Рябинин проиграл совсем немного, и потому имел не столь бледный вид, как экс-атташе.
– Может, еще закажем бутылочку? – с надеждой оглядел он партнеров.
Но Пряслов заторопился:
– Извините, господа, я побегу. А вы как хотите.
– Ну и мы двинемся…
Они вышли из бара и директор зоопарка тут же скрылся в темной, шелестящей листвой аллее.
– И впрямь полнолуние, – пробормотал Валентин Николаевич, задрав голову.
В черном небе, посреди разливающейся лужи молочного света, стояла луна – круглая и золотая, как церковный дискос.
Тоскливый, многоголосый вой прорезал тишину ночи.
– Что это? – испуганно дернулся аспирант.
– А волки воют, – буднично отозвался бывший атташе и зевнул, клацнув челюстями. – На луну воют, как им и положено. Тут же зоопарк в двух шагах.
– Прямо мороз по коже, бр-р… – поежился Рябинин и в самом деле застегнул верхнюю пуговицу своей ветровки. – Прощайте, господин Мокеев.
Они разошлись в противоположные стороны, но не прошло и пяти минут, как снова столкнулись нос к носу у входа в бар.
– Что это вы, мсье атташе? – весело глянул на Мокеева аспирант.
Валентин Николаевич смутился: он «заныкал» тысчонку и теперь вернулся к бару, чтобы тяпнуть грамм двести в одиночестве. Как выяснилось, аналогичная мысль пришла в голову и молодому Рябинину.
– Черт с вами, я угощаю, – махнул рукой аспирант. – Вы ж на мели… Пойдемте, махнем по стопочке.
– Только по одной!
– Ну естессно, – усмехнулся Рябинин.
Ограничиваться ста граммами аспирант, вне всякого сомнения, не собирался.
– Сюда! – послышался срывающийся крик из глубины аллеи. – Скорее сюда! Рябинин, Мокеев!
Они замерли, инстинктивно сомкнувшись плечами.
– Сюда! – надсаживался голос Пряслова. – Да где ж вы, дьявол бы вас побрал!
Когда Валентин Николаевич и аспирант подбежали к плотно сбитой фигуре директора зоопарка, темнеющей среди деревьев, тот яростно рвал листья клена и тер ими ладони.
Возле ног Пряслова белел распростертый Яба. Он лежал с открытыми глазами, а тяжелые руки сомкнулись на животе.
Сквозь пальцы обильно выступала кровь, казавшаяся в лунном свете почти черной.
– Мертвый, – чужим голосом сказал Пряслов и отвернулся.
Валентин Николаевич повел взглядом и содрогнулся. Чуть поодаль от трупа шахматного тренера, прямо из земли, в небо смотрело какое-то нечеловеческое лицо. Экс-атташе осторожно подошел поближе.
В молочно-белом свете полной луны поблескивала глянцем картонная морда поросенка Наф-Нафа.
В последний день июля, душный и солнечный, внутри небольшого старинного храма Ильи Пророка царила живительная прохлада. Пахло талым воском, сырой штукатуркой, свежеструганными сосновыми досками.
Вдоль стен, вплоть до самого купола, громоздились строительные леса. Сквозь тяжелые металлические брусья кое-где можно было различить остатки древней росписи – потемневшие, покрытые пятнами плесени лики святых, небесную колесницу, с которой грозный старец с развевающейся седою бородой метал карающие молнии, а поодаль – овец и ягнят, столпившихся у ложа новорожденного Спасителя.
О том, что церковь действует и регулярно собирает прихожан, говорил фанерный иконостас перед алтарем, с наклеенными бумажными иконами; решетчатые царские врата из толстых реек, занавешенные красной тканью; два высоких металлических подсвечника перед изображениями Богородицы и Господа Вседержителя.
Иеромонах Герман, в миру – Геннадий Валентинович Мокеев, двадцатипятилетний шатен с печальными голубыми глазами, аккуратно постриженными усами и бородкой, восседал во главе дощатого стола в притворе храма. Его длинные густые волосы были стянуты на затылке резинкой; поверх нового, хорошо отглаженного подрясника сверкал наперсный крест. Черный клобук отец Герман положил рядом с собой на стол.
По обеим сторонам стола на деревянных лавках ёрзали два мальчика и две девочки, все – лет по девять-десять. Еще один отрок, на вид чуть помладше, стоял напротив иеромонаха и сбивчиво пересказывал домашнее задание.
– Много-много лет назад, очень давно, родилась легенда о пеликане… о пеликанах…
«К Успенью не успеть, – размышлял отец Герман, поглядывая на строительные леса, – к Покрову не покрыть проплешины штукатуркой. А уж о подновлении фресок и думать нечего. А иконостас? Епархиальная мастерская берется сделать за пятнадцать тысяч долларов. Это самый дешевый, между прочим. Хорошо, полы ремонтировать не надо, мраморные плиты положены на века…»
– Если птенцам пеликана нечего было есть, – продолжал мальчик, – то пеликан своим клювом разрывал себе грудь. И кормил птенцов своей плотью и кровью. Как Христос.
