И собак конвоя грозный вой...
Леха неторопливо оглядел худощавого молодого человека. Отутюженные брюки, цветастая заграничная ковбойка. Взгляд серых глаз был умным, внимательным, изучающим и довольно нахальным.
— Ну что, шпана, давай знакомиться.
— Константин.
— Алексей Дмитрич, можно Леха-Алай— швец и скокарь. Только что с курорта, припухал у комиков. Чабан крутой, гайдамаки борзые, штевка — полный локш, вот к вам на фестиваль за балагасом подался.
Костя почти ничего не понял; он вдруг оробел и неожиданно для себя перешел на «вы», стараясь подладиться к блатному языку.
— Долго срок мотали?
— Ерунда, пару лет. Фуфло прогнал: шмелъцером проходил. А вы тут с братаном из чиграшей без гувернера в шлепера вышли?
Костя совсем растерялся и как-то неопределенно пожал плечами.
— Э-э, я думал, ты блатной, а ты голодный... — усмехнулся Леха. — Посмотрим, как ты по географии кнокаешь. Щелья-Юр — что такое?
Костя повеселел, в географии он был король:
— Это на Средней Печоре; щелья — такой высокий берег, а юр значит «голова», Щелья-Юр — «голова щельи», а выше по течению есть еще Щелья-Бож — «хвост щельи».
Теперь настала Лехина очередь удивляться:
— Ну ты даешь! Я там чалился и то не знаю.
— У меня отец — географ, топонимикой занимается, это про происхождение названий, так что я по картам и читать учился.
— Вот-вот, мне брательник уже сообщил, как вы по картам читаете, где туз бубей, где крестовая шестерка, — уже без всякой фени сказал Леха; пацан почему-то ему был ужасно симпатичен.
— Трепло!
Леха на минуту задумался.
— Вообще-то ты прав, про дело каждому свистеть не стоит. Но мы с ним больше чем родня. Его мать меня в эвакуацию в Казань взяла. Жорка там родился. А в сорок пятом тетя Даша померла, помыкались мы с брательником по России, пока до Москвы добрались. Да и здесь поначалу в сарае жили... Вот так, Профессор. Зачем тебе-то хрусты понадобились? Твое дело всякая там химия с географией, так потихоньку в начальство выйдешь, на «Победе» будешь ездить.
— Без денег не выйдешь.
— Да-а? И много тебе надо? Тыщ сто хватит?
— Сто тысяч? — ухмыльнулся мальчишка. — Это так, на житье. А чтобы в люди выйти — я прикидывал — миллиона полтора для начала, а там само пойдет, по учению Карла Маркса.
— Ну тогда учи язык коми, на северах половина вертухаев из комиков. Мать твою вирэн-орэн!
— Знаешь, Леха, за сто тысяч можно и в Воркуту, и в Магадан залететь, а на миллион — собственных мусоров купить, с шинелями, сапогами и овчарками. А еще миллион будет — собственную зону можно построить.
«Вот так короед!» — подумал Леха и с уважением взглянул на парнишку; он ему нравился все больше.
Скрипнула калитка, и появился Славка — в каждой руке по сумке.
— Гуляй, ребята! И белое, и марганцовка «Три семерки», вермут «Кызыл». Бацилла на любой вкус. Пошли на берег!
Через час компания удобно устроилась на берегу. Разговор ни о чем шел неторопливо, перемежаясь песнями под гитару. Почему-то пьянка выходила не очень веселая.
Аккуратно подложив пиджак под ковбойку, Костя лежал на спине, глядел в прозрачное голубое небо и играл что-то щемяще-тоскливое, но совсем не блатное.
— Испанская вещь, — пояснил он, продолжая играть.
Вдруг со стороны пруда послышался звонкий голос:
— Мальчики! Можно к вам? — К берегу причаливала лодка с тремя девушками.
— Во! Щас нас цыпочки развеселят, — откомментировал порядочно захмелевший хозяин.
Леха знал только Зинку, к двадцати годам имевшую уже бывалый вид.
— Откуда такие?
— Рыжая — Верка, Зинкина сестра, что ли, двоюродная. В общем, родня из Сталинграда. А вторая ее подруга откуда-то из Владимирской области, кажись. Валя. На фестиваль приехали, — пояснил Жора.
Тем временем Костя встрепенулся, отряхнул пиджак и протянул его приятелю, проговорив манерно:
— Жора, подержи мой макинтош, — а сам направился навстречу девушкам, наигрывая цыганочку и приплясывая в такт. Он резко оборвал последний аккорд, сорвал три чахлых одуванчика и, галантно поклонившись, вручил каждой даме по цветку. И запел нечто разухабисто-игривое:
Ах, Катюха, милое созданье,
Что же не пришла ты на свиданье?
