Ученики Алоиза открыли глаза, они взволнованно переглядывались, перешептывались, вспоминая недавние видения. А сам художник снял черные очки, запрокинул голову и уставился незрячими глазами на потолок, на новый узор звезд.
Ученики мгновенно затихли: они ждали, что он заговорит.
И он заговорил.
– Меркурий посетил дом Ганимеда… Полярная звезда в третьей четверти… Волопас убывает, а Волосы Вероники на подъеме… Туманность Андромеды поменяла свой узор… Семь великих светил сложились в священный символ пентаграммы. Это случается раз в четыреста лет. Наступают удивительные дни, когда может открыться доступ к источнику великой силы, к священному артефакту моего далекого предка. Мы не должны пропустить этот момент. Я получу священный артефакт, чего бы это ни стоило.
Алоиз замолчал ненадолго, словно вглядываясь в звездный узор своими незрячими глазами. На его смугло-желтое лицо набежала легкая тень, и он добавил значительно тише:
– Одно только смущает меня… Альфа Денеба выбивается из общей картины. Есть какая-то сила, которая может мне помешать. Есть какой-то человек… женщина… и от нее многое зависит. Слишком многое. Без нее… впрочем, это не важно. Наоборот, это даже хорошо – мы используем ее, она станет нашим орудием.
Алоиз взмахнул рукой, словно поставил точку, и опустил незрячие глаза, обвел ими своих притихших учеников, проговорил с оттенком усталости и раздражения:
– Все свободны. Позднее я свяжусь с теми, кто мне понадобится. Я сам сообщу вам о новой встрече.
Ученики послушно разошлись, покинули галерею. Только Ирина задержалась, подошла к Алоизу и озабоченно спросила его:
– Я чувствую, что тебя что-то беспокоит. Все не так просто, как ты сказал остальным?
– Ерунда! – Алоиз поморщился. – Эта женщина… от нее действительно очень многое зависит. Без нее не удастся получить доступ к артефакту. Но мы с ней справимся, она станет нашим орудием. Нашим послушным орудием.
На этот раз я просыпалась медленно, словно каждая клеточка моего тела ждала своей очереди. Вот ушел сон, и уши обрели способность слышать. Хотя слышать было нечего, вокруг стояла глубокая, вязкая тишина, как под водой. Одновременно я ощутила холод в правой руке. Не открывая глаз, я подвигала локтем. Вроде бы помогло, но теперь руку что-то немилосердно кусало и кололо. Я попыталась повернуться, и тут же в уши врезался жуткий скрип.
Голова мгновенно взорвалась резкой болью. Но, как ни странно, от этой боли в ней, в моей больной несчастной голове, несколько прояснилось. И я поняла, что, как ни откладывай неприятное дело, его придется выполнить, а именно: нужно открыть глаза. Я полежала еще немного, собираясь с духом, и наконец приоткрыла глаза. И тут же с глухим стоном закрыла их снова.
Ничего не изменилось за ночь. Я нахожусь все там же – в ужасной комнате, оклеенной жуткими обоями в розовый цветочек, с окном без занавесок и с железной дверью. С первого взгляда кажется, что дверь выходит прямо на улицу, но нет, в последние несколько дней я поняла, для чего прежние жильцы поставили именно такую дверь, а не обычную, межкомнатную.
Не открывая глаз, я села на кровати, которая снова издала жуткий ревматический скрип. Потому что это не обычная деревянная кровать, а старое железное чудовище, с пружинами, которые невыносимо скрипят, когда чуть двинешься. Лет пятьдесят назад школьники сдавали такое в металлолом. В комнате вообще нет никакой мебели, только несколько картонных коробок с остатками моих вещей, да еще старая табуретка, которую мне дала дворничиха тетя Люся – добрая душа.
Что ж, дальше тянуть нельзя. И я решительно открыла глаза.
По выражению ослика Иа-Иа, и тут ничуть не лучше. Я ощупала руками лицо, потом плечи. Вроде бы все цело. Что ж, нужно начинать новый день. Еще один день в череде таких же отвратительных дней, которые выдаются у меня в последние три месяца.
Хотя, видит Бог, совершенно не понимаю, зачем его начинать. Не лучше ли оставить все как есть, накрыться с головой колючим, пахнущим нищетой и дезинфекцией одеялом и лежать, лежать…
Мда-а… человек может четырнадцать дней жить без еды. И два дня без воды. А мне уже сейчас хочется пить. А еще умыться и все такое прочее. И ничего тут не поделаешь, придется вылезать из окопа.
Я натянула старые спортивные штаны и майку, затем подошла к двери и прислушалась. Тишина, как в могиле.
Я осторожно повернула ключ в двери и высунула голову в коридор.
«Мамай прошел!» – говорит та же дворничиха тетя Люся, и в данном случае я с ней совершенно согласна.
Коридор в этой квартире длинный и узкий – «кишкой», как говорят, в него выходят двери комнат и туалета. А в ванную вход из кухни. Ничего странного, дом старый, ванну поставили уже потом, для этого отгородили кусок кухни.
Линолеум возле моей двери был весь изрезан ножом. Вешалка, на которой болталось всякое барахло (не найдется таких идиотов, которые станут оставлять приличную одежду в коммунальном коридоре), сейчас валялась на полу, и бебехи там же. На вытертом донельзя коврике у входной двери было разлито что-то липкое и вонючее. Моя собственная дверь тоже была вымазана этой подозрительной субстанцией.
Злость заглушили другие эмоции и желания – хотелось пить, есть и вымыться хотя бы холодной водой. Поэтому я осторожно сделала несколько шагов по коридору в сторону туалета.
В квартире по-прежнему стояла могильная тишина. Но я – стреляный воробей, меня на такой мякине не проведешь. Однако все обошлось, теперь посетим кухню с целью обнаружения чайника.
Кухня напоминала пейзаж после битвы. Все шкафы раскрыты и разломаны, вилка холодильника с мясом выдрана из сети, и сам холодильник валяется на боку. Только чугунная газовая плита, поставленная примерно году в пятьдесят втором (я так думаю, но может, и раньше), стоит на прежнем месте целая и неповрежденная – умели раньше делать вещи, ничего не скажешь!
На полу валяются кастрюли, ножи, вилки и осколки посуды. И моя единственная чашка, теперь без ручки. На плите грелся большой закопченный чайник. Что ж, очень кстати, сейчас приму душ и выпью растворимого кофе, это бодрит.
Я сунулась в ванную и застыла на месте.
Двери ванной комнаты не было. То есть она была, но сорванная с петель и изрубленная топором едва ли не в щепки. Остатки стояли рядом, прислоненные к стене.
И как же прикажете принимать душ? Вот тут я по-настоящему разозлилась. Но это были еще цветочки, потому что ягодки я увидела тотчас же. Покореженный водогрей валялся на полу. Но потопа, как ни странно, не было, кто-то перекрыл кран. Так, стало быть, воды нету. Я почувствовала, что закипаю.
Чугунная ванна, образца примерно того же года, что и газовая плита, способна была выдержать атомный взрыв. Но в ней валялся окровавленный топор. Да-да, топор и лужа крови, как в кино.
Может, вы думаете, что я испугалась? А вот и нет, я тихо обрадовалась. Значит, этот монстр кого-то зарубил, и теперь его, наконец, посадят. Уже лучше!
Я радостно вернулась на кухню и умылась там под краном ледяной водой. А когда открыла глаза, успела заметить, как в оконном стекле мелькнула тень.
Сердце дернулось от страха. Я мигом крутанулась на пятках и отпрыгнула в сторону. Видимо, под влиянием постоянной опасности у меня выработались новые рефлексы.
На пороге стояла старуха. Все тот же застиранный халат в мелкий цветочек, розовая кожа, просвечивающая сквозь редкие волосики на голове, и нежная младенческая улыбка.
– Холера вам в бок! – с чувством проговорила я. – Напугали до полусмерти!
Старуха не ответила, она все так же невинно и лучезарно улыбалась. При первом знакомстве мне сказали только, что бабка глуха как пень, потом я определила, что старушенция в полном маразме.
Я выхватила у бабки из рук красивую чашку с петухом на боку и налила в нее кипятку из старухиного же чайника. Она хоть и в маразме, но газ включать-выключать умеет. Ничего, перебьется, из граненого стакана попьет. Если найдет его в этом кошмаре. Затем я присела на корточки и попыталась открыть холодильник, лежавший на боку. Удалось с третьего раза.
Так, что тут у нас? Полпачки масла, колбаса сомнительного вида… ага, варенье. Удивительно, что банка не разбилась.
Холодильник чужой, и продукты тоже, но после вчерашнего у меня развязаны руки.
Я выложила бабке колбасу – мне чужого не жалко – и честно поделилась с ней маслом. Потом прихватила продукты и чашку с кипятком и потопала по коридору к себе.
И хорошо, что умная мысль пришла мне в голову уже в комнате, иначе я обязательно со страху вылила бы на себя кипяток. Мысль была проста и логична: если мы со старухой обе живы, то кого же тогда зарубил топором этот урод?
В квартире больше никого не было, Анька еще днем убежала к матери. Дворничиха тетя Люся позвонила ей на работу – твой, кричит, снова запил, срочная эвакуация! Ну, у Аньки все отработано – документы всегда при себе, деньги тоже, вещички кой-какие она у мамаши хранит. Еще бы не натренироваться за столько лет! А я, как полная дура, осталась дома. Хотя деваться мне все равно некуда. Ну, об этом после.
