Зорянск в центральной части своей сохранил в основном облик старого городишки, с кружевом улочек и переулков, заросших липами, тополем и ясенем. Самым большим строением был трехглавый собор, построенный в конце прошлого века на высоком месте. Он считался одним из крупнейших храмов в средней полосе России после «Исаакия» и московских, церквей. Собор являлся памятником архитектуры, уже несколько лет он стоял в строительных лесах, на которых, однако, не очень живо шла работа реставраторов.
Прокуратура находилась неподалеку от главной улицы, в старом кирпичном особняке. Это было добротное строение с палисадником.
Гладиолусы в каплях росы упруго высились над усыпанной крупной галькой дорожкой, ведущей к подъезду. Сам подъезд — пристройка к старомодному двухэтажному зданию — был плотно увит лианами дикого винограда. И если бы не официальная вывеска, уж никак нельзя было бы предположить, что вход этот ведет в столь не романтическое учреждение.
И гладиолусы, и дикий виноград, и скамейка, и даже сама дорожка из гальки, заменившая прежний асфальт, появились всего два года назад. Прежде всего к вящему неудовольствию шофера Измайлова, который носил редкое имя Май.
До этого «Москвич» прокурора стоял прямо у подъезда. Как это водилось еще до Измайлова и было естественным при нем. Преимущества налицо: в дождь и снег можно было нырнуть в автомобиль прямо с крыльца. Да и всем заинтересованным лицам служило условным знаком, на месте ли прокурор.
Раньше секретарь прокурора могла, выглянув в окно, кликнуть Мая или передать ему распоряжение, не выходя на улицу. С появлением цветов и декоративной дорожки «Москвич» выдворили за угол. Правда, Май публично Глаголева не осуждал, однако его отрицательное отношение к этому ни для кого не было секретом.
Когда Измайлов подошел к прокуратуре, первым из своих подчиненных он увидел Глаголева, того самого следователя, который и произвел «революцию» в оформлении здания и дворика прокуратуры.
Глаголев приводил в порядок кусты шиповника, ловко орудуя секатором, и ничего не замечал вокруг.
— Здравствуйте, Евгений Родионович, — поздоровался с ним Измайлов.
— А, это вы! — выпрямился тот. — Добрый день.
В темном, перепачканном землей халате, надвинутом на лоб до самых очков с сильными линзами берете, он совершенно не походил на следователя, которого обычно видят в служебном кабинете.
— Как ваше хозяйство? — поинтересовался Измайлов.
— Придется обработать ядохимикатами, — серьезно сказал Глаголев. Долгоносик появился…
Они обсудили, что лучше применить в данном случае, новейшие препараты — тиофос, хлорофос или же воспользоваться старым средством купоросом. После этого Захар Петрович зашел в здание.
Вероника Савельевна, секретарь прокуратуры, благоухая скромными духами, деловито суетилась в приемной. После приветствия она коротко доложила:
— Звонил Май. Задержится. Полетел… — Она заглянула в бумажку: Компрессор. Как только починит, приедет.
— Хорошо, — кивнул прокурор, проходя в свой кабинет.
Обстановка здесь осталась такой же, какой была при предшественнике Захара Петровича. Не модная. Современные столы и стулья совершенно не гармонировали бы с комнатой, которая была в этом старинном особняке скорее всего гостиной. Большие венские окна, изразцовая печь, оставленная, видимо, из-за красоты плиток, на которых пламенели фантастические кони. Печь бездействовала: здание давно обогревалось батареями центрального отопления.
Глаголев долго ломал голову над тем, как бы улучшить интерьер прокурорского кабинета, но так ничего пока и не придумал: тут был свой стиль. И даже чернильница, мраморная, с медными украшениями, находилась на своем месте.
Первым делом Измайлов просмотрел почту — привычка, выработанная за годы службы. Отложив письма, на которые решил ответить сам, остальные с резолюциями сложил в папку для своего помощника, Ольги Павловны Ракитовой.
Затем Захар Петрович посмотрел записи в перекидном календаре. Одна из них гласила: «Нач. ГОВДа. Объяснение».
Начальник горотдела внутренних дел Никулин был приглашен, чтобы доложить, какие меры приняты по жалобе, направленной ему Измайловым.
«Кстати, поговорю и о спекулянтах», — вспомнил Захар Петрович свой поход на рынок.
Майор Никулин явился в точно указанное время.
— Ну, что решили? — спросил Измайлов, имея в виду жалобу, ради которой он пригласил майора.
Никулин вынул из кожаной папки объяснительную записку и протянул прокурору.
