Остается уточнить, еще раз вернувшись к теме семьи во избежание дальнейших недоразумений, что я – московский полукровка. Моя мама, Маргарита Петрухина, трудящаяся ныне, как уже было сказано, на благо солнечной Танзании, человек русский, мой отец – француз, парижанин. Внешне я похож на него: такие же волосы рыжеватого отлива и светлые глаза, а вот характером выдался не в мать и не в отца, а в уже упомянутую мною бабулю Варвару Ильиничну из-под Тулы: она любила стряпать, петь матерные частушки и глядеть в окно. Таким образом, ее любовь к кулинарии, поэзии и наблюдениям за родом человеческим перешли ко мне, что, на мой взгляд, ничем не хуже финансовых талантов моей сестры или коммерческой жилки отца.
Итак, я поднялся к себе в спальню, надел костюм с водолазкой и уже совсем было смирился с мыслью ехать на Кузнецкий, как спасительно заверещал мой мобильный. Я ухватился за него, как утопающий за соломинку.
– Алло, Ален?
– К вашим услугам.
– Мне не до шуток. Ты меня узнал?
Честно сказать, узнал я не сразу – испуг меняет не только лицо, но и голос, и узнать в хрипловатой, отрывистой речи вальяжное мурлыканье Сони Дижон, согласитесь, задачка не из простых.
– Соня?
– Да, да, это я! Ты мне очень нужен!
Когда-то у нас с Соней был роман, точка в котором до сих пор не поставлена. Вина в отсутствии хеппи-энда всецело лежит на этой девице, которая периодически влюбляется в совершенно посторонних мужчин, даже не извиняясь передо мной в каждом отдельном случае. Что и говорить, в связи с этим слышать последнюю фразу было весьма приятно.
– Это обнадеживает, – немедленно отозвался я.
– Что там тебя обнадеживает? – раздраженно фыркнула Соня и тут же сама себя оборвала: – А впрочем, это абсолютно неважно. Тут произошло нечто дурацкое и непонятное, и я не знаю, что делать. Короче, Ален, если ты немедленно сюда не прилетишь, я брошусь в озеро.
Честно говоря, я не был в курсе последних Сониных передвижений, поэтому фраза про прилет и озеро сбила меня с толку. Соня, выпускница художественного факультета ВГИКа, живет в собственном шале в зеленой зоне Подмосковья, где до сих пор, насколько мне помнилось, не наблюдалось ни взлетных полос, ни глубоких озер.
– Так ты прилетишь? – нетерпеливо почти выкрикнула она, видимо, приходя в бешенство от малейшей заминки.
– Да, собственно, в чем дело? – заразился и я ее раздражением. – Что ты мелешь – куда лететь, в каком таком озере ты собралась топиться?
Она шумно выдохнула:
– О, господи! Ну, разумеется, в Женевском, если, конечно, до этого дойдет. Не будь кретином, ты мне нужен здесь, в Швейцарии. Как только возьмешь билет на самолет, немедленно позвони мне, иначе я с ума сойду.
С этими словами трубка прощально запищала. Вот таким макаром женщины начисто сносят нам крышу, а потом заявляют, что это МЫ довели ИХ до сумасшествия. В холодное московское утро позвонить и, ничего толком не объяснив, приказать срочно лететь в Швейцарию!
Я взглянул на часы: учитывая двухчасовую разницу во времени, в Женеве сейчас шесть с копейками утра. Фантастика! Никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах ленивица Соня не просыпается раньше двенадцати. Значит, действительно случилось нечто серьезное.
Я прошел в кабинет, находящийся по соседству с моей спальней, и, засев за компьютер, выяснил время ближайшего рейса на Женеву, немедленно оформив заказ билета. Я также ознакомился с прогнозом погоды, с восторгом обнаружив, что пока Москва стучит зубами от холода, швейцарцы превращаются в плавленые сырки при ежедневной температуре тридцать шесть градусов выше нуля. Неплохо.
Я побросал в сумку светлые майки и шорты, а также кучу мелочей, включая бритву и крем от загара, после чего легкой походкой спустился на первый этаж, где Васек, изредка заглядывая в раскрытый том Кастанеды, с самым серьезным видом занимался Тенсегрити, или, проще говоря, магическими пассами.
– Ты в «Сад»? – немедленно прекращая махи и выдохи, проговорил он, как всегда, стесняясь своего очередного увлечения. Под «Садом» подразумевалась контора «Садов Семирамиды».
– Нет, мы не в «Сад», мы – пить кофе на дорожку, – бойко ответил я, бросив сумку на диван и энергично направляясь на кухню.
Естественно, Васек последовал за мной.
– На дорожку? – удивленно повторил он, наблюдая за моими манипуляциями с джезвой. – Ты собрался куда-то ехать? Далеко? Ни с того ни с сего! Надеюсь, ничего ужасного не случилось?
Что я мог ответить на этот каскад вопросов?
