Однако в голове Артура Франклина засело неясное беспокойство, и в тот же вечер, зайдя к жене, когда та одевалась к обеду, он ни с того, ни с сего спросил:
– Слушай, с Лаурой все в порядке, да? Она здорова, счастлива и все такое?
Жена обратила на него удивленные синие глаза, чарующие васильковые глаза, такие же, как у Чарльза.
– Дорогой! Конечно! С Лаурой всегда все в порядке.
Никаких капризов, вспышек раздражения, как у других детей. Лаура совсем не доставляет мне хлопот. Она безупречна во всех отношениях. Нам просто повезло.
Застегнув на шее жемчужное ожерелье, она спросила:
– А в чем дело? Почему ты заговорил о Лауре?
Артур Франклин туманно протянул:
– Да вот Болди… Он говорит…
– О, Болди? Ну ты же его знаешь. Он вечно что-то выдумывает.
И когда через несколько дней Болдок был приглашен к ним на ленч и они выходили из столовой, Анджела Франклин специально остановила няню и спросила ясным, слегка подчеркнутым голосом:
– С мисс Лаурой ничего не случилось? Она здорова и счастлива, не так ли?
– О да, мадам. – Няня ответила уверенно и с некоторым вызовом. – Она очень хорошая девочка, не доставляет никаких хлопот. Не то что мастер Чарльз.
– Значит, Чарльз доставляет вам хлопоты? – спросил Болдок.
Няня почтительно повернулась к нему.
– Как обычный ребенок, он всегда готов шалить! Видите ли, он развивается, скоро пойдет в школу, в этом возрасте они всегда на взводе. И потом, у него плохо с желудком, он ест слишком много сладостей без моего ведома.
Она со снисходительной улыбкой покачала головой и ушла.
– Все равно она его обожает, – сказала Анджела, когда они вошли в гостиную.
– Это заметно, – сказал Болдок. И непроизвольно добавил:
– Я всегда знал, что женщины дуры.
– Няня ничуть не дура!
– А я не про нее подумал.
– Про меня? – Анджела кинула на него строгий взгляд – но не слишком строгий, потому что все-таки это Болди, веселый, эксцентричный, ему дозволялась некоторая грубость – она была, можно сказать, одной из составляющих его привлекательности.
– Я подумываю написать книгу о проблемах второго ребенка, – сказал Болдок.
– Да что ты говоришь! Болди, не ратуешь ли ты за единственного ребенка в семье? Кажется, это считается нездоровым со всех точек зрения.
– Ха! В семье из десяти человек я назову множество здоровых черт. Конечно, я имею в виду законнорожденных. Работа по дому, старшие заботятся о младших и так далее. Работают все зубчики машины домашнего очага.
Заметь, они действительно полезны, не для показухи. Но мы, как дураки, разделяем и изолируем их согласно возрастным группам! Называем это образованием! Пф! Вопреки природе!
– Эти твои теории! – снисходительно улыбнулась Анджела. – Так что насчет второго ребенка?
Болдок поучительно заговорил:
– Беда второго ребенка в том, что он обычно не вызывает прилива чувств. Первый ребенок – открытие. Это страшно, это больно, женщина уверена, что она умрет, мужчина тоже – Артур, например. А когда все закончится, у вас на руках живой комочек, орущий до посинения, и его произвели на свет двое людей, черт бы их побрал!
Натурально, они и ценят это дитя соответственно. Это ново, это наше, это замечательно! А потом, как правило слишком скоро, появляется Номер Два. Опять все то же самое, только теперь не так страшно и более утомительно.
Вот он – он ваш, но теперь уже почти ничего нового, а раз он обошелся вам не так дорого, то не такой уж он и замечательный.
Анджела пожала плечами.
– Все-то холостякам известно, – съязвила она. – То же относится к номеру Три, Четыре и остальным?
– Не совсем. Я заметил, что перед Номером Три бывает промежуток. Часто Третьего производят потому, что первые два выросли, и – «как было бы чудесно опять иметь малыша». Любопытное пристрастие; маленькие существа отвратительны, но биологически, я полагаю, это здоровый инстинкт. Так все и идет: один милый, другой гадкий, один шустрый, другой вялый, но они – пара, более или менее уживаются, но наконец приходит последыш, которому, как и первенцу, достается неумеренная доля внимания.
– И все это очень несправедливо, ты это хочешь сказать?
– Именно. Вся жизнь несправедлива.
– И как же со всем этим быть?
– Никак.
– Тогда я действительно тебя не понимаю.
– Позавчера я говорил Артуру. У меня мягкое сердце.
Я хочу видеть людей счастливыми. Люблю устраивать так, чтобы люди получали то, чего у них нет, а хочется иметь.
Чтобы немножко выровнять положение. К тому же если этого не сделать, он помедлил, – может быть опасно.
* * *
– Сколько чепухи наговорил Болди, – задумчиво сказала Анджела после его ухода.
– Джон Болдок – один из выдающихся ученых нашей страны, – сказал Артур и подмигнул.
