Готовую смесь поставляют в виде матовых стеклянных шариков в двухсоткилограммовых цилиндрических упаковках. Я постоянно ее использую, поскольку она чистая, без примесей, и плавится безупречно.
Когда Мартин впервые наблюдал, как я засыпаю в бак стеклоплавильной печи недельный запас круглых серых шариков, он повторял вслух список компонентов:
— Восемьдесят процентов — белый кварцевый песок с Мертвого моря. Десять процентов — кальцинированная сода. Затем добавляем небольшие, точно отмеренные количества сурьмы, бария, кальция и мышьяка. Если нужно получить стекло синего цвета, используйте размельченный лазурит или кобальт. Если желтого, используйте кадмий, который при накаливании становится оранжевым и красным, во что я не верю.
— Это натриевый хрусталь, — с улыбкой кивнул я. — Я всегда им пользуюсь. Из такого хрусталя безопасно есть и пить. Дети могут его лизать.
Мартин удивленно на меня посмотрел:
— Разве не все стекло безопасно?
— Нет. Работа со свинцом требует крайней осторожности. Свинцовый хрусталь — это очень красиво. Но свинцовый силикат страшно ядовит. В необработанном виде его необходимо держать отдельно от всего остального.
— А как насчет граненых бокалов из свинцового стекла? Нам подарила такие мать Бон-Бон.
— Не волнуйся, — пошутил я. — Если вы еще не отравились, то, вероятно, и не отравитесь.
— Премного благодарен.
Через тяжелые зеркальные двери я прошел в галерею, уже чувствуя пустоту в той части души, которую занимал Мартин. Не то чтобы у меня больше не было друзей — имелась целая стая собутыльников, дружков-приятелей. Двое из них, Хикори и Айриш, работали у меня помощниками и подмастерьями. Хикори был примерно моих лет, а Айриш намного старше. Тяга к работе со стеклом нередко возникает в зрелом возрасте, как у сорокалетнего Айриша. Но порой, как в моем случае, это увлечение, подобно первым словам, приходит так рано, что и не вспомнить.
У меня был дядя, видный стеклодув. Он мог, раскалив твердые стеклянные стержни в пламени газовой горелки, плести из них настоящие кружева, делать ангелочков, кринолины и устойчивые круглые подставки для точных научных приборов. Сначала дядю Рона забавляло, что я потянулся к его ремеслу, но в конце концов он отнесся к моему увлечению серьезно. Всякий раз, когда мне удавалось увильнуть от школы, он со мной занимался. Когда он умер, мне было всего шестнадцать, но умел я уже не меньше, чем он. Дядя Рон завещал мне бесценные тетради, в которых год за годом подробно описывал приемы уникального мастерства. Я сколотил для тетрадей книжный шкаф, который закрывается наподобие сейфа, и с тех пор добавляю к ним собственные заметки. Этот шкаф стоит в дальнем конце мастерской, между полками с готовыми изделиями и секцией из четырех высоких серых запирающихся шкафчиков, где мы с помощниками держим личные вещи.
Именно дядя Рон обучил меня азам деловой хватки и довел до моего сознания, что созданное одним стеклодувом может быть скопировано другим, из-за чего продажная цена существенно падает. В последние годы жизни он преуспел в изготовлении вещей, которые невозможно скопировать. Мне он не показывал, как их делает, но потом предлагал раскрыть и повторить его приемы. Всякий раз, как у меня не получалось, он великодушно все мне показывал. Когда я стал искуснее и мог побеждать его на его же поле, он только радовался.
Вечером того дня, когда погиб Мартин, и галерея, и демонстрационный зал были забиты покупателями, подыскивающими что-нибудь на память об историческом дне прихода нового тысячелетия. Я придумал и сделал уйму небольших красивых тарелочек-календарей, мы продали их уже не одну сотню. Многие из них я украсил своей подписью. Не сейчас, думал я, а к 2020 году, если доживу, тарелочка-календарь с автографом Джерарда Логана от 31 декабря 1999 года станет коллекционной вещицей.
В длинной галерее выставлены на продажу крупные, необычные, штучные и дорогие изделия, каждое со своей подсветкой. На полках в демонстрационном зале стоят красочные и привлекательные безделушки поменьше и подешевле, которые свободно умещались в сумку туриста. Одна боковая стена зала доходит посетителям до груди, и те могут заглянуть через нее в мастерскую, где круглые сутки горит пламя в стекловаренной печи и маленькие серые шарики при температуре 1300 градусов переплавляются в натриевое стекло.
В мастерской мне по очереди помогают Хикори, Айриш или Памела Джейн. Хикори заворачивает покупки и работает на кассе, а Памела Джейн или Айриш объясняют покупателям происходящее в мастерской. В идеале мы все четверо должны бы работать по очереди, но опытные стеклодувы — редкость, а мои помощники все еще пребывают на стадии пресс-папье и пингвинов.
На Рождество сувениры раскупались очень бойко, но предновогодняя торговля била все рекорды. Поскольку все, что продается в моем магазине, заведомо ручной работы (в основном моей), день, проведенный на скачках, был для меня первой передышкой за целый месяц. Иногда я работал до ночи, а начинал всегда в восемь утра. Я, понятно, выматывался, но это не имело значения — я был в хорошей форме.
Хикори, который подмешивал краску в раскаленное пресс-папье на конце понтии — тонкого стального полутораметрового прута, — при виде меня вздохнул с великим облегчением. Улыбчивая, открытая, худенькая и нервная Памела Джейн, объяснявшая, что делает Хикори, сбилась и произнесла:
— Пришел. Пришел…
Айриш перестал обертывать в яркую белую бумагу темно-синего дельфина и выдохнул:
— Слава богу.
Слишком уж они на меня полагаются, подумал я.
— Привет, ребята, — сказал я, как обычно, и прошел в мастерскую.
Сняв пиджак, галстук и рубашку, я продемонстрировал свихнувшимся на новом тысячелетии покупателям свою рабочую одежду — белую фирменную майку в сеточку. Хикори закончил пресс-папье и осторожно, чтобы не подпалить новые светлые тапочки, помахивал понтией у ног, остужая стекло. Я для забавы выдул полосатую сине-зелено-пурпурную рыбку. Свет в ней преломлялся радугой.
Однако покупатели требовали памятных сувениров, помеченных этим днем. Не закрывая магазин много дольше обычного, я делал бесконечные чаши, тарелки и вазы с датой, а Памела Джейн тем временем разъясняла им, что забрать сувениры можно будет только утром, в первый день Нового года, так как ночью они должны медленно остывать.
На секунду заглянул Прайем Джоунз. Приехав к Бон-Бон, он обнаружил на заднем сиденье мой плащ. Я искренно поблагодарил его. Он кивнул и даже улыбнулся.
Когда Прайем уехал, я пошел повесить плащ в шкаф. Что-то твердое стукнуло меня по колену, и я вспомнил про сверток, переданный мне слугой Эдди. Я положил пакет на полку и вернулся к работе.
В конце концов я запер дверь за последним покупателем, чтобы Хикори, Айриш и Памела Джейн успели на встречу Нового года. К тому же я сообразил, что еще не раскрывал сверток. Сверток от Мартина…
Преисполненный раскаяния, я запер от вандалов стекловаренную печь и проверил температуру в печах для отжига, заполненных медленно остывающими изделиями. Стекловарка, в которой горит нагнетаемый вентилятором пропан, работает круглые сутки при температуре не ниже 1000 градусов. Этого достаточно, чтобы расплавилось большинство металлов. Нас часто просят заключить на память в стеклянное пресс-папье какой-нибудь сувенир вроде обручального кольца, но мы неизменно отвечаем вежливым отказом. Жидкое стекло мгновенно расплавит и золото, и человеческую плоть. Жидкое стекло вообще очень опасный материал.
Подсчитав дневную выручку, я сложил ее в парусиновую сумку, чтобы потом отнести в ночной банковский сейф. Затем я оделся и наконец занялся забытым свертком от Мартина, который доставил Прайем Джоунз. В нем оказалось именно то, что я почувствовал на ощупь, — самая обычная видеокассета. На черном футляре не было никакой наклейки. Слегка разочарованный, я небрежно кинул кассету в парусиновую сумку с деньгами, но она мне напомнила, что мой видеоплеер находится дома и что за четверть часа до наступления нового тысячелетия едва ли закажешь такси.
Мои собственные планы встретить Новый год на вечеринке у соседей развеялись на челтнемском ипподроме. Может, подумал я, в «Вичвудском драконе» еще остался незанятым хоть какой-нибудь стенной шкаф. Я бы попросил сандвич и плед и, проспав эту темную ночь, проснулся бы в новом веке, а рано утром изваял бы памятник погибшему жокею.
Я уже собрался идти в «Вичвудский дракон», когда кто-то громко постучал в стеклянную дверь. Я открыл и увидел нежданного и незваного гостя — Ллойда Бакстера. Он держал бутылку «Дом Периньон» и два фужера из лучшего гостиничного сервиза. Несмотря на эту умилостивительную жертву, его лицо хранило все то же выражение решительного неодобрения.
— Мистер Логан, — официальным тоном произнес он, — я здесь никого, кроме вас, не знаю, и не нужно мне говорить, что сейчас не время веселиться. Я заранее с вами согласен, не только из-за гибели Мартина Стьюкли, но также потому, что грядущий век, скорее всего, будет еще более кровавым, чем уходящий, и я не вижу причины…
