Край, по которому я шёл, стал гораздо живописнее. Там не было ничего такого, что резко бросилось бы в глаза, но всё было чарующе прекрасным. Я совсем не обращал внимания на время, и только когда вокруг меня стали сгущаться глубокие сумерки, я начал подумывать, как отыскать дорогу домой. Воздух был холоден, стремительные тучи сгущались высоко в небе под далёкий резкий звук, слышимый попеременно и который кучер приписал волку. На мгновение мне стало страшно. Я сказал, что посмотрю на опустошённое селение, поэтому я продолжил путь, и вскоре вышел в широкую долину под открытым небом, но окружённую холмами со всех сторон. На холмах, спускавшихся в долину, росли деревья, то тут, то там, образуя заросли во впадинах крутых склонов. Я бросил взгляд на вьющуюся тропу, и увидел, что она сворачивала в самую чащу и терялась там из виду.
Пока я смотрел туда, резко похолодало, и начался снегопад. Я подумал о том, сколько миль мне пришлось пройти по этому дикому краю, и бросился искать убежища в лесу, что был передо мной. Небо становилось всё мрачнее и мрачнее, снег падал всё чаще и сильнее, пока, наконец, вокруг меня не образовалась белая слепящая пелена, которая терялась далеко в мутной мгле. Здесь почти не было никакой дороги, её стороны не были обозначены, как если бы то была лесосека; и, немного погодя, я обнаружил, что, наверно, я сбился с пути, поскольку под ногами у меня не было твёрдой почвы, и они всё глубже погружались в травы и мох. Ветер усилился, он дул с нарастающей силой, и мне пришлось бежать так, чтобы опередить его. Воздух стал леденяще холодным, и, несмотря на бег, мне пришлось плохо. Началась такая страшная пурга, что мне с трудом удавалось держать глаза открытыми. Время от времени небеса разрывало в клочья яркими молниями, и я видел перед собой, озарённые вспышками, деревья - большей частью, это были кипраисовые и тисовые заросли - под толстым снеговым покрывалом.
Вскоре я укрылся под деревьями, и в полной тишине я слышал, как высоко в небе ревёт ветер. Вскоре чернота бури смешалась с ночной тьмой. Казалось, что буря постепенно уходит, только сейчас о ней напоминали яростные шквальные ветры. В такие моменты таинственный волчий вой рассыпался на многочисленные родственные ему звуки, которые окружали меня гулким эхом.
Изредка сквозь чёрные завесы стремительных туч пробивался тусклый лунный луч, который освещал местность и показывал, что я нахожусь на опушке густых зарослей кипарисов и тисов. Когда снегопад прекратился, я вышел из своего убежища и принялся более детально изучать местность. До меня наконец дошло, - и я понял это, исходя из всех этих старых суеверий, - что где-то здесь может быть дом, пусть даже разрушенный, в котором я смогу найти пристанище на некоторое время. Выйдя на границу зарослей, я обнаружил, что она окружена низкой стеной, и, следуя вдоль стены, я нашёл проём. Здесь была кипарисовая аллея, ведущая прямо к скоплению четырёхугольных строений. Не успел я их рассмотреть, как примчавшаяся туча затмила луну, и я прошёл остаток пути во тьме. Должно быть, ветер стал ещё холоднее, потому что я дрожал во время ходьбы; но я надеялся отыскать убежище и продолжал путь вслепую.
Я остановился, потому что наступила внезапная тишина. Буря кончилась; и, возможно, в знак согласия с застывшей природой, моё сердце, как мне показалось, замедлило свой стук. Но это длилось какой-то миг; ибо сквозь тучи пробился лунный свет, показывая мне, что я попал на кладбище, а четырёхугольные строения - огромный и величественный мраморный склеп, белый, как снег вокруг него. Вместе с лунным светом раздался яростный стон бури, которая, как оказалось, продолжала свой путь, низко и протяжно завывая, словно то была стая собак или волков. Я был испуган и потрясён, и я ощутил холод. Он всё сильнее донимал меня с каждй минутой, пока у меня, кажется, не сжалось сердце. Поток лунного света ещё падал на мраморный склеп, а тем временем всё свидетельствовало о том, что буря набирала новую силу, словно намереваясь вернуться на прежний путь. Мною овладели какие-то чары, я приблизился к склепу - рассмотреть, что это и почему стоит в уединении и в таком месте. Я обошёл здание и прочитал над входом, исполненном в дорическом стиле, надпись на немецком языке:
ГРАФИНЯ ДОЛИНГЕН ГРАЦ
СТИРИЯ
ИСКАЛА И ОБРЕЛА СМЕРТЬ
1801.
На вершине склепа, который, скорее всего, был выстроен из цельного мрамора, - здание было возведено из нескольких огромных каменных блоков, стоял огромный железный штырь или кол. Отойдя назад, я увидел надпись, вырезанную большими русскими буквами:
ГЛАДКА ДОРОГА МЕРТВЕЦАМ1
В ней было нечто угрожающее и зловещее, до такой степени непосредственно касающееся всего происходящего, что от неё мне стало дурно, и я едва не потерял сознание. Впервые я пожалел, что не принял во внимание совет Иоганна. Тут меня озарила та единственная мысль, которая объясняла всё загадочные проишествия и стала для меня страшным потрясением. Вальпургиева ночь!
