– Бедная мать, – вздохнула синьорина. – Интересно, она верующая?
– А что?
– Вера в Бога помогает справляться с горем; особенно если умирает кто-то из близких.
– А вы верующая? – спросил Брунетти.
– Per carita, [23] – ответила она, сопровождая свои слова энергичным жестом, – в последний раз я была в церкви на конфирмации. Родители были бы очень огорчены, если бы я не пошла, но вы не поверите, насколько это было трудно. То же самое испытывали все мои друзья. Так что с тех пор я в церковь ни ногой.
– Но тогда почему вы утверждаете, что вера помогает?
– Потому что так оно и есть, – искренне ответила она, – тот факт, что я сама неверующая, вовсе не означает, что и другие такие же. Было бы неразумно это отрицать.
А ведь ее никак нельзя назвать неразумной, подумал Брунетти.
– Так как насчет Лоренцони? – спросил Брунетти.
И, прежде чем она успела что-то сказать, уточнил: – Меня вовсе не интересуют их религиозные убеждения. Мне хотелось бы узнать о них как можно больше: личная жизнь, коммерческая деятельность, недвижимость, круг друзей, имя их адвоката…
– Думаю, большую часть из того, что вы перечислили, можно узнать из «Il Gazzettino». Но я могу еще раз заглянуть в их досье.
– А вы можете сделать это, не оставляя отпечатков пальцев, как в прошлый раз? – Брунетти и сам не понимал, почему ему так не хочется, чтобы кто-нибудь узнал, что он сует нос в дела Лоренцони.
– Комар носа не подточит, – весело отозвалась она. В ее голосе даже прозвучало что-то похожее на гордость. Она кивнула в сторону компьютера, стоявшего у нее на столе.
– С помощью этой штуки? – спросил Брунетти.
Она гордо улыбнулась.
– Вся информация хранится там.
– Какая, например?
– Например, не было ли у кого-либо из них неприятностей с полицией… Ну, то есть с нами.
«С нами». Интересно, насколько неосознанно у нее это вырвалось?
– Полагаю, это наилучший способ, – сказал Брунетти, – признаться, я сам как-то об этом не подумал.
– Оно и понятно, – кивнула она, – это из-за его титула, да? – Приподняв бровь, она лукаво улыбнулась краешком рта.
Брунетти, в глубине души сознавая, что она права, решительно покачал головой:
– Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из членов их семейства был в чем-то замешан. Исключая похищение, разумеется. Может быть, вам что-то известно?
– Только то, что иногда несдержанность Маурицио слишком дорого ему обходится.
– Что вы хотите этим сказать?
– Если что не так, он тут же выходит из себя и ведет себя отвратительно.
– Откуда вам это известно?
– А вы не догадываетесь? Откуда мне может быть известно о состоянии здоровья большинства горожан?
– Барбара?
– Ну конечно. Не думаю, что она имела к этому непосредственное отношение, иначе я никогда так ничего и не узнала бы. Но как-то раз мы ужинали с одним из ее коллег, который подменяет ее, когда она уходит в отпуск, и он рассказал нам, что буквально на днях к ним привезли девушку со сломанной рукой. Угадайте с трех раз, чьих это рук дело? Маурицио Лоренцони!
– Маурицио сломал ей руку? Но как?
– Дверцей автомобиля.
Брунетти удивленно вскинул брови.
– Да, теперь я понимаю, что вы имели в виду, назвав его поведение отвратительным.
Она покачала головой:
– Нет-нет, все не так плохо, как это может показаться с первого взгляда. Даже сама девчонка сказала, что он не нарочно это сделал. Судя по всему, они ужинали где-то в Местре, а потом он пригласил ее на виллу, ту самую, где похитили его брата. А когда она отказалась и попросила отвезти ее обратно в Венецию, Маурицио разозлился; но он все-таки сделал так, как она просила. Когда они подъехали к гаражу на piazzale Roma, оказалось, что кто-то уже занял его место, так что ему пришлось припарковаться вплотную к стене. Это значило, что ей пришлось выбираться из машины через водительское сиденье. Но, похоже, он этого не понял и захлопнул дверцу, когда она протянула руку, чтобы уцепиться за нее и вылезти из машины.
– А она была уверена, что Маурицио ее не видел?
– Да. На самом деле, когда он услышал ее крики и увидел, что он наделал, то сам страшно перепугался, едва не разревелся; так по крайней мере сказал нам приятель Барбары. Он на руках отнес ее вниз по лестнице, вызвал водное такси и доставил в больницу, а на следующий день повез к одному известному специалисту в Удине, который потом ее лечил.
– А почему она лечилась именно у этого специалиста?
