— Что ж это за хрень такая? — пробормотал Стоун, с брезгливым видом рассматривая больного. — Он может сдохнуть, доктор?
— Анализы показали, что это лихорадка дум-дум, — поморщился Полянски. — Паразитарное заболевание, переносчики москиты. Вам что-нибудь говорит это название?
Стоун отрицательно мотнул головой.
— Больной заразился довольно давно: инкубационный период составляет от месяца до трех лет, — продолжил доктор, — симптомы: слабость, лихорадка, высокая температура, гемморрагические поражения кожи, язвы во рту и другие. Болезнь опасна, при несвоевременном лечении возможен летальный исход, но мы уже приступили. Вот посмотрите: солюсурмин, антибиотики, витамины, — доктор указал на прикроватный столик, весь заставленный лекарствами.
Стоун даже не взглянул туда, куда указывал Полянски. Он буравил взглядом профиль доктора, чувствуя, что в голове включилась невидимая красная лампа — сигнал угрозы. С самого начала было ясно, что госпиталь опасен для Догса, и вот худшие тревоги, похоже, сбываются. В такие минуты подозрительность Питера зашкаливала все допустимые пределы, а интуиция не давала сбоев.
— Доктор, вы врете! — взревел Стоун. — Врете! Если на человеке военная форма, это не значит, что он идиот! Эта чертова лихорадка переносится москитами! Нахрена ж к едрене матери, такие меры!? Халаты, респираторы? Я вас спрашиваю, вашу мать!
Доктор казался избитым криком Стоуна, он вдруг сделался меньше ростом и сутулился. Было заметно, что он с трудом сдерживается, чтобы не ответить таким же ором:
— Во-первых, мистер Стоун, прекратите выражаться. Вы умеете говорить нормально, и я это слышал. Так что будьте добры, в моем присутствии… Во-вторых, если бы вы заходили к пациенту почаще, то знали бы, что он с первого дня находится на карантине — это обычные меры.
— Но теперь-то, вашу мать, стало понятно, что ничего сверхсмертельного он не подхватил. Нахрена эти халаты?
Полянски шумно выдохнул и, не скрывая раздражения, ответил:
— Да потому, что инкубационный период разный! Вы понимаете? Разный! Сегодня дум-дум, завтра желтая лихорадка, послезавтра еще какая-нибудь, черт вас подери! А сейчас, извините, мне надо идти.
Глядя в спину удаляющегося Полянски, Стоун потоптался еще немного, а потом отправился к себе в хижину, чтобы в спокойной обстановке осмыслить новость. Надин еще спала, укрывшись тонкой мокрой простыней. Здесь всегда были сырые простыни — из-за чудовищно влажного климата. Стоун, стараясь не шуметь, присел на краешек кровати и, обхватив голову руками, попытался сосредоточиться.
В рассказе доктора все было логично. Догс действительно мог подхватить какую угодно болезнь, учитывая, в каких условиях ему приходилось скрываться. Но! Два года он жил в заброшенной африканской деревушке без намека на санитарию, и заболел, едва попав в госпиталь. Такие совпадения раздражали Стоуна.
Услышав, что Надин заворочалась, Питер обернулся. Девушка потянулась, раскинув руки в стороны, и сонно пробормотала:
— Я просыпалась. Тебя не было. Куда-то ходил?
— Да, — улыбнулся Питер, глядя на красную полосу от подушки на щеке у девушки, — заглянул к своему подопечному…
Лицо Надин в мгновение изменилось. Казалось, что она чудом не закричала. Одним резким движением девушка отскочила к стене, вжалась, и, натянув на себя простыню, протараторила:
— Как? Тебя пустили?
Стоун недоуменно вскинул брови, не понимая, что так испугало его любовницу. Она не первый год живет в Африке и общается с самыми разными больными. И это с такой брезгливостью?
— Ну да, — кивнул Питер, стараясь не выдать своего удивления, — напялили чертов халат и респиратор…
Надин облегчено выдохнула и безвольно уронила руки вместе с простынею, обнажив две хорошенькие груди. Подозрения Стоуна вмиг улетучились и, сорвав мокрую рубашку, он притянул к себе Надин…
Как только Надин ушла, устало натянув на голое тело белый халат, Стоун понял, что доверять ей не стоит, также как доктору и Анне. Самое лучшее — уехать из мертвого госпиталя, пока не поздно. Но это очень рискованно — ближайшая больница в двух днях пути, а пленник еще не оправился после ранения, а тут еще эта лихорадка. Питер не мог рисковать жизнью террориста больше, чем рисковал, оставаясь на месте. Да, он не верит доктору, но это его привычная черта — доверять только себе. Но узнать побольше об этой хреновой лихорадке все же нужно. Любое препятствие Стоун изучал, а не обходил, как другие.
