— Доброе утро, папочка… Как видите, ваша маленькая Имоджин до сих пор все еще в изгнании… Но скоро, очень скоро пробьет час, мы с вами вместе вернемся в нашу древнюю страну и спокойно заживем среди своих!
Вообще-то все это говорилось больше для красного словца, поскольку, с одной стороны, Имоджин прекрасно знала: невеселый час пенсии пробьет для нее лет этак через десять, что вполне позволяло ей заранее определить окончание своего изгнания. С другой же стороны, папочка ее, почив вечным сном бок о бок с супругой Филлис, а также своими и ее родителями, все это время так и не покидал Калландера. Однако не следует забывать, что для истинной дочери Хайландии правда, если ее слегка не приукрасить, не представляет ровно никакого интереса…
После неизменного ритуального приветствия Имоджин застывала перед хранившейся в доме с незапамятных времен семейной реликвией — гравюрой с изображением Роберта Брюса на холмах вблизи Гейтхауз-оф-Флит. На ней герой Освобождения, невзирая на непогоду, безмятежно сочинял песенку «Призыв Роберта Брюса к войскам перед Баннокберном»[4], которой впоследствии суждено было стать национальным гимном Шотландии. Перед портретом своего кумира Имоджин хранила молчание. Ей стоило лишь взглянуть на Роберта Брюса, чтоб сразу же бодрей побежала по жилам кровь, по всему телу разлилось живительное тепло, а мускулы напряглись, словно готовясь к решающему сражению.
Далее, следуя каждодневному церемониалу, Имоджин скидывала халатик и, оставшись в лифчике и трусиках, критически осматривала себя в зеркальной дверце платяного шкафа. Здесь не было и намека на кокетство — просто проверка формы на тот случай, если доведется пойти в бой за честь отчизны. В зеркале отражалась долговязая особа ростом один метр семьдесят пять сантиметров, ладно скроенная, хоть и несколько мужеподобного вида, с кожей той белизны, которая встречается только у рыжих. А уж в яркости цвета волос Имоджин просто не было равных! Доброжелатель — но настроенные люди называли ее шевелюру огненной, другие, попроще, сравнивали ее просто с весенней морковкой.
Не обнаружив на теле никаких лишних округлостей и даже намеков на жировые складки, Имоджин приступала к утренней гимнастике, благодаря которой сохраняла редкую среди представительниц слабого пола силу. Правда, Имоджин не всегда удавалось устоять перед соблазном продемонстрировать свои мышцы на деле, что как нельзя лучше оправдывало данное ей сослуживцами прозвище Рыжий Бык.
Покончив с туалетом, мисс Мак-Картри съедала внушительную тарелку овсяной каши, запивая ее двумя чашками чая. Одежда никогда не доставляла ей особых хлопот, поскольку она неизменно хранила верность темному твидовому костюму, оживляя его клетчатым шарфом из шотландки традиционной расцветки клана Мак-Грегоров. Правда, летом она иногда сдавалась и выходила в одной блузке, однако тщательно следила, чтобы в ткани перекликались все те же чтимые ею тона.
Мисс Мак-Картри не привыкла делать себе никаких поблажек. Едва пробивало половину восьмого, как она уже затворяла за собой дверь квартирки, предварительно наведя в ней порядок с таким шумным рвением, что после этого ни один из соседей уже не мог сомкнуть глаз. Поначалу кое-кто пытался возмущаться, а миссис Хорнер даже пару раз отважилась сделать Имоджин робкие и совершенно безрезультатные внушения. Но потом те, кому выпало несчастье поселиться над, под или рядом с Имоджин, устав негодовать, покорились судьбе и даже находили в этом соседстве известные преимущества: каждое утро обитатели дома без всякого будильника пробуждались в один и тот же час от немыслимого грохота, доносящегося из квартиры огненно-рыжей квартирантки. Исключение составляли разве что выходные да те благословенные дни, когда шотландка отбывала в очередной отпуск.
Миссис Хорнер уже давно почитала для себя делом чести каждое утро подметать улицу у порога своего дома именно в тот самый момент, когда из парадного появлялась мисс Мак-Картри. Начиная с 1940 года обе дамы умудрились не обменяться ни единым словом, хотя раньше более десяти лет кряду считались задушевнейшими подружками. В 1939 году Имоджин даже приглашала хозяйку к себе в Калландер, где они, не подозревая о близкой размолвке, премило провели в ее домике последние дни мира и согласия. Все пошло прахом из-за одного-единственного неосторожного замечания, вскользь брошенного миссис Хорнер во время битвы при Дюнкерке, когда вся Англия жила в страхе перед высадкой войск вермахта. Однажды утром, комментируя в присутствии двух-трех жильцов — в числе которых оказалась и отправлявшаяся на службу Имоджин — последние военные сообщения, англичанка без всякой задней мысли высказала предположение: а вдруг германский флот сыграет с мистером Черчиллем злую шутку и высадится прямо в Шотландии? Глубокие раздумья, в которые подобная перспектива повергла немногочисленную аудиторию, были внезапно прерваны негодующим выкриком Имоджин:
— А с чего бы это, позвольте вас спросить, немцам вдруг взбрела в голову идиотская мысль высадиться у нас в Шотландии?
