Конкурсантке оставалось открыть дверь подъезда, пересечь двор и выйти на проспект Ветеранов. Потом поймать частника, который за полтаху отвезет ее в ночной клуб «Занзибар», ну а там…
Ибсен, Сольвейг, Пер Гюнт, Норвегия! Решительно распахнув дверь, она сделала еще один шаг к победе и на мгновение остановилась, поправляя на плече кофр, а тем временем…
Где-то наверху послышался зловещий, плавно переходящий в истошный кошачий вой, скрежет когтей по железу, ветки затрещали под натиском живого болида, и прямо на прическу Таировой свалился взъерошенный рыжий котище. Рыжее на рыжее. А еще считается, что закона аналогий не существует, — лженаука, мол. Отнюдь, подобное притягивается подобным, — факт, как говорится, налицо. Потеряв от неожиданности дар речи, Леночка описала пятидесятибаксовые трусики и приложилась задом об землю, а летающий кот, видимо вследствие контузии, завопил по новой и еще глубже запустил когти девушке в физиономию. От него умопомрачительно разило хлорной вонью.
— Насилуют! — От сильной боли Леночка закричала в унисон с животным, причем так страшно, что рыжий хищник дрогнул и, сразу осознав свою ошибку, с позором отступил в кусты. Шарахнулся в сторону случайный прохожий, затявкали кабы-сдохи на пустыре, а в доме напротив кое-где погасли окна и бдительные граждане приникли к стеклам.
— Чтоб ты сдох, падла. — С трудом поднявшись на ноги, несчастная извлекла из лужи свой кофр фирмы «Самсонайт» и, заметив огромную дырку на чулке, неожиданно усмехнулась — Коко Шанель, говоришь? Раскатала губищу, дура…
В голове у нее гудело, по расцарапанной физиономии, смешиваясь со слезами, сбегал ручейками многотрудный макияж, но самым омерзительным было ощущение мокрых трусиков на осеннем ветру… Вот тебе, Сольвейг, и конкурс красоты! Ибсен, Пер Гюнт, Норвегия! Эх, судьба…
На улице парило, не иначе собиралась гроза. Вместе с раскаленным воздухом вентилятор тянул в зал тополиный пух, от него свербило в носу, и в перерывах между раундами Серега Прохоров отчаянно чихал: «Апчхи, будь ты неладно». Снегирев, пребывая в отличном настроении, скалил зубы, сопереживал — будьте здоровы, ваше сиятельство! — и яростно чесал зудевшую, в красных полосах от каната спину.
Отстояли уже четыре раунда. Вернее, отпрыгали, отуклонялись, отработали серийно руками и ногами. Пот заливал глаза, дышалось в истомном мареве зала с трудом, а тут еще пух этот… Поначалу, ввиду различия в весовых категориях, уговор был не работать с полным контактом в верхний уровень, но постепенно как-то забылось, и, когда начался пятый раунд, Серега принялся «глушить по полной» — со всей мощью и сноровкой действующего мастера-тяжеловеса. Его руки, в красных восьмиунцовках фирмы «Джи ай си», наносили замысловатые разноуровневые «тройки», ноги со ступнями сорок пятого размера стремительно, словно боевые молоты, рассекали воздух, и казалось, что перед таким напором устоять невозможно. Снегирев, непонятно чему радуясь, уклонялся, входил в ближний бой и, будучи наконец прижат в угол, вдруг черт знает как вывернулся, успев с разворота приласкать агрессора коленом под зад. Удар пришелся точно в цель — атака захлебнулась, Серегу бросило грудью на канаты и, яростно повернувшись, чтобы перейти в решительное наступление, он неожиданно замер и расхохотался.
— Мир, дружба, балалайка. — Широко улыбаясь, Снегирев стоял на правой руке и, приветствуя спарринг-партнера левой, одновременно аплодировал ему босыми ногами. — Них шизен, но пасаран. Предлагаю боевую ничью.
Его жилистое, словно сплетенное из канатов тело не абсолютно не было напряжения, бесцветные глаза светились усмешкой, и создавалось впечатление, что все происходящее на ринге было для него безобидной развлекухой.
— Нычья-то нычья, а вот попа у мена балыт. — Отозвавшись с грузинским акцентом, Серега потер ушибленное место и, шмыгнув носом, хлопнул Снегирева по перчаткам. — Ты ведь знаешь, Лексеич, у меня весь рабочий цикл с пятой точкой связан…
— А у нас вообще все делается через жопу. — Понимающе кивнув, тот легко вылез с ринга и, будто не стоял пять раундов с противником в полтора раза тяжелее себя, принялся работать на большом, в центнер, мешке — только гул по залу пошел.
