Я посмотрел, как вьется дымок из моего тупорылого пистолетика, потом убрал оружие под формочку для желе – серебряную, в форме спящего зайца, – где оно и пребывало до недавнего времени.
Закурив, я убрал брегет в карман и, поднявшись, вытер салфеткой свои пухлые губы (у меня красивый рот – но об этом позже). Взяв десертную ложечку, залез ею в левую глазницу Льстива и аккуратно достал стеклянный глаз старика. Поддетый, глаз выскочил и лег мне в ладонь, как яйцо чайки. Я посмотрел на радужку и улыбнулся. Как раз тот оттенок зеленого, что я выбрал для своего нового галстука, – теперь мне будет что показать своему портному. Какое удачное совпадение! Я положил глаз в жилетный карман и небрежно набросил салфетку на голову мертвецу.
Над камином в темной комнатке висело большое уродливое зеркало. Я изучил в нем свою внешность (весьма недурен), выбрав положение так, чтобы избежать крапчатых краев стекла, которые норовили скрыть чудесный покрой моего лучшего фрака, и дернул за потрепанный шнурок, свисавший рядом.
Почти сразу дверь открылась, обнаружив огромную женщину в платье цвета нарциссов. Горящие от джина щеки, примыкавшие к длинному пятнистому носу, придавали ей сходство с битой жизнью клячей в упряжи.
– Добрый вечер, Далила, – сказал я, едва глянув в ее сторону.
– Вечыр, сыр, – молвила эта рабочая животина, неловко пошаркала ногами, глянула на стол и прочистила горло. – Все в пырядке, сыр?
Повернувшись к ней с сигаретой в зубах, я обеими руками поправил белый галстук.
– Хм-м? А, да. Бургундское было ужасающим, куропатка чуть пережжена. В остальном – более чем удовлетворительный вечер.
Далила качнула массивной головой:
– Ы втырой джентльмын, сыр?
– Он сейчас нас покинет, спасибо.
Далила просунула огромные руки, похожие на боксерские перчатки, в подмышки достопочтенного Эверарда Льстива и без видимых усилий потащила его к дверям. Я изящно перепрыгнул через ноги покойника, подхватив с кресла свою накидку и цилиндр.
– Как там малышка Ида? – спросил я, нахлобучивая убор.
– Оч хырышо, спысиб, что спырсили, сыр. Ныдейсь, скор вас ывижу, сыр, – хрюкнула Далила.
– Без сомнения, – ответил я. – Пока-пока.
Я переступил порог этой мерзкой норы и оказался в духоте вечера. Решив, что заслуживаю небольшого поощрения, я подозвал экипаж.
– «Гранатовые комнаты», – сказал я кучеру. Пока что работа закончена. Пришло время отдыха.
Через двадцать минут меня высадили невдалеке от названного мною увеселительного заведения, и я двинулся к его фасаду, напоминающему разложившийся свадебный торт. Дверь мне приоткрыла какая-то грязнуля и позволила мельком осмотреть ее формы. Небрежно упакованная в пестрый восточный халат, она походила на измученную оспой дочь султана – одновременно чаровница и сухофрукт.
Я проскользнул в закопченный проем.
– Непотребствует ли тут какое-нибудь отребье, дорогуша? – спросил я.
– Сколько угодно, – пробулькала она, забирая у меня цилиндр и накидку, как это свойственно тем, кто стоит у дверей.
– Великолепно!
«Гранатовые комнаты» – это маленькое, душное помещение, освещаемое тусклыми газовыми рожками, окрашенными в табачный колер, от чего все вокруг приобретает цвет горькой сердцевины поименованного фрукта. Расшатанные деревянные столы замусоривают кармазинные ковры; пролитое шампанское собирается в пузырящиеся лужицы во всяком темном углу. За каждым столом сидело куда больше клиентов, чем столу полезно; большинство – потеющие мужчины в вечерних костюмах или том, что от них осталось, белые жилеты висят на спинках стульев; женщины – а их немало – одеты куда менее респектабельно, некоторые едва ли одеты вообще. Все это было весьма отталкивающе и потому очень мне нравилось.
Подобные заведения появляются на обрюзгшем теле столицы с неотвратимостью триппера, но «Гранатовые комнаты» – случай особый. Похмелье горячечных снов, которыми были Беспутные Девяностые: однажды я заметил в этих душных прокуренных стенах нашего нынешнего монарха, которого «обслуживала» некая французская аристократка сомнительных добродетелей.
Я сел в кресло за единственным свободным столиком и заказал выпивку. Толстая проститутка, сидящая неподалеку, накрашенная как инженю, которую гримировал неопытный гробовщик, начала строить мне глазки. Я изучал свои ногти, пока она не потеряла ко мне интерес. Не выношу полных женщин, а для шлюхи тучность вообще приравнивается к профессионализму. И подруги ее были ничем не лучше.