Коль в окошке горит свет,
Значит, мужа дома нет,
Чап-чарап-чарари-чупчарари!..
— Ой, как вы здорово устроились! Вера, Зина! Девочки, садитесь ближе, я вас всех на память сфотографирую, — защебетала одна из девушек, вынимая из кожаного футляра новенький «ФЭД». — Или, Зина, ты щелкни, я тебе покажу, куда нажимать, а я сяду со всеми! Я же сегодня уезжаю...
Хозяин пил больше других и быстро пьянел. Хлопнув очередной стакан, он монотонно затянул:
Друзья накро-о-о-ют меня бушлатиком
И над моги-илой прочтут указ...
Взгляни, взгляни-и-и...
— Смотри, накаркаешь! — холодно сказал совершенно трезвый Леха, поднимаясь. — Спать пошли! — Он приподнял Славика и, преодолевая легкое сопротивление, увел его в дом.
Через пару минут он вышел на крыльцо и бросил, ни к кому не обращаясь:
— Пойду прошвырнусь...
Был уже двенадцатый час, когда Леха, насвистывая, подходил к приютившей его «малине». Жорка выскочил из калитки как ошалелый и чуть не сбил братана с ног:
— Леха, беда! Костька Верку замочил!
— Какой Костька? Какую Верку?
— Ну кореш мой, ты его тут сегодня видел, сеструху Зинкину.
— Дела-а-а! — Леха огляделся, взял братана повыше локтя и не спеша пошел с ним назад к трамвайным путям. — Рассказывай!
Жорка молчал.
— Ну-ну, ближе к телу.
— Короче, Попердяка проспался к вечеру, мы как раз подошли. Он говорит: «Ну что, салабоны, перекинемся по маленькой?» — мы и сели в три листа.
— Колода чья была?
— Попердяка новую открыл.
— И правда салабоны. Нашли с кем садиться! У него новых колод заряженных, хоть жопой ешь.
— Короче, я сдавал — у них по три картинки. Сварили, я вступил. Костьке очко сдал, а Славке — точно считал — двадцать. Вскрылись — а у него крестовый туз с шахой! И как я так пробросался!
— Дурак! Пороть вас некому! У него в каждом кармане по шахе. Так вы что, на человека играли?
— Да деньги уже кончились, Славка и предложил...
— Ой, уркаганы! Жиганьё вонючее! Какая разница, кто проиграет! Мокрое-то вам зачем?!
— Да как-то так вышло...
— Ладно, шалашовка-то эта откуда взялась?
— Они подругу эту, ну Вальку, на Курский проводили, уезжала она к себе в Князев, возвращались назад к Зинке. А Зинка парня какого-то встретила и с ним на рыбные пруды пошла, а Верке велела, что ли, здесь обождать — я толком не понял. Короче, мы отыграли, Славка Костьке свое перо дал; вышли к калитке, а она как раз идет: «Мальчики, можно у вас часик посидеть, а то Зинаида меня бросила». А этот, гад, еще издевается: «Во фарт прет! Ты ведь на нее с утра глаз положил. Действуй, мальчоночка!»
— Ну-ну. Давай малость покумекаем, — сказал Леха и присел на подвернувшийся валун. Он соображал минут пять, прерывая собственные размышления короткими вопросами:
— Давно?
— Минут десять вроде...
— Крестная где?
— Она уж час как к себе пошла, спит, наверное.
— Перышко, говоришь, Попердякино?
— Угу...
— А девка где?
— Тут где-то, в кустах...
— Корешок твой здесь?
— Он чумовой совсем вернулся. На сеновале вроде...
— Ладно, — сказал он, наконец вставая. — Не дрейфь, прорвемся. Пошли к девке.
Леха резко шагнул через молодую поросль бузины. Несколько оставшихся до берега метров занимали заросли высокой полыни. Почти мгновенно он наткнулся на труп девушки. В лунном свете все было видно до малейших деталей. Она лежала, раскинув руки, головой к воде. Горло перерезано. Лужа крови. Внимательно оглядевшись, он деловито принялся за работу: задрал юбку, приспустил и порвал трусы, потом рванул блузку. Крепдешин подавался легко, и Леха выдрал большой кусок ткани. Несколько мгновений он осматривал место событий и, кажется, остался, доволен. Потом осторожно обмакнул клочок ткани в кровавой луже, слегка отжал и вернулся на тропинку. Тряпку он нес несколько на отлете, стараясь не запачкаться.
— Пошли, — коротко бросил он брату, который наблюдал за происходившим издалека. Подойдя к дому, он положил кровавую тряпку возле крыльца, спустился к пруду и старательно вымыл руки.
Потом вернулся к дому, рукой сделал Жорке знак следовать за собой, постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.
