От его слов у меня мурашки побежали по спине.
После уроков у нас был классный час. Мы должны были выбрать старосту класса. Учительница предложила нам выдвигать кандидатуры и села за свой стол, не мешая познавать первые уроки демократии. Моментально в классе поднялся крик. Каждый хотел предложить на эту должность своего приятеля или подругу. При этом каждый старался отвести под любым предлогом кандидатуру товарища и приукрасить свою. Учительница сидела за столом и только улыбалась. Видимо, она намеренно решила не вмешиваться в выбор учеников, для того чтобы взять инициативу в свои руки только после того, как класс зайдёт в тупик.
Мало-помалу шум стал стихать, и среди детских голосов всё чаще и чаще стало звучать имя Никиты Петрова. Учительница уже собралась вмешаться в ход собрания, как неожиданно встал Раб.
А я считаю, что Никита не может быть старостой, — неожиданно заявил он.
Шум в классе сразу прекратился.
И почему же ты так считаешь? — поинтересовалась учительница.
Потому что он учится неважно. У него по математике тройка, а ещё, потому что он трус, — ответил Раб.
Во-первых, мы здесь не математика выбираем, а старосту, а во-вторых, почему ты считаешь его трусом?
Командир должен быть всегда лучше своих подчинённых, значит, и учиться он должен лучше всех.
Ну, а что ты скажешь на счёт труса. Такие слова нельзя так просто говорить. Надеюсь, ты понимаешь это?
Он сам не выдвигал себя на эту должность, значит, он боится.
Он не боится, а стесняется, — выкрикнул Мишка. — Себя предлагать неприлично.
Боится или стесняется, это одно и то же, — тут же ответил Раб. — Какой же он командир, если он застенчивый как девица.
А ты сам кого предлагал? — уже не говорил, а кричал Мишка. — Я что-то твоего голоса вообще не слышал.
Я себя предлагаю, — спокойно ответил Раб.
В классе воцарилось гробовое молчание.
Во-первых, я учусь лучше Никиты, а во-вторых, в классе все уважают меня.
Тебя не уважают, а боятся, потому что ты к старшеклассникам бегаешь.
Это ты так говоришь, потому что завидуешь мне. Тебя-то никто не предлагал. А себя назвать у тебя смелости не хватило.
Учительница, видя, что собрание может выйти из-под контроля, тут же вмешалась.
Итак, выдвинуты две кандидатуры, — подытожила она. — Никита Петров и Володя Рабов. Ещё будут предложения?
Класс как будто онемел. Раб стоял за своей партой и обводил всех таким взглядом, от которого становилось жутко.
Тогда давайте голосовать. Кто за Никиту, прошу поднять руку, — скомандовала учительница.
Раб продолжал сверлить всех своими глазами. Из всего класса поднялась всего одна Мишкина рука.
Кто против? — спросила учительница.
Класс не реагировал на её слова.
Кто за Володю Рабова?
Раб поднял свою руку вверх. По мере того, как он обводил взглядом класс, руки учеников послушно поднимались вверх. Только одна Мишкина рука не послушалась Раба и осталась лежать на парте.
Кто против? — продолжала учительница.
Мишкина рука молнией взметнулась вверх.
Нельзя ему старостой, — кричал он. — Он же злой, разве вы этого не видите?
Однако изменить уже было ничего невозможно. Решение было принято подавляющим числом голосов. Раб даже не обернулся на Мишкин выкрик. Он сидел рядом со мной совершенно спокойно. Только перед самым концом классного часа он повернулся ко мне и сказал:
А ты говорил, что у нас нет главных. Запомни, главный должен быть везде, и в нашем классе главный — я.
На следующий день Мишка не пришёл в школу. Не было его и всю следующую неделю.
Надо бы навестить Мишку, — как-то предложил Никита.
Вот ты и навести его сегодня, — сказал ему Раб.
Я не могу, у меня бассейн сегодня. Может быть, кого-нибудь другого попросим?
Никого просить не надо, — возразил Раб. — Это не просьба, а приказ. Ничего с твоим бассейном не случится. Сходишь сегодня к Мишке, а завтра доложишь. Потом купайся в своём бассейне, сколько тебе хочется.
Утром Никита вошёл в класс, когда все ребята сидели за своими партами. Учительницы ещё не было. Проходя мимо Раба, он остановился.
У него сотрясение мозга. Его избили, когда он в школу шёл.
Кто избил? — спросил Раб.
Он не знает. На него сзади напали. Его мама в милицию ходила, но они никого не нашли. Мишка ничего им рассказать не может.