– Похоже, что под гипс была занесена инфекция, и началось воспаление. Вот от этого-то он ее и лечил. Разумеется, он спросил ее о том, как она умудрилась сломать себе руку.
– И она рассказала ему эту историю?
– Именно так. Судя по всему, он ей поверил.
– А ей не пришло в голову обратиться в суд с иском о возмещении вреда здоровью?
– Нет, по крайней мере мне об этом ничего не известно.
– А вам известно, как ее зовут?
– Нет, но я могу спросить у приятеля Барбары.
– Пожалуйста, сделайте одолжение, – попросил Брунетти, – а заодно попытайтесь выяснить о них все, что только возможно.
– Только то, что связано с нарушением закона, комиссар?
Первым побуждением Брунетти было ответить «да», но он подумал о явном противоречии в поведении Маурицио, который сначала, когда девушка отклонила его предложение, вышел из себя, а потом, увидев, что натворил, чуть не расплакался. Он все больше и больше думал о том, какие еще противоречия таятся в этой семье.
– Нет, все, что только удастся выяснить, любые сведения.
– Хорошо, Dottore, – с этими словами она повернулась на стуле и положила пальцы на клавиатуру, – начнем с Интерпола, потом поглядим, что там пишут в «Il Gazzettino».
Брунетти кивнул в сторону компьютера:
– Вы и впрямь можете разузнать обо всем при помощи этой штуки, а не по телефону?
Синьорина окинула Брунетти снисходительным взглядом; так, бывало, на него смотрела химичка после очередного неудачного опыта.
– Сегодня, похоже, мне звонят одни хулиганы, чтобы сказать какую-нибудь гадость.
– И что, сейчас все этим пользуются? – спросил он, показывая пальцем на маленькую черную коробочку у нее на столе.
– Это называется модем, сэр.
– Ах да, вспомнил, модем. Что ж, посмотрим, что он нам скажет по поводу Лоренцони.
И, прежде чем синьорина Элеттра успела выразить свое негодование по поводу его невежества или начать объяснять ему, что это за штука и как она работает, Брунетти повернулся и быстрыми шагами покинул приемную. Никто не видел его стремительного бегства; а значит, никто не сможет упрекнуть его в том, что он в очередной раз упускает возможность укрепления взаимопонимания в квестуре.
Еще в коридоре он услышал, как в кабинете звонит телефон. Брунетти влетел в кабинет и схватил трубку. Прежде чем он успел произнести «комиссар Брунетти», Вьянелло выдохнул в трубку:
– Это он! Лоренцони!
– Что, снимки все-таки совпали?
– На все сто.
И хотя Брунетти ожидал этого, он почувствовал, что ему потребуется какое-то время, чтобы принять неизбежное. Одно дело рассуждать о возможностях и вероятностях, а другое дело без обиняков сказать родителям, что их сын мертв. Единственный сын. «Господи, спаси и сохрани», – прошептал он. Взяв себя в руки, он спросил у Вьянелло:
– Дантист что-нибудь говорил о мальчике?
– Да нет, ничего особенного, но мне показалось, что он огорчился, узнав, что Роберто нет в живых. Я бы сказал, что этот парень был ему симпатичен.
– Почему ты так решил?
– Он очень тепло отзывался о парнишке. Роберто, как-никак, долго был его пациентом, лет с четырнадцати. В каком-то смысле мальчишка вырос у него на глазах. – Брунетти ничего не сказал в ответ, и тогда Вьянелло спросил:
– Я все еще у него в кабинете. Вы, может, хотите еще что-нибудь узнать?
– Нет, нет, не беспокойся, Вьянелло. Лучше быстрее возвращайся в квестуру. Я хочу, чтобы завтра утром ты поехал в Беллуно, но прежде надо внимательно изучить материалы дела.
– Да, сэр, – отозвался Вьянелло и без лишних вопросов положил трубку.
Прожить всего двадцать один год и умереть от пули, пущенной в затылок! В двадцать один год жизнь, считай, еще и не начиналась: юноша, полный радужных надежд, только вступает в жизнь, готовясь расправить крылья, чтобы взлететь. И вдруг, в мгновение ока, все разом обрывается. Где он, этот юноша? Его больше нет. Брунетти вспомнил об огромном богатстве своего тестя; о том, что на месте Роберто мог вполне оказаться его сын, Раффи. Или Кьяра… его вдруг пронзил острый безотчетный страх, и одна только мысль о том, что его домашним может угрожать опасность, заставила его выскочить из кабинета, кубарем скатиться вниз по ступенькам и, выбежав из квестуры, очертя голову устремиться домой. Он был подобен апостолу Фоме, который верил только в то, что мог потрогать руками.