— Попляшет он теперь, — сурово произнес Егор Данилович.
Речь шла о курсанте Высшей школы милиции, который проходил практику в ГАИ Зорянска. На него жаловался шофер-любитель, остановленный якобы за нарушение правил дорожного движения. Водителем оказался рабочий местного машиностроительного завода, передовик производства. Он возмущенно писал, как грубо вел себя тот самый практикант.
— В его комсомольскую организацию написали, — продолжал Никулин. Пусть разберут на собрании. Поступок курсанта обсужден и на совещании в отделе милиции.
— Ну, он-то пока только практикант, — заметил Измайлов. — Вся беда, Егор Данилович, что и кое-кто из ваших старых работников хамит водителям. — Увидя протестующий жест Никулина, Захар Петрович жестко сказал: — Есть такие сведения. Вот не у них ли научился этот курсант?
Никулин помрачнел.
Измайлов решил больше к этой теме не возвращаться. Он отлично узнал майора за те пять лет, которые тот возглавлял городскую милицию. Такому не надо повторять два раза.
Перешли к вопросу о том, что делается в отношении спекулянтов, которых в последнее время все чаще можно увидеть на улицах Зорянска.
— Это «гастролеры» в основном нам показатели портят, — сказал Никулин. — Я как раз вчера проводил у себя совещание. Чистим город. Привлекаем дружинников. Постараемся, Захар Петрович…
— Давно пора, — кивнул прокурор, как бы давая понять, что все нужные вопросы они обговорили.
Майор ушел. Захару Петровичу было видно в окно, как он сел в поджидавший его милицейский газик. Как только машина тронулась, к прокуратуре подъехали красного цвета «Жигули». Измайлов обратил внимание номерной знак другой области, да и цифры запоминающиеся — четыре семерки.
Из автомобиля поспешно вылез Май, и скоро его шаги раздались в коридоре.
Еще раз глянув в окно, Захар Петрович подумал, что эту машину и водителя он уже где-то видел. Мужчине лет сорок, баки почти до подбородка, монгольские скулы и глаза…
— Разрешите? — заглянул в комнату Май.
— Заходи, — кивнул Измайлов. — Здравствуй.
— Здравствуйте.
Шофер был чем-то огорчен, это прокурор понял с первого взгляда.
— Ну, как компрессор?
— Менять надо, Захар Петрович… А лучше бы… — Он вздохнул: — Всю машину…
Май, пожалуй, впервые прямо говорил об этом Измайлову. Раньше только намекал. Действительно, прокурорский «Москвич» давно пора списывать. В последнее время шофер не вылезал из-под него.
Не успел Май закрыть за собой дверь, как раздался телефонный звонок. Звонил Павел Иванович Ляпунов, начальник отдела общего надзора областной прокуратуры.
— Готовишься к конференции? — спросил он Измайлова после обмена приветствиями.
— А что готовиться, я, как пионер, всегда готов…
В Рдянске, их областном центре, должна была проходить зональная конференция работников прокуратуры. Захар Петрович уже имел официальное приглашение.
— Это хорошо, — сказал Ляпунов. — Вот что, товарищ пионер… у меня, значит, такое поручение от руководства… Будешь делать доклад на конференции.
— Как? — невольно вырвалось у Измайлова. Он прикинул: осталось десять дней. Успеет ли подготовиться?
— Минут на пятнадцать. Деловито, так сказать, и конкретно. Указание Степана Герасимовича — говорить без всяких шпаргалок.
Прокурор области Степан Герасимович Зарубин не любил, когда выступающие шпарили по написанному. Но в устах Ляпунова подобное звучало довольно забавно: сам-то он без бумажки чувствовал себя очень неуверенно.
— Без шпаргалок даже лучше, — сказал Захар Петрович.
— Но текст выступления отпечатай, — продолжал Ляпунов. — Было бы неплохо получить его нам заранее…
— Зачем? — спросил Измайлов.
— Как зачем? — удивился Павел Иванович. — Я проверю, чтобы ты лишнего не наговорил. Ведь прокурор республики обещал присутствовать на конференции…
После этого разговора в душе остался нехороший осадок. Захара Петровича больно кольнуло это недоверие. Оно обижало. И еще. От всего этого пахло показухой. С одной стороны, ты выступаешь вроде бы открыто, свободно, выкладываешь, как говорится, все, что на сердце наболело, а с другой стороны — он проверит! Чтобы, не дай бог, не сказал такого, что в глазах высокого начальства представило бы дела в области в невыгодном свете.
