– Я же говорил, что новые вещи нельзя! Вот ведь человек – что в лоб, что по лбу!
Воспользовавшись всеобщим замешательством, Федор бесшумно приблизился к Авроре и, положив ей в коробку свой предмет, стал с интересом наблюдать за тем, что будет дальше.
Дама-спирит снова лихорадочно затряслась и, отложив в сторону портмоне Бирюкова, потянулась к коробке.
«Есть! – просиял Федор, увидев, что рука Авроры нащупала и остановилась на его предмете. – Очень любопытно, какую вы, уважаемая госпожа Рошаль, небылицу на сей раз придумаете. Нуте-с, посмотрим, послушаем…»
– Каково будущее владельца этого предмета? – оглядев собравшихся, задал свой вопрос Потапов.
И тут свеча, стоящая перед дамой-медиумом, затрещала, пламя дрогнуло и потухло, лицо Авроры погрузилось в полумрак. Неожиданно из груди ее вырвался стон, протяжный и по-детски жалобный, потом послышались невнятные причитания. Серж повторил вопрос.
«О, с вашими талантами, госпожа Рошаль, на сцене бы блистать! – Федор сделал несколько шагов вперед, чтобы лучше видеть лицо дамы. – Ваш арсенал велик, для каждого что-то новенькое припасено».
Словно прочитав его мысли, дама прекратила стонать, лихорадочная тряска тоже прошла. Глаза ее широко распахнулись, бессмысленно оглядели предмет, зажатый в руках, снова закрылись, а лицо исказила короткая судорога… Федору даже показалось, что Аврора сама устала от собственного представления, потому что некоторое время она просто спокойно сидела, запрокинув голову и откинувшись на спинку стула.
Серж попытался повторить вопрос. Все молча ждали. В темноте что-то громыхнуло. Дама не реагировала.
– Ро, с тобой все в порядке? – спросил Потапов.
– Вероятно, госпожа Рошаль утомилась и решила вздремнуть? – с иронией отметил Шерышев.
Из коридора донеслись шаги.
– Барин, кофий готов. Нести? – в чуть приоткрытую дверь столовой донесся робкий голос Шуры.
Яркий луч света, проникший в узкую щель, заиграл бликами на поверхности большой темной лужи, растекшейся на полу, у ног дамы-спирита.
– Ой, что это?.. – заметив лужу, начал было Бирюков, но, сообразив, что произошло нечто совершенно невообразимое, смутился и тотчас замолчал.
– Ро?! – вскричал Серж, бросился к своему кумиру, присел на колени и схватил ее руку:
– Аврора, Ро… что с тобой? Не молчи, ответь, умоляю… Что же это, господа? Господа… ведь она, кажется, совсем мертва… – голос Потапова дрогнул и оборвался.
Собравшиеся застыли в оцепенении, в комнате повисла пугающая тишина…
* * *
– …Я тебе, тетя Клаш, точно говорю, что ни дня тут больше не остануся. Ей-ей, не чисто дело. Плохой этот дом. Сперва под Рождество жулик преставился, а нынче вот барыня… – причитала горничная Шура, забившись в дальний угол кухни, то и дело шмыгая носом и вытирая подолом покрасневшее, мокрое от слез лицо, – люди-то у их будто мухи мрут…
– А я тебе, девка, говорю, нечего языком зря трепать! Тоже мне, расчетом она грозится. Дом ей плохой. Я в этом дому, почитай, уже десять лет кухаркой, ни одного худого слова ни от барина, ни от барчука не слыхала. Люди они по всем статьям положительные, ученые. Ну, а коли беда случилась, так все под Богом ходим, тут никогда не узнаешь, не угадаешь. На них в том вины нет. Ты, девка, дура! Вот и весь мой тебе сказ, – приняв строгий вид, Семеновна распекала горничную, хотя и у самой на душе было неспокойно, и ругалась она больше для порядка, потому что молодых да неопытных всегда лучше в строгости держать. – Чем болтать ерунду, на-ка вот лучше полотенце да посуду перетри.
Шурка покорно взяла полотенце и снова зашмыгала носом:
– Что ж мне делать, если я мертвяков до ужаса боюсь? Сызмальства еще… И дохтур этот тут как тут, обратно заявился…
– Как же ему не заявиться, когда звали? Стало быть, так положено. Ну а ты, коли такая трусиха, проси расчет да уходи. Только языком мести и хозяев виноватить я тебе, девка, не дам!
– Я? Виноватить? – вспыхнула горничная, ни она, ни Семеновна все никак не могли успокоиться, и перепалка между ними продолжалась.
* * *
В это время в столовой доктор Домнов приступил к осмотру тела госпожи Рошаль. Оно по-прежнему находилось в кресле, будто бы вросло всей своей массой в его корпус. Поза, в которой дама испустила последний вздох, была настолько покойной, что со стороны могло показаться, будто она просто спит. Если бы не сведенные судорогой побелевшие пальцы, сжимавшие тот самый предмет для гадания, подложенный Федором в коробку шутки ради. Это была фигурка золотого истукана, которую Домнов с большим трудом извлек из рук умершей, и, прежде чем его зачехлили, изумрудные глазки божка свирепо зыркнули на доктора.