«Двужильный он, что ли? — Вздохнув, Серега покосился на белую как снег снегиревскую шевелюру и принялся разматывать мокрые от пота бинты. — Не мальчик вроде, откуда столько здоровья? Впрочем, и возраст его тоже хрен разберешь: мышца как у молодого, а посмотришь в глаза — столько не живут. В шрамах весь, огнестрельных большей частью. Странный Лексеич мужик, непонятный».
Понятно было только одно — жить с ним следовало в мире и согласии.
Между тем пришло время заминаться, и, сбросив напряжение с натруженных мышц, кикбоксерская братия потянулась париться. Местная сауна запоминалась надолго: сооруженная за отсутствием ольхи из сосновых досок, она густо источала смоляной дух, и воздух в ней был ядрено-жгучий, чуть полегче, чем в палатке с хлорпикрином для испытания противогазов. Кроме того, труженики ринга, забывая, что находятся в бане финской, а не русской, имели обыкновение плеснуть ковшичек-другой на каменку, так что люди случайные здесь долго не задерживались.
— Ташкент. — Отважно окунувшись в обжигающий полумрак, Снегирев и Серега забрались на верхний полок, под самые натеки смолы на досках потолка, подсунули под зады полотенца — иначе нельзя, можно кое-что обварить — и принялись обильно потеть. Рядом, разомлев от жары, глубоко дышали коллеги по искусству, никто не разговаривал, — набегались. Наконец Снегирева пробрало, красный как рак, он выскочил из парной и, ухая, плюхнулся в холодную воду, а чуть позже и Серега надумал освежиться — здоровенный, словно тюлень, как только бассейн из берегов не вышел. Наплававшись вволю, смыли усталость под теплым душем и в ожидании закипающего чайника расположились в рекреации, комнате отдыха то есть. Чаи да сахары — достали из шкафчика чашки, не забыли про лимончик, а Снегирев извлек из сумки банку с цветастой наклейкой:
— Конфитюр вишневый. Из Голландии.
— Конфитюр вишневый? Из Голландии? О? — Не мешкая, кикбоксерская братия придвинулась поближе, зазвенели ложки, и, обжигаясь, все принялись хлебать круто заваренный цейлонский, — всякие там пакетики с чайной крошкой здесь не уважали. Пропотев по новой, поговорили за жизнь, налили по второй и, приговорив конфитюр, стали собираться сами, — за окнами уже сгущался полумрак июльского вечера.
На улице заметно посвежело, ветер порывисто шелестел кронами деревьев, и, глядя на далекие сполохи молний, Снегирев задумчиво пропел:
— А ведь вихри враждебные веют над нами…
— Да, пожалуй, грянет буря. — Прохоров улыбнулся и сменил тему: — Дернешь меня? Бендикс накрылся, женским органом. — Он махнул рукой в сторону «лохматой» «трешки» с «черным» номером. — Вон она, ласточка моя, дает просраться.
— А «галстук» есть? — Поймав утвердительный кивок, Снегирев залез в серую, цвета испуганной мыши, «Ниву», запустил двигатель и скоро уже цеплял к своему фаркопу «галстук» — буксировочную веревку.
Завелась «треха» с пол-оборота, и, распрощавшись, владельцы транспортных средств разъехались по своим делам. Снегирев направился домой — тетя Фира весь день возилась с гусем и обещала к вечеру вкуснейших, тающих во рту шкварок, — а вот Сереге действительно предстояло заняться делом, хоть и не очень прибыльным, но не терпящим отлагательств.
Как же все меняется в этой жизни! Думал ли он года четыре назад, что придется на «лохматой» родительской тачке «бомбить» клиента по ночам? Шутить изволите! В те времена он быстро пер в гору, взял бронзу на России, вплотную готовился к Европе, и все было бы хорошо, если бы не черномазый «шкаф» на ринге в Ванкувере. Достал, сука невоспитанная. Жутко осерчал тогда Серега — не сдержавшись, пнул наглеца в пах и тут же локтем едва не вышиб ему челюсть заодно с мозгами. Негра — в реанимацию, Прохорову — дисквалификацию и с волчьим билетом в Федерацию. Российскую. Однако он тогда не растерялся и, пустив большой спорт побоку, пристроился в ресторации «Эльдорадо», вышибалой. Не очень чтобы очень, но на жизнь хватало. Только, увы, всему приходит конец. Совместными заботами ментов, бандитов и налоговой политики заведение благополучно зачахло, и Серега, вновь оказавшись не при делах, понял, что нужны нынче не бойцы, а стрелки, причем с лицензией на охранную деятельность.
А вот с этой самой лицензией было напряженно. Он, в общем-то, никогда особо законопослушным членом общества не был, и все в округе знали, что, если Тормоз въедет в нюх, затормозишь надолго. Однажды его даже чуть не посадили; спасибо, вмешалась спортивная общественность, и олимпийской надежде пропасть не дали. Это уже потом, после армии, Прохоров остепенился и пускал в ход кулаки лишь в случае крайней на то необходимости.