– О, это я знаю, – фыркнула Анджела, – Я бы сидела скромненько и восторгалась им, если бы он излагал античные законы или давал обзор елизаветинской поэзии. Но что он понимает в детях?
– Абсолютно ничего, насколько я понимаю. Кстати, позавчера он предложил, чтобы мы купили Лауре собаку.
– Собаку? У нее же есть котенок.
– Согласно Болди, это не одно и то же.
– Как странно… Помнится, он говорил, что не любит собак.
– Не сомневаюсь.
Анджела задумчиво проговорила:
– Пожалуй, надо Чарльзу завести собаку. Недавно возле церкви к нему кинулись щенки, и он так испугался.
Чтобы мальчишка боялся собак!.. А если у него будет своя, он привыкнет. Еще надо научить его ездить верхом. Хорошо бы у него был свой пони! Жалко, у нас нет загона!
– Боюсь, о пони не может быть речи, – сказал Франклин.
На кухне горничная Этель говорила кухарке:
– Вот и старый Болдок тоже заметил.
– Что заметил?
– Про мисс Лауру. Что она не жилец на этом свете.
Они Няню спрашивали. Да по ней сразу видно: никаких шалостей у нее, не то что мастер Чарльз. Помяни мое слово, не доживет она до свадьбы.
Но умер все-таки Чарльз.
Чарльз умер от детского паралича. Еще два мальчика в школе заразились, но выздоровели.
Для Анджелы Франклин, не отличавшейся крепким здоровьем, это был сокрушительный удар. Чарльз, обожаемый, любимый, ее красивый, веселый, жизнерадостный мальчик.
Она лежала в полутемной спальне, смотрела в потолок и не могла плакать. Муж, Лаура, прислуга – все ходили на цыпочках. Наконец врач посоветовал Артуру увезти ее за границу.
– Полностью смените обстановку и атмосферу. Ее надо расшевелить. Поезжайте туда, где хороший воздух. Горный воздух. В Швейцарию, например.
Франклины уехали, а Лаура осталась с няней, днем приходила гувернантка мисс Уикс, приветливая, но неинтересная особа.
Отсутствие родителей было Лауре приятно. Можно было считать себя хозяйкой дома! Каждое утро она «заглядывала к кухарке» и заказывала еду на день. Толстая добродушная кухарка миссис Брайтон усмиряла прыть Лауры, и каждый раз меню оказывалось таким, как считала нужным кухарка, но Лаурино чувство собственной значимости не подрывалось. Она тем меньше скучала без родителей, что в уме фантазировала, каким будет их возвращение.
То, что Чарльз умер, – это ужасно. Понятно, что они больше всех любили Чарльза, это было справедливо, нечего и говорить, но теперь – теперь в королевство Чарльза вступает она. Теперь Лаура – их единственный ребенок, на нее они возлагают все надежды, к ней обращена вся их привязанность. Она уже представляла себе сцену их возвращения: мама раскрывает объятия…
«Лаура, моя дорогая. Ты все, что у меня есть в этом мире!»
Трогательные, чувствительные сцены, совсем не в духе Артура и Анджелы Франклин. Но в спектаклях Лауры они были щедрыми и сердечными, и мало-помалу она так во все это уверовала, будто оно уже свершилось.
Идя по аллее к деревне, она репетировала предстоящие разговоры: поднимала брови, качала головой, бормотала под нос слова и фразы.
Она была так поглощена праздником откровения чувств, что не заметила мистера Болдока, который шел ей навстречу, толкая перед собой садовую корзину на колесиках, в которой он возил покупки.
– Привет, юная Лаура.
Лаура, грубо прерванная в середине сцены, где мать возвращается слепая, и она, Лаура, отказывается выйти замуж за виконта («Я никогда не выйду замуж. Моя мать значит все для меня»), запнулась и покраснела.
– Отца и матери все еще нет, а?
– Да, их не будет еще дней десять.
– Понял. Хочешь, приходи завтра ко мне на чай?
– Ода.
Лаура была в восторге. Мистер Болдок преподавал в Университете в четырнадцати милях отсюда, имел в деревне домик, куда приезжал на каникулы и иногда по выходным. Он уклонялся от светской жизни и оскорбил весь Белбери, постоянно и весьма грубо отклоняя любые приглашения. Единственным его другом был Артур, эта дружба выдержала многолетнее испытание. Джон Болдок не был приветливым человеком. Со своими учениками он обращался так язвительно и безжалостно, что лучшие из них стремились превзойти себя, а остальные прозябали на обочине. Он написал несколько толстых неудобоваримых книг о смутных периодах истории, и лишь очень немногие смогли понять, к чему он клонит. Издатели взывали к нему, убеждая сделать книги более удобочитаемыми, но он с суровым видом отвергал их доводы, указывая, что те, кто понимает, и есть единственные достойные его читатели! Особенно груб он бывал с женщинами, и это им так нравилось, что они приходили еще и еще. При всей своей предвзятости и высокомерии он имел неожиданно доброе сердце, которое зачастую, входило в противоречие с его же принципами.
