обвиня…
— Его признали невиновным.
В этом-то и был весь Гаррик! Стремясь поразить как можно больше, даже не давал собеседнику окончить мысль.
И продолжил:
— Это один из твоих друзей?
Ноэль еле скрывал радость и облегчение.
— Очень большой друг! — живо ответил он. — У меня-то его и арестовали. Я уж собирался…
— Что?
— …нанять для него адвоката, если бы полиция стала продолжать его травить.
— Понятно… — сказал Гаррик, складывая какие-то разрозненные листочки и запирая на ключ ящики стола. — Это похоже на волшебную сказку. Я бы озаглавил ее «Моя соседка Матильда». Вчера утром, под натиском вопросов, Клейн признал кражу, в коей его обвиняли, продолжая настаивать на том, что совершил ее четвертого во второй половине дня, но не вечером. «Прекрасно! — ответил ему следователь. — Расскажите-ка нам, что вы делали в вечер убийства. — Я был дома. — Один? — Один. — Тогда ничто не доказывает, что вы говорите правду и что вы не пришли к Вейлю именно вечером!» В общем, к одному и тому же возвращались. Клейн говорит: «Я из дому не выходил!», а следователь ему: «Докажите!» Понс уже представлял себе свою жертву перед судом присяжных, когда сегодня после обеда…
Он прервался, чтобы натянуть пальто.
— Так что после обеда? — нетерпеливо спросил Ноэль.
— …некая Матильда Дэван, белошвейка, попросила, чтобы он ее принял «по делу Вейля». Понс решил ее выслушать. Входит такая девчушечка, обуянная отвагой, свойственной застенчивым людям. «У меня есть доказательство, что месье Клейн невиновен в преступлении, в котором его обвиняют, — выпалила она, как только вошла. — Я живу в том же доме, с другой стороны двора, и мои окна выходят на его мастерскую. Когда у него свет, он отражается в моей комнате. Вечером четвертого он неустанно ходил взад-вперед на моих глазах, то бросался на диван, то неотрывно глядел на большую картину, которую принес после обеда. Свет у него горел до полуночи, а потом он лег спать». Ну и алиби, лучше не придумаешь! Потрясенный следователь осведомился о причинах, по которым девушка так наблюдала за соседом: «Вы им очень интересуетесь, или это в ваших привычках совать нос в чужие дела?» И тут девчушка теряет самообладание и краснеет до корней волос. По ее словам, Клейн и она, с тех пор, что стали соседями, максимум десятком фраз обменялись. Надеюсь, что он должным образом оценит оказанную ей ему услугу, и что у них будет много детей!