Что же он им может рассказать, — спокойно ответил Раб, — если ему по голове настучали.
Что же теперь делать? — спросил Никита.
Ничего, ты всё уже сделал. Иди в свой бассейн.
Ни у кого не было ни малейшего сомнения, что избили Мишку старшеклассники по просьбе Раба. Но никто ничего вслух не говорил. Все сидели молча, и ждали когда в класс придёт учитель.
Мишка больше в класс не вернулся. Родители перевели его в другую школу. Один раз приходил милиционер. Он вызывал в учительскую всех по одному и долго разговаривал с каждым. И хотя все в случившемся подозревали Раба, милиционеру никто ничего не сказал. Мишкино место освободилось. Я пересел к Никите, а Раб оставался сидеть один.
Наш класс был лучшим в школе. Все мероприятия, которые проводились, выполнялись безукоризненно. Если какой-то ученик получал неуд, это было 'ЧП'. Староста тут же записывал что-то в свою тетрадочку, а потом подходил к ученику и говорил:
Тебе надо исправить оценку. Ты понял?
Ученик робко кивал головой, и оценка немедленно исправлялась.
Так продолжалось до пятого класса. Раб оказался прав. Его отец получил квартиру, и староста был переведён в другую школу.
Может быть, я и забыл бы об его существовании, но жизнь сложилась так, что мне не один раз ещё приходилось сталкиваться с Рабом или слышать о нём.
Окончив школу, я успешно поступил в институт. Отыскав свою фамилию в списках, я, как на крыльях, полетел домой, чтобы обрадовать своих родителей. Я даже не обратил внимания, что за моей фамилией стояла фамилия Рабов. Когда первого сентября я входил в аудиторию, то в дверях столкнулся с Рабом.
Раб! Это ты? Вот уж не ожидал тебя увидеть!
Саня!? Вот так встреча! Недаром говорится: 'Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся'.
Слушай, надо бы нам отметить нашу встречу! Кстати, ты извини, что я тебя школьным прозвищем назвал. А то ещё услышит кто-то и опять прилипнет к тебе.
Ты знаешь, я на это уже внимания не обращаю. Услышит кто-нибудь или нет, всё равно меня им окрестят. Вот уж подложил мне свинью папенька. Хоть фамилию меняй.
Кстати, насчёт папеньки? Он у тебя ещё служит, или в отставку ушёл?
Не ушёл. Это его ушли. Пришли молодые, здоровые, умные. Пришлось освобождать место. 'Се ля ви' — всему когда-нибудь приходит конец.
Конечно, я уже и думать забыл про наши школьные годы. Шутка ли сказать — семь лет прошло! Да и кем мы тогда были? Глупыми детьми? Теперь передо мной стоял совершенно другой человек: высокий, умный, красивый. Да и я был уже другим. Изменилось абсолютно всё: и внешность и мысли и цели, которые перед нами стояли. Мы были старые знакомые и одновременно совершенно незнакомые люди. И, тем не менее, нам обоим требовалось общение. Не потому, что мы были дружны в школе, скорее всего это было любопытство. Нам очень хотелось узнать, как мог измениться человек, которого знал за столько лет.
К сожалению, нам не дали договорить. Прозвенел звонок и студенты, заняли места в ожидании преподавателя.
Как только закончились лекции, мы с Рабом пошли в кафе, чтобы закончить разговор, который начали и заодно отметить нашу встречу.
За столиком мы с любопытством смотрели друг на друга.
Ну, что, надо за встречу выпить? — спросил Володя. Он налил в рюмки вина.
Святое дело!
Рюмки звякнули, и приятная теплота разлилась по всему телу. Хмель немного ударил в голову, и мы уже разговаривали, как неразлучные друзья, будто бы и не было тех семи лет, которые изменили нас до неузнаваемости.
Так ты про отца не дорассказал. Что с ним произошло?
В принципе ничего интересного. Стал жертвой очередной кампании.
Какой ещё кампании?
Понимаешь, в армии время от времени начинают бороться с дедовщиной, вот он под горячую руку и попался. Кто-то положил глаз на его место, пришли дяди в лампасах и стали рубить сук, на котором сидят.
Какой сук?
Я про дедовщину. Бороться с ней — это рубить сук, на котором сидишь.
Значит, ты считаешь, что дедовщина это тот сук, на котором держится вся армия?
Почему только армия? На этом принципе всё в стране держится. Вспомни, как Советский союз стал сверхдержавой. Половина страны в лагерях сидела и работала, а вторая половина стучала друг на друга.
Но это же рабский труд! В таком случае давай и Гитлера и Геббельса оправдаем. Они тоже для своей страны старались.
