Воан развернул передо мной всю свою одержимость мистическим эротизмом ран: извращенная логика приборных панелей, залитых кровью ремней безопасности, испачканных экскрементами, солнцезащитных козырьков, забрызганных мозговой тканью. Для Воана каждая разбитая машина излучала дрожь наслаждения: сложной геометрией измятого бампера, неожиданными вариациями расшибленных радиаторных решеток, гротескным нависанием вдавленной в пах водителю панели управления, словно в каком-то тщательно выверенном акте машинной похоти. Глубоко личное время и место отдельного человеческого существа навсегда окаменело здесь, в этой сети хромированных лезвий и изморози стекла.
Через неделю после погребения кассирши, когда мы ночью ехали вдоль западной стороны аэропорта, Воан вильнул к обочине и сбил большую дворнягу. Импульс этого тела - когда собаку проносило по крыше - как удар молота или стеклянный душ убедили меня, что мы и сами едва не погибли в автокатастрофе. Воан никогда не останавливался. Мне выпадало только наблюдать, как он рванул прочь - его покрытое шрамами лицо почти вплотную прижалось к продырявленному лобовому стеклу, - яростно стряхивая со щек снежинки осколков. Его акты насилия уже стали настолько непредсказуемыми, что мне оставалась лишь роль плененного наблюдателя. Следующим утром на крыше стоянки аэропорта, где мы оставили эту машину, Воан спокойно указал мне на глубокие вмятины на капоте и на крыше. Он уставился на полный пассажиров авиалайнер, взлетающий в западное небо, его желтоватое лицо собралось в кучку, как у тоскливого ребенка. Длинные треугольные канавы на корпусе машины сформировались силой смерти неизвестной твари, ее исчезнувшая сущность проявилась в новой форме этого автомобиля. Как много загадок будет в наших смертях и в смертях сильных и славных мира сего?
Эта первая смерть казалась лишь тенью по сравнению с последующими, в которых участвовал Воан, и с теми воображаемыми, что наполняли его мозг. Пытаясь истощить себя, Воан разработал ужасающий альманах вымышленных автомобильных трагедий и безумных ран - легкие пожилых мужчин, пробитые дверными рукоятками, грудные клетки молодых женщин, пронзенные рулевыми колонками, щеки юношей, разорванные выступающими частями хромированной автофурнитуры. Для него эти раны были ключами к новой сексуальности, рожденной извращенной технологией. Образы этих ран были развешаны в галерее его сознания, как экземпляры музея бойни.
Сейчас, думая о Воане, тонущем в собственной крови под полицейскими прожекторами, я вспоминаю бесчисленные воображаемые катастрофы, которые он описывал, когда мы вместе курсировали по автострадам вокруг аэропорта. Он мечтал о посольских лимузинах, которые врезаются в сминающиеся танкеры с бутаном, о полных нарядно одетых детей такси, сталкивающихся лоб в лоб перед яркими витринами безлюдных супермаркетов. Он мечтал о разлученных братьях и сестрах, случайно встречающих друг друга в точке столкновения, на стыках дорог возле нефтеперерабатывающих заводов, когда в этом соединяющемся металле и в протуберанцах их мозговой ткани, расцветающих под алюминиевыми насосными камерами и химическими резервуарами, проявится их бессознательный инцест. Воан измыслил грандиозное цепное столкновение заклятых врагов: смерть и ненависть, торжествующие в пылании топлива в придорожной канаве, в живописном фейерверке на фоне скучного полуденного света провинциальных городов. Он рисовал в своем воображении специальные автокатастрофы для беглых преступников, для проводящих свой выходной день портье, затиснутых между рулем и бедрами любовников, которых они мастурбировали. Он думал об автокатастрофах для молодоженов, сидящих рядышком после удара о прицеп дальнобойного контейнера с сахаром. Он думал об автокатастрофах для автомобильных дизайнеров. Они изранены в своих автомобилях вместе с неразборчивыми лаборантками - самые абстрактные из всех возможных смертей.
