— Наконец, вчера мне дали должность еще одного зама… Как ты думаешь насчет этого?
— Положительно, Самвел Саркисович. Покойники не должны хватать живых за ноги, — отреагировал сообразительный Касумов.
И твердо, как наличные, выложил на стол вчетверо сложенную Ренину записку.
— Отлично, Адыль Рагимович!
Григорян впервые назвал его по имени и отчеству, подчеркивая тем самым новый статус подчиненного.
— А что будем делать с малышом? — спросил Касумов.
— Я позвоню главврачу роддома Валюше Коршуновой. Отвезешь к ней. Пару месяцев там его покормят материнским молоком, а потом — в детдом…
Через два дня началась война. А спустя неделю к Адылю Рагимовичу, занявшему новый кабинет с видом на бульвар, позвонила Коршунова.
— Как записать вашего младенца? — спросила она.
— То есть? — не понял Касумов.
— Фамилию, имя, отчество.
Размышлять долго не пришлось. Осенило сразу. Хитро улыбнувшись, он сказал:
— Записывайте… Фамилия — Дадашев. Имя — Галиб — в честь будущей нашей победы. Отчество Аронович.
— Аронович? — услышал он растерянный голос Коршуновой.
— Ничего не поделаешь. Так звали его отца.
Звонок правительственной связи раздался в самую сладкую пору сна. Шел четвертый час пополуночи.
— Адыль Рагимович, — услышал он голос своего заместителя Александра Левашова. — У нас — прокол. Полчаса назад в своей квартире была убита Манучарова Иветта Самвеловна и ее девятилетняя дочь.
— Кто? — переспросил Касумов.
— Манучарова…, - и чтобы было ясней, Левашов добавил:
— Ну та самая… Бандерша. Содержательница бардака.
— Так это не прокол, Саша. А нечто хуже.
Сна как не бывало. Это был провал. Причем оглушительный. Ведь он, начальник следственного управления Прокуратуры Республики, лично от Первого секретаря ЦК получил задание взять на разработку подпольный Дом терпимости и наконец установить тех его клиентов, кто ограждал бандершу Иветту и ее грязное заведение от разоблачений. Речь, разумеется, шла о зажравшейся партийно-правитель-ственной элите.
В тот же самый день, после беседы с Первым, Касумов установил за «Домом Иветты», как называли бакинцы, тот известный всем притон, круглосуточное наружное наблюдение. Бросил туда лучшие силы. Сам подобрал, умеющих держать язык за зубами, профессиональных фотографов и кинооператоров.
Вчера со дня операции минуло три месяца. И вчера он своей властью продлил срок разработки еще на 15 дней. На всякий случай. Хотя материалов со взрывными фактами накопилось более чем достаточно… И вот тебе на!
Нет. Первый не простит смерть главного виновника и свидетеля. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться об утечке информации. Она явно исходила от человека, у которого сосредотачивались все донесения. А таким человеком был он — Касумов…
Правда и соблазн был велик. Слишком уж крупная птица засветилась в «Доме Иветты». И 56-летний Адыль Касумов снова поставил на сделку. Думал купить кресло Прокурора Республики. Ему и в голову не могло придти, что этот, попавший ему в силки, благообразный, с пугливыми глазами, партийный босс может предпринять столь коварный шаг. Такого поворота дела Касумов не просчитал.
«Нет, Первый не поверит в случайное убийство. И будет прав. Надо думать!» — сказал он себе и решительно распахнув двери, шагнул в квартиру убитой бандерши.
Смерть Иветты была страшной. Обезумевший садист, вероятно, долго измывался над ней. Пытал по-черному. Судя по узнаваемым следам ожогов, гладил раскаленным утюгом, резал грудь, выколол глаз… А добившись того, что хотел, тем же утюгом истолок череп. Но хуже всего было другое. На паркете, из кишок Иветты выложил слово «Сука». Выкладывал, по всей видимости, с нечеловеческим хладнокровием и большим тщанием. Это больше всего и потрясло видавших виды экспертов. Во всяком случае, следователь по особо важным делам Карина Жамкочян, увидев представшее, — лишилась чувств. К моменту прихода Касумова в ней ничего не выдавало той минутной слабости, что свалила ее с ног. Разве только зеленоватая бледность. В остальном как всегда собранная, отрешенно-холодная и деловитая. Ее умные и жесткие глаза метр за метром просматривали каждую из четырех комнат. Голос был четок и спокоен.
— Девочку не трогать! И вообще ни к чему не прикасаться — донесся из спальни ее властный окрик.
Ей что-то возразили.
— Не препирайтесь! — оборвала она. — Приведите лучше фотографа. Начальника следственного управления сумели поднять с постели, так, будьте любезны, поднимите фотографа.
