Оболенцев, показывая глазами на недопитую бутылку «Белого аиста».
– Жмот! Я же для дела! – мгновенно откликнулся Ярыгин. – А от самого как от винной бочки несет. Видел я у деда, какую бутыль вы вдвоем выдули. Еще меня попрекаешь…
– Ладно! – причмокнул Оболенцев. – Будешь хорошо себя вести, свожу к деду, выпьешь настоящего вина, такое лишь на приемах в Кремле подают.
– Забыл с пьяных глаз, – засмеялся Ярыгин, – про певичку-то из ресторана?
– A-а! Тогда я тоже под душ!
– Под холодный! В форму немного придешь.
– Приду! – согласился Оболенцев. – Только ты меня не особенно там выставляй. А то придется мне срочно лететь в Москву. Мало денег захватил с собой, на певичек не хватит!
– У меня есть, не боись! – подмигнул Оболенцеву Ярыгин.
Оболенцев быстро принял холодный душ и смыл с себя почти весь хмель. Можно было идти в ресторан…
Ресторан встретил их громом оркестра, клубами табачного дыма и пульсирующими разноцветными лучами цветоустановки. Под потолком вращался зеркальный шар, разбрасывая по залу причудливые блики.
Друзья заметили небольшой столик у стены, за которым как раз было два свободных места.
– Чур, я лицом к эстраде! – крикнул Ярыгин и бросился к столику.
Оболенцеву осталось лишь молча пожать плечами и, улыбаясь, последовать за другом.
Не успели они усесться, как к ним подлетел официант.
– Что будем заказывать? – спросил он, одаривая друзей ослепительной вышколенной улыбкой.
– Бутылку «каберне» и… – Оболенцев замялся. – Два салата «Оливье»!
– Слушаю-с!
Неподалеку расположилась дюжина чопорных немцев. Плешивый толстяк из компании, бражничавшей рядом с ними, громко позвал официанта:
– Паша! Живо тащи три банки черной икры, деревянные ложки и «Столичную»! Покажем колбасникам, как русские гуляют!
– Слушаюсь! – Официант Паша одарил толстяка ослепительной улыбкой.
Ярыгин окинул внимательным взором зал и шепнул Оболенцеву:
– Народ икру ложками хавает и косорыловку жрет, а мы… Кто-то обещал суточные!
– Проверка слуха! – улыбнулся Оболенцев.
– Вот так всегда девушек и обманывают! – горько заметил Ярыгин.
– И не женятся! – в тон ему продолжил Оболенцев.
Оркестр на сцене уполовинил свой состав и громко заиграл канкан. На сцену выпорхнули юные полуголые танцовщицы и стали лихо отплясывать. Подвыпившие посетители одобрительно загудели. Кто-то даже захлопал.
Официант принес друзьям бутылку «каберне» и два салата «Оливье». Привычно, даже с изяществом открыл бутылку и налил в бокалы до половины. Вытер салфеткой бутылку и поставил ее на стол. Затем тихо и незаметно исчез.
– За что выпьем? – спросил Оболенцев.
– Чтобы нам питаться тем, чем все эти трудящиеся питаются! – нахально заявил Ярыгин. – Ты только посмотри, столы ломятся.
– На ночь много есть вредно! – сурово проговорил Оболенцев.
Он выпил бокал вина и стал жадно поглощать салат. Ярыгин последовал его примеру, проговорив с набитым ртом:
– Ты мне напоминаешь нашу советскую прессу!
– Это еще почему?
– Когда в стране исчезает мясо, – пояснил Ярыгин, – появляются многочисленные публикации об огромном вреде мяса. Когда исчезает сахар, все кричат о «белой смерти». Когда грядет голод, пишут об избыточном весе граждан и о том, что сзади мужчину трудно отличить от женщины.
Полуголые девочки, отплясав канкан, во время которого они умудрились раздеться почти совсем догола, покинули сцену, оставив на себе лишь минимум одежды, позволяющий дирекции ресторана говорить об отсутствии стриптиза в Советском Союзе.