Вальпургиева ночь была тогда, - миллионы людей верили, что дьявол в ту пору выходит в мир, - когда открывались могилы, а мертвецы вставали и ходили по земле. Когда все злые твари, что есть в почве, в воздухе и в воде, собирались на шабаш. Именно этого места кучер избегал намеренно. Именно здесь некогда было селение, обезлюдившее несколько веков назад. Именно здесь покоилась самоубийца; и именно здесь я был один, совсем один, дрожащий от холода в снеговом саване, и на меня вновь надвигалась буря!
1Это цитата из баллады К. Бюргера ''Ленора''. В английском тексте рассказа дан её дословный перевод: ''Мертвецы ездят быстро''. Здесь использована цитата из перевода В. А. Жуковского. Примечательно, что Б. Стокер вводит эту же цитату - уже на немецком языке - в предостережении, данному Джонатану Харкеру, в романе ''Дракула'' (прим. переводчика).
Мне потребовалась вся философия, вся вера, которой меня учили, вся моя смелость, чтобы не ослабеть от припадка страха.
И тут на меня обрушился страшный смерч. Земля задрожала так, словно по ней неслись тысячи коней; и в этот миг смерч принёс на своих ледяных крылах не снег, а ужасный град, который нёсся с такой яростной силой, словно его гнали плетями с Болеарских островов. Под его тяжестью рвалась листва, и обрушивались ветви деревьев, что сделало кипарисы непригодным убежищем, как будто стояли не деревья, а пшеница. Сначала я кинулся к ближайшему дереву; но вскоре мне пришлось искать единственное место, которое, как мне казалось, могло послужить убежищем, - глубокий проём входа в мраморную дорическую усыпальницу. Там, прижавшись к массивной бронзовой двери, я смог кое-как укрыться от града, потому что теперь только некоторые градины попадали в меня, рикошетом отскакивая от земли и мрамора.
Я прислонился к двери, она слегка открылась внутрь. По сравнению с безжалостной бурей даже склеп казался гостеприимным пристанищем, и я собирался войти, когда всё небесное пространство озарила вспышка разветвлённой молнии. И в этот миг, поскольку я всё-таки смертный, я заглянул во мрак склепа и увидел прекрасную женщину с полноватыми щеками и алыми губами. Казалось, она спит в гробу. Грянул гром - и меня, словно подхваченного исполинской рукой, вырвало из склепа и швырнуло в бурю. Всё это случилось так внезапно, что прежде, чем я смог осознать потрясение как душевное, так и телесное, - я ощутил, что град сбивает мнея вниз. Одновременно меня охватило странное чувство: я был не один. Я глянул в сторону склепа. Как раз сейчас зажглась ещё одна слепящая молния, которая, казалось, ударила в возвышающийся на кровле склепа железный кол и сбежала в землю, разрушая и превращая мрамор в прах, будто бы от огненного взрыва. Покойница восстала, объятая пламенем; её агония была мгновенна, а мучительный вопль заглушили раскаты грома. Последнее, что я услышал, было месивом из кошмарных звуков, будто бы меня снова схватила огромная рука и отшвырнула, прочь, несмотря на то, что меня било градом, а воздух, казалось, дрожал от волчьего воя. Последнее, что я помню, было огромной движущейся белой массой, словно все могилы, окружавшие меня, выслали мне навстречу мертвецов в саванах, которые приближались ко мне, невзирая на грозовую тучу и град.
Постепенно я начал приходить в себя, потом - ощущение смертельной усталости. Некоторое время я ничего не помнил, но ко мне медленно возвращались чувства. Мои ноги явно болели, но я не мог пошевелить ими. Казалось, они онемели. По моей шее пробежал ледяной озноб и передался позвоночнику, но мои уши, как и ноги, были мертвы и в то же время болели; но в моей груди было ощущение тепла, которое можно было бы сравнить с удовольствием. Это был кошмар, кошмар во плоти, если так можно выразиться; кто-то налёг на меня всей своей тяжестью и мне трудно было дышать.
Это состояние полулетаргического сна казалось мне вечностью, а когда оно закончится, должно быть, я усну под снегом. Началось что-то вроде тошноты, какая бывает на первой стадии морской болезни, и появилось дикое желание освободиться, сам не знаю точно от чего. Меня охватило всепоглащающее оцепенение, - как будто весь мир уснул или умер, нарушаемое только тяжёлым дыханием какого-то зверя, находящегося в непосредственной близости от меня. Я почувствовал, как что-то тёплое трётся о моё горло, и тут только я понял, насколько ужасна правда, от которой холод пробрал меня до самого сердца и вызвал сильный приток крови к мозгу. На мне лежал какой-то огромный зверь и облизывал моё горло. Мне было страшно пошевелиться, ибо какой-то инстинкт благоразумия приказывал мне лежать бездвижно; зверь, наверно, заставил меня понять, что и во мне что-то изменилось, ибо это давало о себе знать. Сквозь ресницы я увидел два огромных пылающих глаза исполинского волка. Его острые белые клыки сверкали в красном зеве пасти, а я чувствовал его горячее дыхание - резкое и яростное.
