Но все оказалось куда более тривиальным. Перебрав ветхий ворох пожелтевших справок, я обнаружил потертый на краях листок.
В нем было четко сказано, что мама берет на себя обязательства по воспитанию ребенка – дальше было проставлено мое имя. И больше никакой информации. Очевидно, моя карточка с подлинным именем хранится в доме ребенка, где мама меня и присмотрела.
Но дальше – больше.
Однажды, когда я вернулся из пионерлагеря – кстати, там меня в первый раз и совратили, – я застал маму в совершенно расстроенных чувствах.
Она наотрез отказывалась говорить о том, что произошло за время моего отсутствия, и на все мои вопросы отделывалась пустыми словами.
Но я уже чуял, что произошло нечто экстраординарное. Выбрав удобный момент, я подкатил к соседям с расспросами. Они обычно напивались в пятницу вечером, после окончания рабочей недели и не просыхали до утра понедельника. Что-то внятное от них можно было услышать именно в пятницу, пока они еще окончательно не залили глаза. Я изобрел какой-то хитроумный предлог и в результате очутился с ними за одним столом.
Муж и жена, жившие напротив нашего дома, уже приканчивали вторую поллитру. Момент был самым подходящим, и, опрокинув для храбрости стопку водки, я задал интересующий меня вопрос.
К третьему стакану я уже кое-что знал. Все остальное помню как в бреду. Наутро я проснулся в коридоре собственного дома, у меня не хватило сил добраться до кровати. Можете представить, в каком виде была моя одежда. Хорошо, что мамы не было дома – она как раз уехала в Москву пополнять фонды люберецкой библиотеки.
Припав к бочке, в которой мама засаливала огурцы, я пил рассол глоток за глотком и пытался понять – было ли правдой то, что я услышал, или это лишь пьяный бред соседей? Может, я и сам чего навыдумывал?
Но не стоило себя обманывать. Лишь к обеду, высосав две бутылки кислого пива местного производства, я смог взглянуть правде в глаза.
Дело обстояло следующим образом. Приезжала какая-то полная женщина, соседи говорили: «Твоя настоящая мать, Антоха, вида вполне культурного».
Чего уж она хотела, сложно сказать. Наверное, зов крови…
Так или иначе, разразился скандал. Моя мама – тьфу, я уже путаюсь – ну, Люся, которая библиотекарша, – выгнала ее и сказала, что поезд, мол, уже давно ушел и надо было думать раньше.
Соседи говорили, что крик стоял на всю округу. Люся была взбешена тем, что приезжая смогла выяснить, где находится ее сын, которого она когда-то сдала в дом ребенка. Люся кричала, что та подкупила персонал и за такие дела им придется отвечать перед судом.
Наконец «моя настоящая мать» уехала несолоно хлебавши. Соседи также рассказали мне, что Люся потом еще долго причитала во дворе, и они смогли расслышать, что приезжая прихватила с собой одну из моих фотографий. Мама так сильно рыдала, что соседи успокоили ее лишь с помощью самогонки, хотя раньше я ни разу не видел, чтобы она прикладывалась к рюмочке.
А между тем время шло и меняло все вокруг нас. Библиотека потихоньку стала хиреть, денег отпускали все меньше и меньше, наконец решили закрыть ее совсем. Мама была в шоке, но фирма, которая купила здание, предложила ей новую работу.
Мама стала продавщицей в винном отделе коммерческого магазина.
Потихоньку-полегоньку она привыкла топить горе сначала в импортных ликерах, потом перешла на венгерские вермуты и наконец стала пить горькую.
Надо сказать, что я старался не отставать от матушки. Ежевечерне мы сидели за столом и пили. Пили долго, молча и мрачно.
Мы перепробовали все сорта забугорной водки, преимущественно немецкой, – Антон стал загибать пальцы, перечисляя полузабытые названия: – «Макаров», «Демидов», «Зверь», «Черная смерть», «Барен»…
Сначала мама старалась выдерживать определенную дозу, но вскоре стала превышать ее. На работе были недовольны ею, обещали уволить.
Наверное, так бы и случилось, если бы однажды мама не отравилась какой-то левой водкой, залитой в фирменную бутылку.
Вернувшись домой, я обнаружил ее без сознания и вызвал «Скорую». Маму не удалось откачать, и она скончалась в больнице. Врач сказал мне, что за неделю это у них уже девятый случай. Я был вне себя от горя, но благодарил Бога за то, что в тот день задержался и мама начала пить в одиночестве, иначе я мог бы последовать за нею прямиком на тот свет. Уф, до сих пор руки дрожат, когда об этом рассказываю, – передернул плечами Антон. – Ну вот, остался я один. В Люберцах меня уже ничего не держало. Тем паче что у меня стали появляться знакомые моей сексуальной ориентации, а нравы в нашем городке были крутые, «любера» стали в открытую бесчинствовать даже в самой столице. Я плюнул на все, продал дом, сел в электричку и уехал в Москву.