Я что-то съел, чтобы перебить вкус шампанского, и закурил сигарету, чтобы перебить вкус еды. Я пытался по возможности скрыть тот факт, что пришел в одиночестве. Обедать в одиночку невыносимо. Смердит отчаянием.
С максимумом безразличия, которое я только мог изобразить, я изучал игру света в бокале с шампанским, исподтишка оглядывая публику в надежде обнаружить хоть что-нибудь радующее глаз.
А потом без лишней ажитации в кресло напротив опустилась молодая женщина. В белом атласном платье, с жемчугами на шее и великолепными светлыми волосами, убранными в высокую прическу, она была похожа на одну из тех слегка удлиненных женщин, которых рисовал Сарджент.[2] Я почувствовал, как у меня внизу живота что-то напряглось – это могло оказаться началом несварения, но, скорее всего, было связано с тем, что ее простодушные глаза неотрывно меня изучали.
Я вопросительно поднял брови и бутылку с шампанским. Вы здесь совершенно не к месту, дорогая моя, – сказал я, наполняя ее бокал. – Должен сказать, в «Гранатовых комнатах» таких, как вы, встретишь нечасто.
Она слегка наклонила голову.
– Есть покурить?
Я несколько ошарашенно кивнул и вытащил портсигар. Он у меня плоский, отполированный до блеска и украшен моими инициалами, выгравированными готическим шрифтом, хотя ему никогда не доводилось спасать мою жизнь, приняв на себя пулю. Для этого существуют слуги.
– Армянские или грузинские? – спросил я.
Она взяла длинную черную сигарету – одну из тех, которые лежат в правой части портсигара, – и зажгла спичку о каблук своей элегантной туфельки, прикурив одним быстрым движением.
Ее развязное поведение пришлось мне по душе.
– Боже ж мой, умирала, как курить хотела, – сказало прекрасное видение, поглощая дым глубокими затяжками. – Не возражаете, я возьму одну на потом?
Я махнул рукой:
– Угощайтесь.
Она загребла дюжину сигарет или около того и засунула их за корсет.
– Вы полны сюрпризов, – заметил я.
– Ну да, так и что же? – Она рассмеялась и хрипло закашлялась. – Вы тут один?
Мое представление ее не обмануло. Я налил себе еще шампанского.
– Увы.
Она игриво – иначе не скажешь – оглядела меня сверху донизу.
– Очень жаль. Вы красавчик.
Этого я отрицать не мог.
– Мне нравятся высокие господа, – продолжила она. – Вы иностранец?
Я провел рукой по своим длинным темным волосам.
– Своей комплекцией я обязан по большей части матушке – она наполовину француженка, наполовину славянка – и немного отцу, он британец. А талия – мое личное достижение.
– Хм. Они, должно быть, гордились таким хорошеньким ребенком.
– Одна баронесса как-то сказала мне, что о мои скулы вполне можно порезать запястья.
– Много девушек ради вас умерло, нет?
– Только те, кто не мог ради меня жить.
Она положила подбородок на руку в перчатке.
– Но у вас холодные глаза. Синие, как бутылочки с ядом.
– Ну что вы, право. Прекратите, или мне останется лишь ретироваться. – Я накрыл ее руку своей. – Как вас зовут?
Она покачала головой, выпустив облако дыма и улыбнувшись.
– Мне мое имя не нравится. Я с большим удовольствием услышу ваше.
Я потеребил запонку.
– Габриэль, – ответил я, использовав одно из своих noms de guerre [3], – Габриэль Рэтчитт.
Моя безымянная красотка задумалась.
– Это имя ангела.
– Я знаю, моя дорогая, – пробормотал я. – И, боюсь, скоро я стану падшим.
II. О действенности убийств по найму
Ночь была жаркой, и кровь моя кипела, так что я не стал тратить время на поездку домой и поближе сошелся со своей новой приятельницей прямо в грязном переулке на задах «Гранатовых комнат». Я очень хорошо помню ее задранные юбки, трущиеся об мой подбородок, и ее прекрасную грудь под моими утонченными белыми руками (о них я уже упоминал). Пока я предавался разврату, мне на глаза попалась афиша, криво приляпанная к мокрой кирпичной стене. Сегодня в мюзик-холле Коллинза играла Нелли Класс. Между этим совокуплением и моей следующей встречей вполне может найтись время успеть ко второму акту.
Нелли была в хорошей форме, да и я тоже – поднялся в бар наверху и слушал, налегая на рейнвейн, как она распевает «С кем ты был прошлой ночью?». Пока я искал место, фривольно задевая соблазнительные белые лодыжки примерно дюжины хорошеньких юных леди, зал слился для меня в одно огромное чудесное марево расплывчатых красок и света. Я чувствовал себя так, будто влетел головой в одно из восхитительно déclassé [4] полотен Сикерта.[5] Полые тени окутали меня засаленным красным бархатом. Канареечно-желтые кринолины Нелли Класс блестели перед моей улыбающейся физиономией солнечными зайчиками.