Касумову Карина Рубеновна нравилась и как следователь, и как женщина. Умна, обоятельна, грациозна. Он, не скрывая, восхищался ею. И сейчас, услышав ее слова, Касумов возмутился отсутствием фотографа, а затем, глядя в сторону Левашова, обьявил:
— Следствием займется Карина Рубеновна. Она докопается.
— Убийца, кстати, задержан, — сообщил Левашов.
Оказывается ребята «наружки» видели как тот субъект прошел в квартиру Манучаровой.
Дверь не взламывал. Он что-то сказал и Иветта открыла ему… Через полтора часа к подьезду подкатило такси. И из квартиры Манучаровой тотчас же с двумя чемоданами в руках, вышел тот поздний ночной гость. Ноша для него, здорового парня, очевидно, была неподьемной. Чемоданы он не нес, а волок… Хорошо догадались одного из «наружки» послать вслед за отьехавшим такси.
— В чемоданах, — докладывал Левашов, — обнаружили большое количество драгоценностей, около миллиона рублей, сто тысяч долларов и, принадлежащую Манучаровой соболью шубу. Паспорт у задержанного оказался фальшивым. С явно подклеенной фотографией. На имя Козлова Юрия Николаевича. Личность устанавливается…
— Я все установлю, Адыль Рагимович, — вмешалась Жамкочян.
— К 12 часам дня вы будете обладать всей информацией… Кто? За что? Почему?
…Жамкочян он вызвал к себе часа в три дня. Она была грустна и оттого, наверное, еще прелестней чем когда-либо. Казалось, что в иссиня-серых глазах ее лежит снег, а на нем мерцают золотые лоскуты закатного солнца. Ну точь — в точь, как на вершинах его родных Кельбаджар. Ему страшно как хотелось взять ее лицо в ладони и… Она это почувствовала и с укоризной, мол не место, остановила его.
— Хорошо, — нехотя согласился он.
— Дело в том, Адик, что я сызмальства дружила с Иветтой.
— Но в «Доме Иветты» тебя не засекали, — ввернул он.
— Да нехорошим делом она занималась… Тем не менее, согласись, какие у ней были организаторские способности! Какой была умницей! Так сумела поставить дело, что о ее «Доме» знали во всем СССР… При всем при этом, Адик, Иветта была несчастной женщиной. С несложившейся личной жизнью. Ее надломил развод с Манучаровым…
— А что ты хотела от него?! Он застал ее в постели с любовником.
— Да за ней водился такой грешок. Погуливала… Отец ее — Самвел Саркисович часто устраивал ей нагоняи. Переживал за нее… Ты кажется когда-то работал с ним?…
— Работал, — задумчиво протянул Касумов. — Я Самвелу благодарен за многое. Он научил меня нашему делу. Но особенно за то, что Самвел рекомендовал тебя ко мне на службу… Кстати, как он?…
— Болен. В клинике. Подскочило давление… О случившемся пока не знает…
— Ну ладно, Кариночка… Давай о деле.
— Убийца рецидивист, — рубленными фразами докладывала она. — Дважды осуждался за разбои. Год как в бегах. Находится во Всесоюзном розыске. Работает в одиночку. Фамилия Кортиков Сергей Иванович. Эта фамииля его приемных родителей. Он взят был ими из детдома в возрасте полутора лет. В списках детского дома Кортиков значился под другой фамилией… Дадашев Галиб Аронович…
— Что?! — вскинулся Касумов. — Не может быть!!
— Правда странно… Дадашев и вдруг Аро-нович, — поняв реакцию шефа по-своему сказала Жамкочян.
— Страшно как странно, — глухо проговорил Касумов.
— У меня в руках справка… Посмотри…
— Не надо! Не надо! — отшатнулся он от протянутой бумаги.
— Что с тобой, Адик. На тебе лица нет.
— Ничего. Оставь меня.
Остановил он ее у самых дверей.
— Карина, сходи к старику Григоряну. Расскажи.
Самвел Саркисович проснулся в прекрасном расположении духа. Весь день хотелось петь. И он напевал. И шутил. И заигрывал с медсестрами. И зазывал в палату ходячих больных, потучуя их разными яствами, от которых ломился стол. Несколько раз звонил дочери. Телефон не отвечал.
— Ушла негодница, — жаловался он, мерившему ему давление врачу. — Теперь придет без моей внучки. А внучка у меня — чудо! Посмотрит, крикнет: «Дед!» — и словно год жизни дарит.
Ближе к вечеру пришла Жамкочян.
— Кариночка! Радость моя!… Ты одна. Без Иветты.
— Что такое? Что случилось? — почувствовав недоброе спросил он.
— Она не придет, Самвел Саркисович…