На сцене появилась певица, при виде которой Ярыгин толкнул ногой Оболенцева и изобразил улыбку до ушей.
– Наша! – шепнул он другу.
Певица, оглядев сидящих в зале, кивнула кому-то из знакомых и запела:
На зеленом сукне казино, Что Российской империей называлось вчера еще, Разливается кровь, как когда-то вино, И не свечи горят там – полыхают пожарища…
Капитан Цвях, появившийся в зале, сел за соседний столик и искоса поглядел на друзей. Оболенцев перехватил его взгляд.
На сцене, за спиной певицы, появились опять полуголые девицы. Они стали старательно исполнять танец воронов, кружащих над добычей, но в глазах полупьяной публики сами выглядели желанной дичью.
Певица, держа в руке микрофон, сошла со сцены в зал и пошла между столиков. Ее голос, нарастая, перекрывал легкий шум в зале:
Гусарская рулетка – жестокая игра, Гусарская рулетка – дожить бы до утра!..
Певица пела с таким чувством, что многие заслушались ее, тем более что она обладала красивым, хорошо поставленным голосом.
В зале появился дородный мужчина в дорогом импортном костюме. Вальяжной и степенной походкой он неторопливо расхаживал между столиками.
Как из-под земли перед ним возник метрдотель. Дородный мужчина на минуту остановился, что-то тихо объяснил ему, и тот исчез. А мужчина отправился кружить дальше. Официанты почтительно уступали ему дорогу.
Оболенцев кивнул в его сторону и сказал Ярыгину:
– Юрпалов – директор ресторана «Москва», собственной персоной!
– Хозяин! – мрачно заметил Ярыгин, не скрывая презрения.
Певица подошла к их столику и, уронив голову на грудь, спела с надрывом, глядя прямо в глаза Ярыгину:
Ставки сделаны, Ставки сделаны, господа! Ставки поздно менять!
Закончив, певица повернулась и торопливо пошла из зала под гром аплодисментов.
Ярыгин как завороженный смотрел ей вслед до тех пор, пока Оболенцев не толкнул его под столом ногой. Тот стал подниматься из-за стола, но Оболенцев, едва друг загородил собой капитана Цвяха, тихо шепнул ему:
– Ваня! Смуглый!
Капитан Цвях усиленно делал вид, что люди за соседним столиком его совершенно не интересуют.
– Не слепой! – так же тихо ответил другу Ярыгин, делая вид, что ищет что-то в кармане.
– Не наломай дров! – поучительно предупредил его Оболенцев.
– Во дворе трава, на траве дрова… – шепнул Ярыгин. – Попробуй быстро произнести десять раз подряд.
Он неторопливо направился за кулисы, куда только что исчезла певица.
Возле служебного входа никого из служащих ресторана в эту минуту не оказалось, поэтому Ярыгину не составило никакого труда оказаться за кулисами, где располагались уборные.
Краем глаза он все же успел заметить, что Цвях поспешно сорвался с места и направился следом за ним.
Ярыгин постучал в дверь уборной и, не дожидаясь разрешения войти, открыл ее.
Гримуборной громко назывался маленький закуток, столь маленький, что в нем не было места даже платяному шкафу и все немногочисленные туалеты певицы висели на плечиках прямо на железных крючках, вбитых в стену. В углу стояла высокая ваза с давно увядшими гладиолусами. Маленький столик, на нем зеркало да пара табуреток – вот и вся мебель гримуборной.
Певица сидела на одной из двух табуреток и, глядя в старое зеркало, поправляла расплывшийся от жары грим.
Увидев отражение вошедшего Ярыгина, певица заорала грубым голосом:
– Куда? Куда прешь?
Ярыгин приложил палец к губам, а затем прошептал:
– Тихо, Натуля!
Он протянул ей фотографию Майера и показал на обороте фотографии надпись.
– Тебе кланяется этот человек!
– Боже мой! –