Вся во власти обуявшего ее стратегического демона, хозяйка поначалу пропустила мимо ушей не предвещавшие ничего хорошего вибрирующие нотки в голосе мисс Мак-Картри. К тому же ее немало возмутило, с какой бесцеремонностью шотландка прилюдно обозвала идиотской только что высказанную ею вполне здравую, на ее взгляд, мысль. Поэтому в ответ миссис Хорнер довольно сухо пояснила:
— А хотя бы с того, мисс Мак-Картри, что в этом случае они оказались бы в тылу британской армии и, воспользовавшись неожиданностью и паникой среди местного населения, получили бы чертовски много шансов дойти до Лондона.
Свидетели тактической перепалки заметили или, вернее, каким-то неуловимым образом почуяли внезапную враждебность между спорщицами и навострили уши.
— И что же это, позвольте полюбопытствовать, заставляет вас думать, будто солдатам Гитлера было бы легче высадиться на берегах Шотландии, чем, скажем, в той же вашей Англии, а?
Вопрос был поставлен ребром, и в глубине души слушатели вынуждены были признать: в заявлении Имоджин имелся известный резон. Тем более что убежденность мисс Мак-Картри еще и успокаивала их тревогу. Хозяйка поняла, что допустила оплошность. Здравый смысл подсказывал, что самое разумное — немедленно признать свою ошибку, но, поскольку все происходило на людях, миссис Хорнер хотелось, чтобы последнее слово все-таки осталось за ней, пусть даже оно и погрешит против истины. А потому она самым нахальным образом ухмыльнулась и заметила:
— А кто бы это, к примеру, мог их там остановить?
Повисла гробовая тишина. Было слышно, как мисс Мак-Картри сделала глубокий вдох, и всякий, кто хоть мало-мальски знал ее повадки, сразу бы понял: грядет буря неслыханной разрушительной силы. И эта буря не заставила себя ждать.
— Что ж, в таком случае придется вам объяснить, кто бы их там мог остановить, этих ваших немцев! — Именно слова «этих ваших» и расценивались впоследствии как самое страшное оскорбление в адрес миссис Хорнер, ибо одним притяжательным местоимением ту сразу же отбросили в стан врагов Соединенного Королевства. — Да шотландцы, милочка! Сами шотландцы бы и остановили! Да-да, те самые шотландцы, которые уже не раз доказывали, что умеют прикрывать вас, англичан, с оружием в руках! И если хотите знать, в немецком генеральном штабе уже давным-давно смекнули, что если у них и есть шанс ступить на землю Англии, то надо сразу начинать с англичан! Можете не сомневаться, будь в Дюнкерке побольше шотландцев, ваша армия никогда бы не оказалась в таком плачевном положении!
Конечно, от злости Имоджин слегка перегнула палку, и эта презрительная реплика в адрес доблестных солдат Ее Величества не могла не оскорбить присутствующих. Раздался недовольный ропот, а миссис Хорнер, чувствуя поддержку, снова ринулась в бой:
— Странно, что девица вроде вас позволяет себе оскорблять защитников нашей свободы!
(Все с удовлетворением отметили слово «девица», как бы сразу опустившее мисс Мак-Картри на подобающую ей ступеньку социальной лестницы.)
Но Имоджин уже и так понесло, и, придя в состояние, когда говорят все, что придет в голову, она бесстрашно заявила:
— Не сажали бы на английский престол всяких самозванцев, не пришлось бы вам теперь защищать свою свободу!
Возмущенные соседи сгрудились вокруг миссис Хорнер, а мисс Мак-Картри пришлось под их дружное шиканье пробивать себе путь к отступлению. Имоджин надолго оказалась в полнейшей изоляции: все жильцы дома не только старательно избегали с ней встреч, но даже не кланялись, случайно столкнувшись на лестнице. Кое-кто пытался распустить слух, будто она немецкая шпионка, однако всерьез поверить в такую нелепость было трудновато. Подобную версию отмела даже сама миссис Хорнер. Позиции мисс Мак-Картри несколько укрепились во время бомбежек Лондона: когда большинство соседей в панике покидали город, она неотлучно оставалась у себя в квартире, заявляя тем, кто советовал ей укрыться от беды подальше в ее родной Шотландии:
