Всмотревшись в лицо потерпевшего, Кравчик спросил:
– Если не ошибаюсь – гражданин Кошкин? Павел Иванович? По делу о взятке Протопопову в прошлом году. Так?
– Гм… – Кошкин откашлялся, весь напрягся. – Иван Павлович. Но какое это имеет отношение…
– А вы, гражданка? – продолжал Кравчик. – Если мне не изменяет память, вы – супруга гражданина Саббакина. Торговый дом «Саббакин и сын»… Знаю и вашего супруга. Весьма любопытная ситуация получается! Я бы сказал – эффектная. Вот бы опубликовать в газетке!..
– Гм… – снова прокашлялся Кошкин. Дама наклонилась к нему и что-то прошептала в ухо.
– Не вздумайте и вправду давать газетчикам какие-либо информации, – обернулся начальник к дежурному и Раскатову.
Я направился в свою комнату и, проходя мимо Кошкина, услышал, как тот вполголоса сказал начальнику:
– Спасибо… Спасибо за ваше благородство. Извините меня, глупость спорол!
Допрос был закончен. Дежурку заполнили вызванные оперативники и работники секретной части. У подъезда спешивались всадники – милиционеры резерва.
Я хотел кое-что припомнить, сопоставить с прошлогодним делом банды Уфимцева. Сегодняшнее происшествие больше всего касалось меня, так как я работал инспектором ББ, что означало: борьба с бандитизмом.
И я погрузился в свои архивные записи…
Внезапно брякнул телефон, и голос Раскатова произнес в трубку:
– Спустись-ка еще раз в дежурку. Второй случай.
Так и есть: в дежурке находилась еще одна полуодетая пара. И опять я выслушивал сбивчивый рассказ: было трое или двое; один очень высокий и все размахивал наганом, обещая даровать жизнь за пальто и штаны. К женщине он обращался изысканно вежливо: «Будьте добры, мадам, снимайте все! Зачем вам эта дребедень? Вещи угнетают человека, делают его скрягой, неприятным для окружающих… Ступайте немедленно в угрозыск, не заходя домой!..»
Эту парочку – на сей раз супружескую – опросили и отправили на извозчике по месту жительства.
Так было всю ночь: в дежурку приходили раздетые люди. Кончилось все так же внезапно, как и началось, – ровно в пять часов утра.
Мы были поражены.
– Двенадцать «раздевалок» за пять часов! Ты видел что-либо подобное? – спрашивал начальник Раскатова.
Нет, Николай Аркадьевич, работавший в угрозыске со дня его основания, никогда не видел ничего подобного.
– Правда, – отвечал он, – в двадцать втором, помню, было четыре вооруженных грабежа в одну ночь. Но тогда в городе три шайки действовали, каждая по-своему. А тут – один почерк…
– В том-то и дело, что один! – недовольно отозвался начрозыска. – Кому и на какой черт эта испанская торрида-бравада нужна?
– Знаете, Викентий Юзефович, я склоняюсь к следующему: хулиганство. Да, да, хулиганство, а не вооруженные «стопорки». Дилетанты, шутники-хулиганишки!..
– Хороши шуточки! – вскипел начальник. – Вот завтра в окружкоме мне пропишут ижицу за этот дилетантизм… Наши не все вернулись с облавы?
– Почти все.
– Ну и как?
– Секретчики в один голос говорят: никого приезжих, работающих «по громкой», в городе нет и не было. Банда Уфимцева, как вы сами знаете, почти полностью перебита в перестрелке еще в прошлом году…
– Тогда кто же, черт подери?..
Хотя местная газета и словом не обмолвилась о происшествии и несмотря на приказание начальника хранить тайну, все последующие три дня в городе только и разговоров было: «Вы слышали?» – «Даю слово: пятьдесят раздеваний за ночь!»
На четвертый день начальник вернулся после очередного доклада в окрисполкоме в совершеннейшем расстройстве.
– В кабинет! – подмигивал наш комендант Барановский, обходя комнаты. – Велено играть большой сбор.
– Свиреп?
– Лютует! Мне уже «отвесил» трое с исполнением…
Но, вопреки ожиданиям, начальник, собрав нас, сказал лишь с невыразимой скорбью:
– Если через неделю не будут опубликованы имена грабителей, дело у нас отберут и передадут чекистам. Вы понимаете, что это значит? Вотум политического недоверия! – вот что это такое. Прошу подумать. Назначаю открытое партсобрание!
На собрании мы долго и с усердием ругали друг дружку: «активники» – «секретчиков» и наоборот. А когда в окна уже залезла ночная синь и все выдохлись, дежурный по розыску доставил пакет. Поверху было написано: «Срочное. Важное. Лично».
Я видел, как начальник достал пенсне и стал читать, а затем грозно воззрился на дежурного:
– Кто принес?
– Не знаю, Викентий Юзефович. Я выходил в коридор к арестованным. Вернулся – на столе вот это…
– Постовой где был?
– Н… не знаю…
Начальник пробежал послание вторично и передал Раскатову.
– Читай вслух!
А сам закрыл глаза и так сидел, слегка вздрагивая, словно ехал в поезде.
«Прошлый раз я произвел эксперимент над дюжиной купчишек, и вы не сумели ни оградить их, ни выявить меня, - читал Николай Аркадьевич то, что было напечатано на старинной пишущей машинке. – Сегодня ночью я намерен произвести еще один эксперимент. На этот раз своим объектом я избрал десять экземпляров двуногих из породы совслужащих. Я начну действовать в двенадцать ночи, а кончу снова в пять утра. Попробуйте мне помешать – это было бы забавно!..»
Тут Николай Аркадьевич остановился и тихо, как бы про себя, выругался.
– Читай, читай! – буркнул начальник.
«…Не занимайтесь дактилоскопией. Мы работаем в резиновых перчатках, и письмо написано тоже в перчатках. Вас, конечно, интересует, какие мотивы заложены в основе моих «преступлений». Смею заверить: не корысть. Позже я докажу это, сейчас же скажу лишь: я решаю вопрос – Личность или коллектив? Общество или Я? И я намерен доказать, что самый вооруженный, самый толковый коллектив бессилен против высокоорганизованной Личности. В вашем городе я со своими подручными намерен произвести три эксперимента. После этого я уеду и где-либо напишу книжку и издам ее за свой счет. Я не граф Монте-Кристо, но все же, по-современному, очень богат».
Под письмом стояла подпись: «Личность», а еще ниже: «Не тратьте времени на поиски машинки. Она из другого города и здесь абсолютно неизвестна».
– Вызов. Перчатку бросил! – подвел итог Раскатов.
Ребята зашумели:
– Расстрелять!
– Контра!
По улицам города мчались конники-милиционеры и группа бойцов кавэскадрона, расквартированного здесь.
Вновь затрещали двери «малин» и «хаз». Прохожих сопровождали по месту жительства военные и милицейские патрули. И тем не менее…
То и дело в нашей дежурке появлялись ограбленные. Все было, как и в первую ночь. Только теперь грабители, по словам потерпевших, приказывали мужчинам снимать брюки, а женщинам – нижнее белье.
И ничего мы не могли поделать с этой неуловимой «Личностью». Ничего!
Вечером опять получили письмо, но уже по почте, отстуканное все на той же машинке – с ятями и ижицами:
«Все снятые вещи находятся в старых кирпичных сараях, за городом, на Первой Ельцовке. Пошлите подводу и поднимите слеги с кирпичной ямы второго сарая. Еще раз предупреждаю: дактилоскопией не увлекайтесь – работаем в перчатках. Личность».
– Бессмыслица! – докладывал Раскатов в окрисполкоме. – Все вещи действительно оказались там, в сарае, за городом! Грабежи, лишенные всякой логики! Преступление без смысла!..
– Не скажи, голова! – отвечал председатель исполкома. – В этой бессмыслице, как ты говоришь, заложен глубокий смысл: власть беспомощна. Дескать, я, Икс, – хозяин вашей судьбы. Хочу – казню, хочу – милую. А милиция мне – тьфу!.. Тут, брат, политика. Глубокая политика! По сути, надо дознание в ГПУ отдать. Подождем еще три дня. Но ваших всех предупреди: немощные нам не нужны. В день передачи дела чекистам назначим комиссию по проверке вашего учреждения. И тогда не взыщите, голубчики!..
Позже мы поняли, почему не могли в два-три дня нащупать странных бандитов, почему всеведущая и всевидящая секретная часть угрозыска не смогла их обнаружить.
Дело в том, что розыски велись в обычной преступной среде. Раскатов и начальник секретной части Подкопаев, с самого начала предполагавшие, что тут действуют дилетанты, все же так и не могли оторваться от блатного мира: они искали там, так сказать, рефлекторно. Действия грабительской тройки были столь нелепы, что мы никак не могли поверить в ее принципиальное бескорыстие.
На рассвете четвертого дня, когда все «хазы» были уже до дна проверены и наши оперативники ходили с воспаленными от недосыпания глазами, постовой милиционер Воробьев, охранявший порядок на скрещении двух не очень людных улиц, увидел лошадь, впряженную в пролетку без номера. Седоков не было.