Воан разрабатывал бесконечные вариации таких столкновений: капризный ребенок и переутомленный от работы врач воспроизводят свои смерти сначала в лобовом столкновении, а потом - перевернувшись через крышу; отставная проститутка врезается в бетонный парапет автострады, ее тяжеловесное тело прошибает трескающееся стекло, а климактическое лоно рвется о хромированный фирменный знак на капоте. Ее кровь оставит росчерк на побеленном цементе вечерней набережной и навсегда отпечатается в памяти полицейского механика, который будет нести части ее тела в желтом пластиковом пакете. В другом варианте Воан видел, как ее бьет сдающий назад грузовик на придорожной бензозаправке, врезавшись в дверь ее машины, когда она наклонилась, чтобы поправить правую туфлю, контуры ее тела похоронены за окровавленной сталью дверцы. Он видел, как она пробивает ограждения эстакады и умирает - как умрет позже и Воан, - вонзившись в крышу аэропортовского автобуса; число его пассажиров увеличится на эту одну близорукую мертвую женщину средних лет. Следующий вариант: ее сбивает проносящееся такси, когда она выходит из машины, чтобы облегчиться в придорожной уборной, ее тело прокатывается с сотню фунтов, разбрызгивая кровь и мочу.
Я теперь думаю о других катастрофах, которые мы воображали, абсурдных смертях раненых, калек и безумцев. Я думаю об автокатастрофах психопатов, неправдоподобных столкновениях, выдуманных в припадках желчного самоотвращения, отвратительных трагедиях, измышленных в угнанных автомобилях на пути вдоль автострад между машин утомленных работой конторщиков. Я думаю об абсурдных автокатастрофах неврастенических домохозяек, возвращающихся из венерологических клиник и врезающихся в припаркованные машины на пригородных проспектах. Я думаю о катастрофах возбужденных шизофреников, сталкивающихся лоб в лоб с припаркованными автофургонами прачечных на улицах с односторонним движением; о депрессивных маньяках, смятых во время бесцельного разворота на дорожной развязке; о неудачливых параноиках, едущих на полной скорости к кирпичным стенам в конце всем известных тупиков; о сиделках-садистках, обезглавленных в перевернутой на опасном перекрестке машине; о лесбиянках - менеджерах супермаркетов, сгорающих в разбитых клетях их миниатюрных автомобильчиков под стоическими взглядами немолодых пожарников; о дебильных детях, сплющенных в цепном столкновении, - их глаза наименее искалечены смертью; об автобусах с психически недоразвитыми пассажирами, мужественно падающими в придорожные канавы индустриальных отходов.
Задолго до того, как умер Воан, я стал задумываться о своей собственной смерти. С кем я умру и в какой роли - психопата, неврастеника, скрывающегося преступника? Воан бесконечно мечтал о смертях знаменитостей, изобретая для них воображаемые автокатастрофы. Он соткал трудоемкие фантазии вокруг смертей Джеймса Дина. [2] и Альбера Камю, Джейн Мэнсфилд и Джона Кеннеди. Его воображение было тиром, мишенями - киноактрисы, политики, воротилы бизнеса и телеадминистраторы. Воан везде следовал за ними со своей камерой, его линза наблюдала со смотровой площадки Океанического терминала аэропорта, с гостиничных балконов и автостоянок киностудий. Для каждого из них Воан разработал оптимальную автосмерть. Онассис и его жена должны были умереть в воссоздании убийства Дили Плаццы. Он видел Рейгана в сложном цепном столкновении, умирающим стилизованной смертью, которая выражала одержимость Воана половыми органами Рейгана, как и его одержимость изысканными прикосновениями нижних губ киноактрисы к капроновым чехлам сидений арендованных лимузинов.
После его последней попытки убить мою жену Кэтрин я знал, что Воан наконец вернулся к своей изначальной идее. В этом перенасыщенном светом королевстве, управляемом насилием и технологией, он сейчас уезжал навсегда со скоростью ста миль в час по пустой автостраде, мимо опустевших автостоянок по кромке диких степей, ожидая единственную встречную машину. Воан представлял весь мир гибнущим в одновременном автомобильном бедствии, миллионы повозок ввергнуты во внеочередной съезд брызжущих чресл и машинного масла.
Я помню мое первое микростолкновение на пустой стоянке автопарка отеля. Потревоженные полицейским патрулем, мы едва завершили поспешное совокупление. Выруливая с автостоянки, я врезался в непобеленное дерево. Кэтрин вырвало над моим сиденьем. Эта лужица рвоты с похожими на жидкие рубины комочками крови все еще остается для меня эссенцией эротического бреда автокатастрофы, более волнующей, чем ее же ректальная и вагинальная влага, столь же чистая, сколь экскременты очаровательной принцессы или микроскопические шарики жидкости, выступающие на выпуклостях ее контактных линз. В этой волшебной лужице, поднимающейся из ее горла, словно редкостное извержение жидкости из источника далекого мистического святилища, я видел собственное отражение - в зеркале из крови, спермы и рвоты изо рта, который всего лишь несколько минут назад плотно облегал мой пенис.
