Над этими «стихами» сидели на заборах голодные кошки, под ними – тощие, грязные собаки, а людей нигде не было видно – ни в чудом уцелевших хатах и мазанках, ни в перекопанных минами огородах. Только в одном яблоневом саду среди поваленных взрывами деревьев бродил гнедой жеребенок и, кося сливовым глазом на труп убитой лошади-матери, подбирал губами и ел опавшие яблоки…
Я где-то читал, что знаменитый Семен Буденный во время своего туркестанского похода и установления советской власти в районах, занятых басмачами, вырезал там всех лиц мужского пола выше оси своей боевой тачанки. Не знаю, куда теперь подевалась местная украинская детвора – никаких общих могил и человеческих трупов мы вокруг, слава богу, не видели, лишь изредка смердили в небо туши разорванных снарядами коров и лошадей. Зато такого количества человеческих экскрементов, а попросту говоря, говна в брошенных домах я не видел никогда и даже не мог себе представить, что люди способны испражняться на стены, в кухонные раковины, на подоконники и – представьте себе – на потолки и люстры! То ли укропы, отступая, специально загадили всё, что не смогли взорвать, то ли наши солдаты съедали тут такое количество гусей, кур, поросят, яиц и сметаны с пивом и горилкой, что потом страдали поносом.
Лето было в разгаре. Мы вышли из Хорола и шли вдоль речки Рудки. На брезентовом поясном ремне Кириллова болтались фляга с водой, холщовая сумка с радиопередатчиком и такая же, только поменьше, сумка с походной аптечкой. А на моем кожаном офицерском ремне – кобура с пистолетом и подсумок с айфоном, давно разряженным, поскольку украинцы, отступая, в первую очередь взрывали все электростанции, зарядить айфон было негде. Зато вокруг был гоголевский пейзаж – справа дубово-сосновый лес, густой и тенистый, настоящая былинная дубрава, а слева – поля подсолнухов, зелено-желтых, почти блакитных и еще не созревших. Через это поле шли прямые и широченные, метров по двести, борозды – сверху, с самолета или вертолета, они должны смотреться как выстриги на голове новобранца. Это наши танковые колонны прошли на запад. И хотя прошли они совсем недавно, природа уже забыла об этом – войны, казалось, и вообще нет, так хозяйски, вразвалочку, как базарные торговки, ходили по этим бороздам вороны и выклевывали недозрелые, мягкие еще семечки из скошенных танками подсолнухов, так звонко звенели над полем цикады и гудели пчелы, и так спокойно катила Рудка свою прозрачную воду сквозь дубовую чащу.
Я шел и думал: итак, меня выбросило из 2034 года, но поскольку я без телепортатора, то до 2014-го не добросило, а швырнуло куда-то в середину этого временного промежутка. Хотя Закоев сказал, что видел моего сына, но, скорее всего, это треп, если бы он отдал Игорю гонорар, то, при склонности Тимура к хвастовству, он тут же показал бы мне расписку Игоря. А если не показал и если в этой войне погибнут, как он сказал, сорок миллионов человек…
Нет! Я не должен думать, что Игорь погиб, а Тимур, зная об этом, сочинил, что он ботаник и работает на Галапагосских островах. Мысль осязаема, мой сын жив, он должен быть жив, а иначе…
– Какой вид! – восхитился Саша. – Если этой дорогой шел на Москву Наполеон, он спал под этими дубами.
– Он шел через Белоруссию.
– Значит, тут мог спать Бальзак, когда ехал на Украину жениться. А хотите, я вам прочту стихи, по которым меня приняли в Литинститут?
– Конечно, прочти.
– Кхм! – Он прокашлялся, настраивая свой голос. И стал декламировать на ходу:
В серой кепке пришел сентябрь!
О, хотя бы
Были чаще осенние грозы,
Чтоб от ветра дрожали березы,
И чтоб я утирал твои слезы
От прочтения пашинской прозы…
– Стоп! Какой прозы? – прервал его я.
Он усмехнулся улыбкой мальчишки-хитрована:
– Вашей, пашинской.
– Не мели чушь! Твоя девчонка рыдает от моей прозы?
– Конечно! Вы же классик! А вы думаете, почему я напросился к вам в стажеры?
– Почему?
Ответа я, к сожалению, не услышал – «щирый» гоголевский покой вокруг нас вдруг рассек рев вертолетных двигателей. Это очень низко, на бреющем, шли с востока на запад две тройки боевых Ка-70, оснащенных системой лазерной наводки и прочими средствами уничтожения всего живого.
– Бежим! – испуганно крикнул мне Кириллов.
– Да это ж наши, чудак!
Но он все равно побежал – вниз, с пригорка в сторону дубового леса и ручья, стекающего в Рудку.