Что там было – рассказывать не буду. В общем, все оказалось не так весело, как я предполагал. Нажил там большие неприятности и вынужден был сматывать удочки как можно быстрее.
– А как тебя занесло сюда? – поинтересовалась я, закуривая вторую сигарету.
– По культурному обмену, – усмехнулся Антон. – Меня внесли в базу данных одного журнала для «голубых», и я частенько получал письма с самых разных концов России. А когда понял, что надо сматываться, то скоренько просмотрел ворох писем, наткнулся на кургулинское и, созвонившись с ним, решил, что это лучший вариант.
Так поначалу и оказалось. При Паше я катался как сыр в масле, ел что хотел, пить почти перестал, только фирменные французские вина, – знаете, которые стоят дороже местной водки?
Потом появился Фредди. Честно говоря, Паша немного мне наскучил, и хотя я при нем горя не знал, но хотелось какой-то большей степени свободы. А Кургулин считал, что если он мне платит, то, значит, за порог – ни-ни. Не говоря уже о том, чтобы еще с кем-то.
А хотелось, чего скрывать… Я стал «погуливать», познакомился тут кое с кем. Мои молодые дружки представили меня Фредди.
И теперь я с ним работаю, – с грустью закончил свой рассказ Антон. – А куда деваться?! Фредди, конечно, гад, и деньги тянет, и эксплуатирует почем зря. Знал бы, что так получится, держался бы за Пашу обеими руками. Но теперь что говорить…
Антон тяжело вздохнул и полез в карман своей намокшей от пота рубашки за платком.
– Эх, Паша, Паша… – со слезами в голосе промолвил он. – Целый год ты был со мной рядом, а теперь от тебя ничего не осталось. Ни подарков твоих, ни фотографии. И кредитной карточки, которую ты обещал оформить на меня, я так и не дождался…
Антоша вдруг замолчал и пристально посмотрел на маленький розовый листок, который вынул из кармана вместе с носовым платком.
– Да, совсем ничего, – кивнул он, – вот разве что листок из его блокнота. Он тогда на столе валялся, а я там электронный адрес гей-журнала записал. Несколько строк его рукой – вот и вся память…
– Можно я краем глаза взгляну на твой сувенир? – попросила я.
Антон протянул мне листок и погрузился в отрешенное созерцание тополя. Белые свалявшиеся семена на листве его огромной, убегавшей ввысь кроны походили на паутину или коконы гусениц.
Цвет бумаги, которую протянул Антон, показался мне знакомым.
Ну да, это действительно листок из органайзера Павла Кургулина. Более того, листок помечен днем, который стал последним в его жизни.
Я внимательно изучила записи на этом обрывке, большей частью делового характера, но одна из них привлекла мое особое внимание.
Под фамилией Блюмкин был записан номер телефона. И сбоку сделана пометка:
«Два или три дня».
– Ты не знаешь, кто бы это мог быть? – спросила я Антона.
Он мельком взглянул на листок бумаги и отрицательно покачал головой.
– Я никогда не общался ни с кем из друзей или коллег Паши, – ответил парень. – Он держал меня на слишком коротком поводке.
Два или три дня… Именно этот срок называл мне Кургулин, когда мы в его автомобиле договаривались об условиях работы.
Что это? Простое совпадение? Или именно здесь кроется разгадка тайны?
* * *
Распрощавшись с Антоном, я медленно шла домой по пустым, пышащим жаром летним улицам.
«Так вот что значило мое видение!» – думала я, невольно улыбаясь.
Странная фигура с мерцающим лицом – то мужчины, то женщины – обозначала родственные отношения между Антоном и Зоей.
В том, что Антоша был тем самым таинственным ребенком, о котором вскользь упомянула Лиза, теперь не было никаких сомнений.
Ведь подсказывало же мне подсознание, как могло, на своем невнятном языке, что два человека, которые стояли рядом со мной в одно и то же время, в одном и том же месте, связаны между собой какими-то тесными узами и даже – сейчас я поняла это совершенно отчетливо – похожи друг на друга.
Наверняка я что-то отметила про себя в тот день, когда увидела вместе Антона и Зою Сергеевну. Отметила и забыла. Но забыла рациональной частью моего сознания. И в то же время в подкорке уже началась таинственная аналитическая работа по расшифровке этого странного сообщения, полученного от мозга.