Гостей попросили удалиться в соседнюю комнату. К счастью, все вели себя сдержанно, не было ни рыданий, ни истерик, все сидели, тихо переговариваясь, в напряженном ожидании – расходиться до прихода полиции было не велено, а отправленный за ней дворник еще не воротился. Только несчастному Потапову, который с опрокинутым лицом исступленно раскачивался на стуле, пришлось дать валерьяновых капель, и он немного успокоился. Капочка вопреки ожиданиям держалась мужественно. Лишь в первые минуты она в страхе прижалась к Федору, и белокурая головка склонилась к его плечу, которое, разумеется, оказалось рядом не случайно.
– Ах, Федя, как же это чудовищно… – едва слышно прошептала Капитолина.
Разве такое можно не услышать! Она впервые назвала его Федя… так просто, понятно, нежно. И руки его мгновенно кольцом сомкнулись на Капочкиной талии.
– Ведь она сама говорила… Боже мой… для нее войти в транс и навеки там остаться – есть самый кошмар… самая страшная мука, то, чего она так боялась… Ты помнишь?
Но Федор не помнил, или скорее сейчас, в эту минуту, ничего не мог помнить, не хотел, не чувствовал, кроме того, что руки его сжимают тоненькую талию Капитолины, а нежный пряный аромат, исходящий от нее, манит и опьяняет.
В гостиную заглянул доктор, позвал Шерышева и Федора. Оба тотчас поднялись и последовали за ним:
– …У меня возникли некоторые догадки. Федор Петрович, вероятно, вы сможете мне кое-что прояснить, – сказал Домнов и, подведя их к кофейному столику, указал на серебряную коробочку, оставленную Авророй. – Скажите, чья это вещь?
– Эту вещь я видел в руках у гадалки, по-видимому, она принадлежала ей, – ответил Федор.
– Хм. А известно ли вам ее предназначение?
– В этой коробочке находится лекарство. По словам Сержа Потапова, у госпожи Рошаль слабое здоровье, и незадолго до сеанса за чаем она достала оттуда таблетку и выпила.
– Хм. Одну таблетку?
– Две, может, три – точно я не скажу.
Доктор понимающе кивнул:
– В сущности могло бы вполне хватить и двух…
10. Визит в полицию
Подмосковье, сентябрь 20… г.
Несмотря на то что посетителей в местном отделении полиции было раз-два и обчелся, ждать пришлось долго, группа поддержки испарилась, и Катя осталась одна.
«Прекрасно! Можно подумать, я всю жизнь об этом мечтала – скоротать часишко-другой в местном околотке», – кивнув на прощание Севке, с тоской подумала она.
Первый полицейский, сидевший сразу при входе за устрашающего вида решеткой с надписью «Дежурная часть», выдал ей лист бумаги с тем, чтобы она написала все, о чем хочет заявить. Даже эта простейшая процедура заняла минут пятнадцать. Когда текст заявления был готов (это еще минут десять), дежурного надолго поглотили телефонные переговоры, а освободившись, он почему-то послал Катю в кабинет номер 6, располагавшийся дальше по коридору. Однако в нем никого не оказалось, и ей пришлось проскучать на стуле еще полчаса. Мимо нее деловито сновали люди, перенося из кабинета в кабинет какие-то бумаги, появился человек с разбитым носом в сопровождении женщины в форме, потом парень с овчаркой на поводке. Словом, жизнь вокруг кипела, а Катерина все сидела на стуле у запертой двери. Было около одиннадцати, когда она, в последний раз посмотрев на часы, собралась уже уходить, решив, что выполнение гражданского долга и так отняло у нее слишком много времени. Но тут наконец объявился хозяин кабинета – худощавый молодой человек с едва проклюнувшейся лысиной и поэтической фамилией Гумилев. Он сразу объяснил Кате, что лишь временно замещает их штатного участкового Суслова, находящегося на учебе, но все равно выслушает ее. Судя по выражению лица, это обстоятельство его не слишком радовало.
– Теперь, пожалуйста, на словах расскажите. А то тут не все ясно, – прочитав ее заявление, со вздохом произнес он.
Катерина начала рассказ, но почему-то занервничала (хотя чего удивляться, в полиции она оказалась первый раз в жизни). Напутала время, два раза назвала Кошелева Коршуновым, наплела много лишних подробностей, разозлилась на себя и еще больше занервничала. Получилось сбивчиво и нескладно. Когда она закончила, Гумилев кашлянул, оглядел свои записи и, взяв паузу, посмотрел на Катю спокойными голубыми и очень красноречивыми глазами, поэтому она легко могла угадать его мысли: Гумилев думал, что Катя дура. В сущности, она теперь и сама так думала.