«Пойти к архиепископу? Бухнуться в ноги, взмолиться: «Владыка, смилуйся…». Нет, не даст. Благословит, посочувствует, посетует на трудности, но денег не даст. И дело даже не в храме, не в малочисленности постоянных прихожан. Дело в личности настоятеля. Молод ты больно, Гена, то бишь отец Герман. Сколько заслуженных, маститых протоиереев стоят в длинной очереди к епархиальной казне! Все с митрами на головах, с наградными крестами на груди, а кое-кто и с посохом… Вот только попробуй, заявись к владыке со своими финансовыми проблемами – сразу прослывешь выскочкой… Да уже прослыл, чего уж там!»
– Поэтому пеликан стал символом самопожертвования, настоящей дружбы и христианской любви, – скороговоркой выпалил отрок.
«Умный мальчик этот Никита, – думал отец Герман. – Какая лексика, какая грамотная речь! И это в восемь-то лет. Вот что значит интеллигентная семья. Надо будет поговорить с родителями, хорошо бы его служкой при храме устроить».
Мокеев-младший знал, что кое-кто в епархиальном управлении называет его, настоятеля храма Ильи Пророка, «молодым, да ранним». И в таком отношении вовсе не было одобрения.
Еще бы: четверть века отроду, а уже получил собственный приход. Позади – очное обучение в Сергиево-Посадской семинарии, диплом с отличием. И после каких-то полгода службы рядовым иеромонахом в Троице-Сергиевой лавре – должность настоятеля по месту прописки.
Пусть храм небольшой, пусть полуразрушенный, только-только переданный государством в руки Православной Церкви. Пусть! Все это не так важно с точки зрения карьеры. А карьера иеромонаху Герману, по мнению все тех же ревнивых недоброжелателей, предстояла стремительная.
Как говорится, дай-то Бог…
– … И поэтому летящего пеликана часто рисовали на иконах, – закончил мальчик свой рассказ.
– Молодец, Никита, – с чувством похвалил ученика отец Герман. – Дети, на сегодня занятия в нашей воскресной школе закончены. В следующий раз мы продолжим разговор об истории икон.
Он поднялся со стула, и вслед за ним повыпрыгивали из-за своих лавок мальчики и девочки; шумно переговариваясь, они гурьбой побежали к выходу.
Настоятель хотел было окликнуть их, чтоб вернулись: по церковной традиции, после учения следовало пропеть «Достойно есть». Но передумал.
Вместо этого отец Герман прокричал вслед своим ученикам совсем другое:
– Дети! Будьте осторожней на улице. Вы ведь знаете, что творится в городе.
– Зна-аем! – веселым ребячьим хором отозвалось удаляющееся эхо.
– Ну что, за рыбой?
– За рыбой, конечно…
– Куда? К Абрамычу?
– Естественно!
Рыбный магазин на центральной улице города с недавних пор стал местной достопримечательностью. Новый хозяин, которого все именовали попросту – Абрамыч, сделал скромное торговое заведение уникальным в своем роде.
По натуре прижимистый, Абрамыч, однако, не скупился на имидж. Понимал: эти расходы вернутся сторицей. Широкая витрина магазина была превращена им в огромный плоский аквариум, в нем день и ночь сонно плавали серебристые карпы. При виде этих отъевшихся рыбин у прохожих невольно текли слюнки. А над входом в магазин вместо стандартной вывески «Рыба» появились алые пластиковые буквы – «ПЕЛИКАН».
Дети чуть не силком тянули своих родителей к сказочной витрине, где колыхались диковинные водоросли, сияли разноцветные стеклянные шары и громоздились подводные рифы. А с наступлением темноты вывеска вспыхивала багровым светом, бросая жутковатые отблески на маленькое озерное царство.
Кровавые неоновые огни охватывали протуберанцем фигуру пеликана, укрепленную над витриной под прямым углом. Это был веселый, довольный своей жизнью пеликан. «Я питаюсь рыбой, и потому вполне счастлив», – говорил весь его вид.
В воскресный день, в пору обеденного пекла, к самому большому в городе «аквариуму» подошли трое молодых людей. Все они были в стильных брючках и модных рубашках с коротким рукавом. Один, стройный голубоглазый шатен с аккуратной бородкой и усами, привлекал внимание длинными волосами, убранными в пучок. Другой, долговязый брюнет, своей внешностью и мимикой здорово смахивал на американского артиста Джорджа Клуни (похоже, специально тренировался, чтоб копировать звезду экрана). А третий, невысокий русоголовый крепыш, был явно чем-то озабочен: он то и дело хмурился, беззвучно шевеля губами.