В нетерпением дождавшись вечера, когда Полянски можно застать дома. Питер направился к нему. Доктор жил в построенном специально для главврача европейском домике. На улице уже стемнело, и, не опасаясь, что Полянски заметит его, Стоун заглянул через окно в освещенную комнату, доктор писал, близоруко склонившись над тетрадью. Питер не впервые заставал Полянски за этим занятием и подумал, что неплохо бы эту тетрадь изъять, она может оказаться дневником, а значит поведать много интересного.
Когда Питер, постучавшись, зашел, тетради на столе уже не было — доктор спрятал ее от посторонних глаз. Стоун ухмыльнулся и, поздоровавшись, спросил:
— Доктор, хочется отвлечься. Ваш госпиталь — это такая дыра и тоска, черт его подери. Надин и древесная водка насточертели! Дайте почитать, например, что-нибудь про тропические болезни.
— Боюсь, вы там ничего не поймете, — ухмыльнулся Полянски, скептически потирая переносицу.
— Пойму! — кивнул Стоун как можно безобидней.
— Простите, если задел, — спохватился доктор. — На самом деле, я подразумевал термины, которые останутся для вас загадкой, — Полянски на минуту замолчал, пытливо ожидая хоть какой-то реакции собеседника, но Стоун молча смотрел на него, стараясь делать это как можно менее осмыслено. — Ладно… Подождите немного, сейчас я что-нибудь подберу подоступней.
Доктор поднялся и принялся рассматривать стеллаж с книгами, что-то бормоча себе под нос. Стоун в это время огляделся, однако не нашел ничего достойного своего внимания и переключился на письменный стол. На нем был образцовый порядок: стоящие в подставке письменные принадлежности, сложенные в стопочку книги, ваза с фруктами — ничего лишнего. Стоун заметил, что в урне что-то белеет. Сначала он решил, что это впопыхах спрятанная тетрадь, однако, присмотревшись, понял, что это скомканный листок, наверняка вырванный из дневника, потому что кроме него в урне ничего нет, а значит, листок появился здесь совсем недавно. Если изъять, то наверняка можно разжиться кой-какой информацией.
Насвистывая, Стоун стал прогуливаться по комнате, ненавязчиво приближаясь к урне. Действовать надо было быстро, пока доктор занят книгами, и как можно тише, чтобы не привлечь внимания. Подойдя к столу, Стоун якобы случайно задел вазу с фруктами. К его удивлению доктор даже не обернулся, так он был увлечен поисками. Буркнув извинения, Питер стал одной рукой проворно собирать фрукты, а другую молниеносно запустил в урну, не сводя глаз со спины Полянски. Несколько секунд и листок оказался в заднем кармане брюк, а фрукты вернулись в вазу.
— Вот, наконец-то, — проворчал доктор, сжимая в руках увесистый томик.
Вернувшись в свою хижину, Стоун первым делом разгладил листок, добытый из корзины Полянски. Питер, конечно, знал, что у докторов неразборчивый почерк, но чтоб настолько?!! Из всего написанного мелкими крючками на весь лист текста ему удалось разобрать только пару фраз. Это было личное письмо, написанное некой Элизе. Доктор жаловался на жару, влажность, проклинал войну и какую-то болезнь, название которой разобрать не удалось. Стоун так расстроился, что с трудом заставил себя не рвать листок, а отложить на всякий случай. Затем стал читать статью про лихорадку дум-дум. Как и предсказывал Полянски, некоторых терминов Питер действительно не понял, однако при третьем прочтении все становилось более-менее ясным. Однако ничего, проясняющего его подозрения, в статье не было. Все примерно так, как и сказал доктор. И все же сомнения, что что-то не так с этой лихорадкой не покидали. Стоун решил провериться до конца: он выписал на листочек названия лекарств, которые в справочнике указывались как эффективные, и, вздремнув пару часов, рано утром направился к палатке Догса.
Преступник выглядел хуже, чем вчера: лицо и шея отекли еще больше, появились синяки. Видимо сюда с вечера никто не заходил, потому что на подушке красовалось несвежее рвотное пятно. Стоун брезгливо остановился у входа, не решаясь подойти поближе. Он старался не смотреть в сторону больного, пытаясь разглядеть издалека названия лекарств.
— А, мразь, ты… — с сильным акцентом прохрипел умирающий. — Меня… уморили тут… — видно было, что говорить ему трудно, речь прерывалась сильным кашлем.
— Хреново тебе? — нарочито бодро поинтересовался Стоун. — Боюсь, подохнешь, до суда не дотянешь.
