И еще – родной пейзаж. Пустое, как стол, летное поле, а дальше – кусок степи с выжженной на солнце травой. И еще дальше – море: синяя полоска.
И, мгновенно, вспышкой: я бегу по берегу, а навстречу мне – мама. Я, наверно, маленький, потому что вижу ее снизу вверх. А она улыбается и простирает ко мне руки. А за ее спиной – удаленной полоской, как сейчас – море.
– Ну, проходите же! – вырвал меня из забытья возмущенный голос за спиной. Картинка, необыкновенно ясно вспыхнувшая перед моим внутренним взором, исчезла, вибрация погасла, я побежал по трапу вниз, чтобы не задерживать нетерпеливую женщину позади меня, а также прочих пассажиров.
Я забрался в автобус, заполненный людьми и вещами, и, боясь, что на меня опять нахлынет, постарался сконцентрироваться на постороннем.
Вот, к примеру, девушка. Надо просто избегать с ней контакта глазами и молвить что-нибудь нейтральное:
– А здесь совсем теплынь. Наверное, купаться можно.
Девушка отвернулась. Посадка ее головы выражала легкое высокомерие. Она находилась еще в том юнопровинциальном возрасте, когда всякие обращенные к ней слова мужчины воспринимаются как попытка кадриться. Потому и отвернулась, что мои потуги показались ей недостаточно впечатляющими. Я мог посмотреть ее, понять и обнаружить, какие, например, мужские слова и поступки подействуют на нее бронебойно, стопудово, на все сто процентов – но зачем? Зачем она вообще нужна мне? Только как отвлекалка от прошлого. От этого пейзажа с морем на заднем плане. От этого запаха. От детства. От воспоминаний.
Меня должен был встретить Сименс. Но для начала мне требовалось пройти через здание аэропорта. И в тот миг, когда я спрыгнул со ступеньки автобуса, увидел справа новое здание аэровокзала: бетон, тонированное стекло, двадцать первый век. А слева – здание аэропорта старого, каким я его, оказывается, помнил. Воздушные ворота в моем старом городе были совсем другой архитектуры, чем нынче. Сооружение со шпилем, в стиле сталинского ампира. Чем-то похоже на провинциальный железнодорожный вокзал. Слегка приземленный морвокзал в Сочи. Или – сильно уменьшенный Северный речной порт в Москве. Масштаб меньше, социалистический пафос тот же. Ложноклассические колонны, завитки – в детстве они казались мне кремом на бисквитном торте.
И опять – мгновенный и неконтролируемый нырок в прошлое. (Эх, зря я сюда вернулся!)
Мы – тогда еще моя семья – находимся внутри аэровокзала. В каком-то отдельном (от прочих пассажиров) помещении, по-советски роскошном: красные портьеры, громоздкие кресла в белых чехлах, пузатый цветной телевизор под потолком, а на буфетном столе, на скатерти – питье и закуска: бутылки «Буратино», жигулевского пива, бутерброды с ветчиной, сыром и икрой. Еда и питье не куплены нами, но в то же время их никто не продает. Как на пикнике: подходи и бери, сколько хочешь.
Теперь, с высоты нынешних лет, я понимаю, чем была та комната в старом здании аэровокзала, – депутатской она называлась. ВИП-зал по-советски. Значит, мой отец тогда уже дослужился до депутатской комнаты. И мы там – втроем: отец, мама и я. Какой это год? Мои воспоминания на более ранний срок, чем восемьдесят первый, не простираются. Значит, идет год восемьдесят второй, третий или четвертый. Мне – лет пять.
Родители такие молодые-молодые. Я вижу, как отец откупоривает бутылку и разливает им с мамой по рюмкам коньяк. А она наливает лимонад мне и кладет для меня щипцами на тарелочку бутерброд с черной икрой. Я никогда не видел раньше черной икры. Она меня пугает. На белом аппетитном хлебе, на ярком размазанном масле – кучка чего-то иссиня-черного. Никогда не ел ничего подобного.
– Не хочу я этого! – Я кривлюсь и отталкиваю тарелку.
– Дурачок, – смеется мама, – это же икра, дефицит, надо кушать, пока дают.
– Не надо, не надо, – шутливым тоном говорит отец, у него прекрасное настроение, – не дай бог, понравится ребенку деликатес, что мы тогда с ним будет делать? Не прокормим! Давай лучше выпьем за начало нашего отпуска! – И он чокается своим коньяком с маминой рюмкой и лихо опрокидывает свою.
А мною овладевает бес противоречия. Как?! Папа говорит: не ешь – значит, надо попробовать.
Поэтому я осторожно беру с тарелки бутерброд и еще более осторожно надкусываю, а потом жую, прислушиваясь к своим ощущениям. И – отец был прав, мне начинает нравиться, я откусываю еще кусочек, потом еще и быстро съедаю все. Мама смотрит на меня и тихо смеется. В тон ей улыбается отец. Я замечаю это и надуваюсь. Мне хочется добавки икры, но теперь, после смешливой реакции родителей, совестно просить. А тут и ситуация меняется: к столу подходит властная женщина с пышной прической – обычно такие дамы, я уже успел заметить, шумные, высокомерные и нахальные. Но эта говорит папе тихо и даже угодливо:
– Сергей Владиленович, проходите, пожалуйста, на посадку.
– Сколько с меня? – спрашивает у женщины отец, и я испытываю приступ разочарования: оказывается все эти яства, «Буратино», коньяк и икра, что стояли на столе, не бесплатны (как я подумал вначале).
– Рубль восемьдесят пять.
Отец протягивает тете деньги, говорит:
– Сдачи не надо.
– Ой, да ну что вы, Сергей Владиленович, – смущается дама.
Мама берет меня за руку. Прикосновение ее руки приятно, и я вдруг испытываю приступ счастья: я – с родителями, и мы все вместе куда-то едем! Чего еще могу я желать? Чего еще может желать ребенок?
Я очнулся уже на выходе из здания вокзала. Я не помнил, как прошел вместе со всеми пассажирами в двери, и лиц встречающих, и как меня атаковали частники. Из моего времени – здесь и сейчас – исчезло добрых пять минут. Я был в прошлом. Может быть, я, наоборот, не зря сюда приехал? От нырка в детство осталось освежающее чувство, как от купания в море или короткого дневного сна. Может, я припаду к корням? Напитаюсь тут, в родном Энске, душевной силой?
Меня встречает Сименс. Он крутит на пальце ключи от машины – мелькает брелок «Мерседеса» – и говорит мне дурашливо:
– Такси недорого! Энск, Архипка, Джубга, Геленджик, иномарка, кондиционер, поедем быстро, дешево!
– Поедем, поедем! – Я сжимаю Сименса в объятиях.
Я люблю его, мне хорошо с ним. В самом начале нашего знакомства я научил его ставить защитный блок («стакан»). Я нисколько не возражал – даже, наоборот, советовал ему при необходимости устанавливать данную защиту от меня. Могу себе представить пренеприятное ощущение работать с начальником, который в любой момент может заглянуть к тебе в голову! И хоть я обещал ему никогда без спросу к нему не входить – кажется, он мне все-таки до конца не верит. И правда, тяжело удержаться от искушения. Взять и проверить: все ли у него с делами в порядке.
Я ему к тому же пару других, несложных фокусов показал. Он был страшно благодарен.
Сименс предан мне. Конечно, он и зарабатывает на мне неплохо, но не обкрадывает меня (что редкость по нынешним временам). В честности и преданности моего импресарио я мог убедиться, пару раз тайком раздвигая для интереса его защиту. (Неужели я поставил бы ему блок, с которым сам не смог совладать!) Да, он отчитывается мне до копеечки. Основная мотивация: «Зачем воровать по мелочи, когда я с Даниловым такие деньги зарабатываю! Не дай бог проверит (он ведь экстрасенс), и я синекуры лишусь. Таких, как я, много, а Данилов – один».
Но я тоже без такого человека, как Сименс, пропал бы. Он и в Москве мою работу планирует. И вообще избавил меня от всяческого выяснения отношений с клиентами. Он очень старается, чтобы в средства массовой информации не прошло ни одной утечки обо мне. А если вдруг подобное случается, мобилизует все свои связи, чтобы информацию локализовать и нейтрализовать. И в то же время поощряет устное народное творчество – не дает совсем затухнуть слухам обо мне. Да, в коллективном сознании соотечественников я должен пусть краешком, но постоянно присутствовать. Гастроли тоже полностью лежат на нем. Заказать гостиницу. Взять напрокат машину. Арендовать кабинет. Наладить питание. Устроить нам с ним достойный отдых, какую-никакую культурную программу. Наконец, обеспечить явку – а значит, запустить в высшее городское общество слух о моем скором приезде. Мы же не расклеиваем афиш подобно Остапу Бендеру: приехал жрец, сын Крепыша, любимец Рабиндраната Тагора и т. д.
Поэтому в очередной город на нашем пути мой друг и импресарио прибывает обычно за неделю, а то и десять дней до меня. Он селится во втором по крутости номере лучшей местной гостиницы (самые крутые апартаменты он, естественно, оставляет для меня), разъезжает на машине представительского класса и обедает в шикарных ресторанах. Но все расходы на его командировки, я считаю, окупаются. Уже хотя бы тем, что в канун моего приезда в узких кругах города начинается легкий ажиотаж, а расписание приемов рассчитано с точностью до получаса. Каждодневно, об этом публике становится доподлинно известно, я работаю ровно с семью человеками, ни одной персоной больше дополнительно. В неделю получается тридцать пять душ. И не принимаю никого. А ничто не является для русского (бывшего советского) человека большим стимулом, чем любого рода ограничения и дефицит.
