— Оставьте это дело полиции, хорошо? — Паркс собрался отойти, когда Уоррен мягко положил руку на его плечо.
— Он мой друг.
Паркс взглянул на него.
— Детективы уже занимаются этим.
— Я не буду им мешать.
Паркс с минуту изучал его, затем сказал:
— «Сентаур» на Рузвельт-стрит.
— Что ты хочешь сказать? — удивилась Патриция.
— В него стреляли, — ответил Фрэнк. — Я здесь, в…
— Стреляли?
— Да. В данный момент он в операционной, они…
— Где?
— В «Добрых Самаритянах».
— Я сейчас приеду.
Уоррен не был знаком ни с одним из детективов, которые прочесывали окрестности «Сентаур бар энд Грилл» на Рузвельт-стрит. Он поздоровался с ними, представился, сказав, что раненый его хороший друг, с которым он много работал.
— Да? — спросил один из них, совершенно не проявляя интереса.
— Вы не будете возражать, если я задам несколько вопросов?
— Какие вопросы? — удивился другой.
Был уже второй час ночи, а у них на участке ранение, которое в любой момент может оказаться убийством; у них не было никакого желания обсуждать это с другом жертвы, который, между прочим, тоже был чернокожим.
— Для начала, — спросил Уоррен, — что он делал в этом жутком месте?
— Какую работу вы для него выполняли? — полюбопытствовал первый детектив, внезапно заинтересовавшись.
— Расследование. Он адвокат.
Оба полицейских понимающе кивнули, как будто считали, что адвокату, белый он или черный, просто необходимо получить пулю в плечо и грудь. Один из них стал что-то записывать в своем блокноте; по-видимому, они еще не выяснили, что их клиент — адвокат.
— Название фирмы? — спросил другой полицейский.
Он был крупнее первого. На нем было клетчатое пальто, которое вышло из моды уже в шестидесятые. Множество людей приезжали во Флориду, чтобы остаться здесь. Они хранили в шкафах свою зимнюю одежду и вытаскивали ее, когда температура падала. В холодные зимы большинство из них выглядело как будто на маскараде.
— Моей или его? — попросил уточнить Уоррен.
— Адвоката.
— «Саммервил энд Хоуп».
— А ваша? — спросил первый полицейский.
На нем была куртка, которая выглядела достаточно новой. Зеленая с голубым, спереди застегивалась на молнию. Казалось, что ему гораздо теплее, чем его товарищу в клетчатом пальто.
— Уоррен Чемберс, сыскное бюро.
— Здесь, в городе?
Нет, в Сингапуре, подумал Уоррен, но ничего не сказал.
— На улице Уиттейкер, — произнес он и кивнул.
— С кем бы вы хотели поговорить?
— С кем-нибудь, кто что-либо видел.
— В этом местечке, — произнес полицейский в куртке, — никто ничего не видит. Здесь живут черные.
Он все еще был в операционной, когда Патриция добралась до больницы.
— Как он? — сразу же поинтересовалась она.
— Одна из сестер вышла несколько минут назад, — сказал Фрэнк. — У него сильное внутреннее кровотечение. Потребуется время. Задеты главные артерии.
— Кто это сделал? — ее глаза были полны слез.
Фрэнк покачал головой.
Все мелькало в темноте как парад, все цирковые звуки, слоны и клоуны, выступления диких зверей и акробатов на проволоке, летающие фигуры и девушки в колготках и рубашках, украшенных блестками. Все девушки, которых когда-либо целовал или не целовал Мэттью, мелькали в темноте, они шептали, а оркестр гремел во всю мощь. Он никогда не встречал цирка, который бы ему понравился, даже когда был ребенком. Он всегда ненавидел цирк.
— Итак, что он здесь делал? — спросил Уоррен.
— Я полагаю, что он кого-то ждал, — ответил бармен и пожал плечами.
Он был чернокожий, как и Уоррен. Но в этих окрестностях все стараются никогда не вмешиваться в дела полиции. Бармен старался быть уклончивым. Этот район города назывался Ньютаун. До последнего времени здесь жили только черные, а теперь стали появляться и выходцы из Азии, вызвавшие дополнительные неприятности в этом районе, и так уже неспокойном. Уоррен подумал, будет ли когда-нибудь конец этому.
Он не принадлежал к числу чернокожих, которые называют себя афро-американцами. Он родился в этой стране, так же, как и родители, так же, как и их родители; и если это не делало его стопроцентным американцем, то он не мог сказать, что бы могло это сделать. Кто-то из его предков, освобожденных рабов, которого привезли сюда в цепях, мог бы справедливо назвать себя афро-американцем — он им и был; но это совершенно не подходило Уоррену, и он не хотел иметь с этим ничего общего. И он не верил, что каждое действие чернокожих справедливо и более оправдано, чем любой другой человеческий поступок. На самом деле он повесил бы тех негодяев, которые избили шофера грузовика в Лос-Анджелесе.