Что торкнуло его ровесника-пилота нажать гашетку? Откуда, из каких компьютерных игр этот молодежный рефлекс стрелять по всему, что движется? Я ощутил, как шальная пуля ожогом навылет прорвала мне голень левой ноги. А Кириллов не успел пробежать и двадцати шагов, как та же пулеметная очередь разрывными пулями рассекла его спину от плеча до бедра, и он на бегу, молча, ткнулся лицом в землю.
А вертолеты, не меняя курса, улетели дальше на запад.
Матерясь от боли и оставляя кровавый след, я почти бегом доковылял до лежащего ничком Кириллова, перевернул его лицом вверх, громко и матерно выругался вслед улетевшим вертолетам и закрыл Сашины мертвые глаза. А затем достал из его холщовой аптечки биопластырь «Универсал» и заклеил им сквозную рваную рану на своей левой голени.
Позже, когда солнце уже садилось за дубовым лесом, я все сидел над трупом этого мальчишки и читал стихи в айпаде, который нашел в его холщовой сумке вместе с военным билетом и радиопередатчиком. Конечно, никакой «пашинской прозы» в этих стихах не было, это он на ходу придумал, чтобы меня разыграть. Но какое это имело теперь значение? Я читал его мальчишеские стихи о любви и плакал без слез – настолько они были похожи на стихи, которые я сочинял в свои семнадцать лет и которые сочинял мой Игорь перед уходом добровольцем в армию. «Если б мог каждый миг слать тебе телеграммы, чтобы мысли мои о тебе передать, ты бы горы скопила бумажного хлама, их не в силах – одну за другой – разорвать…» Интересно, а я увижу когда-нибудь свою Алену? Я смогу прочесть ей свои юношеские стихи? «Как я люблю? Я люблю тебя так, что скажи мне хоть слово, подай мне лишь знак…»
Холодное дуло АК-47 больно ткнулось мне в левое ухо, ломкий мальчишеский голос сказал:
– Сiди, москаль! Не тримайся!
Це були українські хлопці…
Извините, перешел на украинску мову.
Вот и выяснилось, куда подевалась украинская пацанва – ушли в леса партизанить. Два «парубка» и девчонка лет тринадцати-четырнадцати – ну, копия «неуловимых» из старого советского фильма Эдмона Кеосаяна, только цыгана с серьгой в ухе тут не хватало – вооруженным конвоем повели меня в глубь дубового леса. Пистолет, часы, рацию и айфон отняли, руки связали за спиной найденным в аптечке пластырем и, несмотря на раненую ногу, больно подгоняли, тыча «калашом» в спину.
Конечно, было нелепо и глупо в 56 лет попасть в плен к каким-то хорольским мальчишкам. Но опасности это не убавляло. Сотню лет назад наш замечательный писатель Аркадий Гайдар, автор «Тимура и его команды» и дед знаменитого ельцинского реформатора Егора Гайдара, в четырнадцать с половиной лет именно здесь, в этих местах на петлюровском фронте, командовал ротой красноармейцев и отличался патологической жестокостью. А теперь я оказался в руках юных петлюровцев. В 2014 году, когда мы отняли у них Крым и Донбасс, им было по три-четыре года, с тех пор они росли в обстановке перманентной войны с Россией. И как во время Второй мировой наши симоновы, эренбурги и сурковы внушали стране: «Убей немца!», так теперь украинские киселевы и соловьевы воспитывали свою детвору лозунгами «Убей москаля!».
– Швидче! – толкала меня в спину тощая дивчина.
– Но давайте хоть похороним парня…
– Iди! Швидче!
Но «швидче», то есть быстрей, я идти не мог из-за раны в голени, которая сильно пекла и даже жгла всю ногу.
Это их, однако, только веселило.
– Та це ничого, – говорили они, когда я показывал на раненую ногу. – Буде гангрена, не буде гангрена, мы тебе все одно повiсимо! Так шо швыдше пiшлы, швыдше!
По только им, аборигенам, приметной тропе мы часа через полтора добрались наконец уже до совершенно глухого урочища, где в землянках и ямах с дощатым покрытием размещался их довольно немалый – человек семьдесят – партизанский отряд имени, конечно, Семена Петлюры. Причем землянки, как я понимаю, сохранились тут еще со времен Второй мировой от партизанской дивизии Ковпака и были подвергнуты лишь небольшому ремонту, а ямы с дощато-земляным покрытием были вырыты недавно, в них юные петлюровцы прятались от вертолетов, снабженных прицелами «тепловижен».
Но командовал этими пацанами вовсе не местный Гайдар, а мой ровесник – бывший «афганец» и чернобыльский спасатель, коренастый увалень с бритой наголо головой и армейскими наколками на рельефных плечах, которому мои захватчики честно передали мои пистолет, часы, рацию и айфон.