– Понятия не имею – ужасное или не очень, но нечто случилось, причем не где-нибудь в Усть-Урюпинске, а в прекрасной Швейцарии, и не с какой-нибудь Верой Буниной, а с любовью всей моей жизни по имени Соня, которая только что звонила в полуобморочном состоянии.
Вера Бунина не так давно гостила в нашем доме полдня, оставив о себе незабываемые впечатления, так что Васек имел о ней достаточно полное представление, чтобы оценить мой сарказм (в скобках замечу лишь, что в пору беспутной юности мне пришлось на год сбежать в Париж к отцу, чтобы Вера не сковала меня брачными узами своей неистовой любви).
– Швейцария, – мечтательно проговорил Васек. – Страна банков, шоколада и лучших в мире часов… А еще, говорят, у них изумительное фондю…
– С удовольствием взял бы тебя с собой, – поспешил оправдаться я, – но ты же знаешь – тебе нужно добывать визу, а тут дело срочное.
– О чем ты говоришь! – замахал руками Васек. – Я и не смог бы сейчас никуда уехать: яблоневые саженцы никак толком не приживутся, а тут еще эта дурацкая погода, того и гляди, не сегодня завтра снег пойдет… Слушай, а Соня – это ведь та твоя художница, с которой, помнится, тут уже был блокбастер. И что же там у нее приключилось на этот раз?
Кофе был готов и разлит по чашкам. Учитывая, что у меня уже имелся билет на самолет, времени оставалось достаточно, чтобы потравить байки с Васьком на нашей милой кухне с видом на ненастное лето.
– Ты абсолютно прав, это та самая Соня. Она, как и я, полукровка, – ввел я Васька в курс дела. – В свое время у нас была целая шайка – русские мамы, иностранные папы, мысли на двух языках. Мой Старый Лис, как тебе известно, парижанин. Ты также знаком с Заки Зборовски, чей папа – израильтянин из Иудина колена. Есть у меня еще дружок Леня Куятэ – чернокожий блондинчик с папой из Бенина, тоже весьма выразительный тип. Но надо всей этой публикой царствует, безусловно, Соня Дижон. Ее папа родом из благополучной и чистенькой Швейцарии, мама – профессор МГИМО, так что, можешь быть уверен: эта девочка родилась с золотой ложкой (да целой поварешкой!), полной черной икры, во рту.
Сонин папа уже года два как помер, но хуже от того ей не живется. Она – в полном смысле свободный художник: пишет уму не постижимые (по крайней мере, моему) картины, без проблем устраивает там и тут выставки, лопатой гребет деньги, не забивая себе голову никакими житейскими проблемами. Насколько я знаю, время от времени она наведывается отдохнуть в Швейцарию, где неподалеку от Женевы живет ее тетка. Могу, кстати, напомнить тебе тот самый «блокбастер», который ты упомянул в связи с Соней: однажды она стала нежелательным свидетелем в деле об убийстве и ее хотели убрать, причем просто виртуозно – моими руками. Так что серьезная проблема лишь единожды возникла в Сониной жизни, но решать ее пришлось (ты – свидетель) мне. Естественно, я вовремя во всем разобрался и спас любимой девушке жизнь. И вот теперь ни свет ни заря Соня там, в прекрасной Швейцарии, уже на ногах и требует моего присутствия. Меня точит любопытство: что же такое в стране молочных рек и шоколадных берегов могло приключиться?..
Что и говорить – наша с Васьком легкомысленная кухонная болтовня внезапно вылилась для меня в сентиментальное и ностальгическое путешествие в прошлое. Странная штука – жизнь. Ты живешь – ешь, спишь, мечтаешь, – и кажется, так будет всегда и вечно, ты никогда не станешь старым, немощным и со всех сторон абсолютно непривлекательным. Как поется в старой рокерской песне: «Вечно молодой, вечно пьяный…» И все-таки однажды у каждого из нас, грешных, наступает такой момент, когда мы с удивлением замечаем в своем привычном облике первые признаки надвигающегося пенсионного возраста: седые волоски, поначалу совершенно малоуловимые изменения в лице…
А ведь все было словно вчера: солнцем залитое окно на втором этаже четырехэтажного корпуса института кинематографии имени Герасимова, мое юное и прекрасное лицо с непокорными вихрами, бесшабашная улыбка на дерзком лице… Я стоял и улыбался, потому что на подоконнике прямо передо мной сидела тоненькая красотка в узких джинсах, с увлечением читая какую-то потрепанную книгу и с хрустом откусывая огромное красное яблоко. У красотки были блестящие, черные как смоль волосы до плеч, благодаря удивительной солнечной подсветке со спины, отливавшие медью. Клянусь, если бы я умел держать кисть в руках, я непременно создал бы шедевр в духе великого Леонардо, правда, на фоне моей Прекрасной Девушки на Окне его Мона Лиза показалась бы бесцветной тонкогубой прачкой. Но рисовать я не умел ни правой, ни левой рукой, а потому попросту подошел к девушке и замысловато поклонился (так кланялись мушкетеры прекрасным дамам):