— Он говорил, что ждет кого-то? — наступал он на бармена.
— Нет, но он часто погладывал на часы.
— Когда он сюда пришел?
— Около десяти.
— Он вошел в бар?
— Да.
— Заказал выпивку?
— Это ведь бар, не так ли?
Уоррен взглянул на него.
— Я уверен, что он не спросил ваше имя.
— Мистер, полицейские уже расспрашивали меня об этом.
— Я не полицейский. И я все еще не знаю, как вас зовут.
— Гарри. И я все это рассказал полицейским.
— Гарри, моего друга подстрелили дважды при выходе из вашего…
— Это не мой бар, я только работаю в нем… И я не видел, кто стрелял в вашего дружка. Я узнал о том, что случилось, когда услышал выстрелы и он упал у дверей.
— Что он заказал?
— Мартини с джином и со льдом, пару оливок.
Уоррен знал, какой напиток предпочитает Мэттью. Он просто хотел убедиться, что и он и бармен говорят об одном и том же человеке. Единственные белые, которые приходили в этот район города, искали лишь проститутку.
— У нас нет джина «Бифитер», поэтому я сделал коктейль с джином «Гордонс», — добавил бармен.
— Итак, человек сел и заказал выпивку. Сказал ли он хоть что-то после заказа?
— Сказал, что с «Гордонс» нормально.
Как будто дергают зубы, подумал Уоррен. У него появилось желание разбить голову бармену.
— Может быть, еще что-нибудь?
— Спросил меня, правильно ли ходят наши часы, — бармен указал на часы, висящие позади него на стене.
Уоррен сверил с ними свои часы. Часы в баре убегали на две минуты.
— Что вы ему ответили?
— Я сказал, что никто еще не жаловался.
— Он не сказал, кого он ждет?
— Он вообще не говорил, что ждет кого-то. Это я так подумал. Он смотрел на свои часы, затем на часы в баре, все время поворачивался к дверям. Поэтому я предположил, что он кого-то ждет.
— Но он не сказал, кого?
— Нет, он не сказал, кого он ждет. Отвечаю уже в пятый раз.
— Но кто должен был прийти? — Уоррен продемонстрировал широкую неискреннюю улыбку.
Бармен в ответ не улыбнулся.
— Сказал ли он что-нибудь перед тем, как вышел на улицу?
— Нет. На самом деле я подумал, что он уходит совсем.
— Почему? Он уже заплатил по счету?
— Нет, но…
— Тогда почему вы подумали, что он уходит совсем?
— Я никому здесь не верю, такое место…
— Итак, ты не шутишь? Он просто встал и, не сказав ни слова, отправился к двери, так все было?
— Правильно. И мне не нравится ваш сарказм!
Уоррен повернулся на стуле. Он заметил, что столики внутри бара были пусты, и неудивительно. Он вновь повернулся к бармену.
— Вы попросили его заплатить по счету?
— Нет, я этого не сделал.
— Даже подумав, что он уходит?
— Мне показалось, что он полицейский.
— Почему вы так решили?
— Ну, от него пахло полицейским, — ответил бармен и пожал плечами.
Уоррен подумал, мог бы он сам принять Мэттью за полицейского? Это было трудное решение. Ростом Мэттью был примерно метр восемьдесят девять, примерно восемьдесят пять или девяносто килограммов весом, темные волосы, карие глаза, выражение лица напоминало лисицу. Уоррен знал, что у большинства полицейских лица напоминали свиные хари.
— В какое время? Который был час, когда он покинул бар?
— Около четверти одиннадцатого. Я не посмотрел на часы.
— Как скоро после того, как он вышел, вы услышали выстрелы?
— В ту же самую минуту, как оказался в дверях.
— Он толкнул двери…
— Да, обычно так их открывают.
— …И выстрелы раздались в ту же минуту, как он…
— Да.
Это означало, что кто-то ждал его выхода.
— Сколько было выстрелов?
— Три.
Казалось, что все еще продолжается ночь пятницы, хотя уже наступило утро субботы. Часы на госпитальной стене показывали час тридцать утра. Еврейская пасха начнется сегодня после захода солнца. Патриция звонила в цветочный магазин сегодня утром, чтобы заказать дюжину роз в дом Мэттью в девять утра, хотя он и не был евреем. На праздничной карточке будет написано:
