– Тебе не кажется, что мы слишком медлим?
– Ничуть. Ты же сам не любишь спешки.
Мы упали на кровать, и Стас мгновенно навис надо мной. Мне казалось, что сейчас я потеряю сознание: возбуждение было слишком велико, я уже не контролировала себя. Мне хотелось только одного: слиться с ним в одно целое. И как можно скорее.
– Стас! – прошептала я. – Стас…
Но он уже понял мое нетерпение и провел рукой по груди, затем спустился ниже и, раздвинув мне ноги, вошел в меня.
Сотни искр вспыхнули в моем мозгу. Вспышка страсти была так сильна, что я закричала.
Мои бедра задвигались в быстром ритме, ощущения накатывали бурными волнами, я не могла их сдерживать, не могла осмыслить – только покорно отдаваться этой стихии, этой мелодии вскидывающихся и опадающих тел.
Моя голова откинулась назад. Наслаждение нарастало с каждой минутой, с каждой секундой, наконец сорвалось, подобно ракете, пронзив тело острой вспышкой оргазма – радости, граничившей с болью.
Крик радости, крик удовольствия вырвался из моей груди…
Спустя несколько минут Стас тоже дошел до пика наслаждения. Его тело, содрогнувшись, затихло, подобно океанской волне после отлива, и он, скатившись с меня, лег рядом, потянувшись так, что хрустнули пальцы.
– Как хорошо… – протянул он.
Мы лежали рядом: опустошенные, обессиленные. И в то же время между нами словно пролегла невидимая черта, дистанция, которая увеличивалась с каждой секундой. Это была пропасть, которую нельзя преодолеть. Даже если бы мы и хотели.
Стасу надо было возвращаться в свою жизнь.
А мне… оставаться в своей.
Внутри меня неумолимо работал метроном, отсчитывающий время. Я знала почти наизусть, что сейчас последует. Но все равно каждое движение Стаса, каждая реплика, отдаляющая его от меня, отдавалась во мне долгим эхом и причиняла боль, с которой я ничего не могла поделать, хотя уговаривала себя не обращать внимание и принимать все как есть, не стараясь исправить или переписать обстоятельства. Но оказалось, что это самое трудное: смириться с ролью, которую тебе отвел любимый мужчина. Роль вечной любовницы, без всякой надежды на изменение.
Стас снова потянулся.
– Ну что, еще кофейку?
– О’кей. Одну минуту.
Я вскочила с кровати и пошла на кухню. Сначала зашла в ванную и накинула на себя нежно-персиковый пеньюар, который очень шел к моему цвету лица и волосам. Я посмотрела на себя в зеркало. Выражение довольства, блаженного расслабления и счастья быстро сходило на нет, вместо этого проступали черты усталости и затаенного страха.
Я провела по лицу рукой, надеясь стереть их. Но безрезультатно.
Я тряхнула волосами и потуже затянула пояс пеньюара, сварила кофе и принялась ждать Стаса. Он появился быстро, очень быстро. Я даже не успела досчитать до десяти и налить кофе в чашку. Он уже был здесь, рядом, но одновременно далеко. Это был уже не мой Стас, а другой мужчина, принадлежащий другой женщине. И с этим надо было смириться, приняв как должное.
Cтас сел на табуретку и отпил кофе.
– Хороший кофе, – похвалил он, – крепкий. В самый раз, чтобы взбодриться и набраться сил.
– Старалась.
– Кофе у тебя всегда изумительный. А ты почему не пьешь?
– Не хочу. А… ладно, давай, за компанию.
– Не люблю чаевничать в одиночестве, – улыбнулся Стас.
– Я тебя прекрасно понимаю…
Я действительно прекрасно понимала Стаса, потому что большую часть своей жизни все делала в одиночестве. В одиночестве просыпалась утром, в одиночестве готовила себе завтрак, в одиночестве собиралась на работу, в одиночестве смотрела вечерами телевизор, в одиночестве ложилась в холодную постель.
Я подумала, что одиночества по-настоящему боятся люди, которые никогда не были одиноки. Они просто не знают, что это такое.
Стас сделал еще пару глотков и скользнул взглядом по руке. Я хорошо знала его взгляд: он хотел посмотреть на часы и узнать, который час. Он сфокусировался на пару секунд – ровно столько, сколько нужно было, чтобы понять: надо торопиться домой.
Стас залпом допил кофе и резким движением отодвинул от себя чашку.
– Ну, все! Пора!
Он смотрел на меня с улыбкой, но был уже далеко. Я могла только догадываться, о чем он думает.
Наверное, мысленно он уже приехал домой и снимает обувь в коридоре и кричит другой женщине:
– Ставь ужин! Я голоден как волк.
И она, торопясь, бежит на кухню – разогревать еду…
– Ты о чем-то задумалась? У тебя такой серьезный вид!
– Да? Тебе показалось.
Стас поднялся с табурета и пошел в коридор. Я – за ним. Покорно, обреченно. Я смотрела на его спину, и мне хотелось рыдать, обхватив его руками, и умолять остаться со мной. Навсегда. Но делать этого нельзя. Я могла потерять его. Я стиснула зубы так сильно, что от напряжения заныли скулы.
Стас быстро оделся и стоял передо мной. В длинном темно-сером пальто, стильной кепке, которую я ему купила в подарок два месяца назад.
– Ну что? Пока!
– Пока! – вяло откликнулась я, прислонившись к стене.
– Значит, до завтра. Встретимся на работе. Бр-р-р… – шутливо передернул он плечами. Как подумаю…
– Не боись, – пообещала я. – Я тебе еще пару дел подкину, чтобы ты не скучал.
– Премного благодарен.
Я понимала, что своим шуточками Стас как бы отгораживается от слезливого или серьезного тона. Приятная необременительная игра: двое взрослых симпатичных людей встретились и прекрасно провели друг с другом время. Но игра закончилась, теперь каждый бежит в свой угол.
– Чао! – кивнула я.
– Пока, пока…
Стас развернулся ко мне спиной и, открыв дверь, шагнул за порог. Он уходил от меня в свою жизнь, свои дела, повседневные мелочи и заботы.
Дверь захлопнулась. А я стояла и смотрела – с чувством дикой опустошенности и ноющей боли.
Она саднила и саднила, вцепившись когтями в сердце, и не отпускала его, не ослабляла хватки.
То, что для Стаса – легкая необременительная игра, для меня – мучительная страстная любовь.
Он был моим любимым мужчиной.
И чужим мужем.
Я набрала полную ванну воды. Я любила подолгу лежать в ванне, курить одну сигарету за другой и потягивать из бокала текилу или вино. Я была свободной независимой современной женщиной. И могла делать все, что мне хочется.
Я часто думала, что вся независимость – от отчаяния. Не потому, что ты хочешь этого, а просто жизнь ставит в такие рамки, когда только ты отвечаешь за себя. И никто другой.
Самостоятельной я стала рано, в четырнадцать лет, после гибели родителей в автокатастрофе. Они ехали в машине из гостей, в них врезался грузовик с пьяным шофером. Мама и папа скончались на месте, не приходя в сознание, еще до приезда «Скорой». Но это я узнала потом.
А тогда я пришла из школы. Был яркий солнечный день, седьмое марта. После уроков нас поздравили одноклассники и вручили подарки: блокноты и набор цветных карандашей. Но я получила еще один презент от мальчишки из параллельного класса – плюшевого мишку с розовым бантом на шее. Я шла в расстегнутой куртке и несла в руках мишку, желая поскорее показать подарок родителям.
Дома у нас в то время гостила папина двоюродная сестра из Нальчика, тетя Альбина. Она открыла мне дверь, и я, увидев ее заплаканное лицо, подумала: что-то случилось с ее сыном. Он служил в Афганистане, и она страшно переживала за него. Но тетя Альбина бросилась ко мне с плачем:
– Лерочка! Саша и Света погибли…
По инерции я еще продолжала улыбаться, не осознавая что «Саша и Света» – мои мама и папа. Но спустя несколько секунд страшная истина дошла до моего сознания, и я закричала, уронив игрушку на пол, и кричала, кричала, не слыша себя и мотая в беспамятстве головой.
С тех пор моя жизнь стала другой. Теперь я знала, что отныне сама отвечаю за себя. Я одна против всех. И никто и никогда мне не поможет. Я должна научиться жить, ни на кого не рассчитывая. Это было очень, очень трудно…
Тетя Альбина переехала ко мне жить. Через полтора года вернулся ее сын Вовка с оторванной ногой. И тоже поселился у нас. Для тети Альбины вся жизнь сосредоточилась на сыне. Мне она тоже уделяла внимание: покупала одежду, готовила еду. Но сын у нее был на первом месте. Я ее за это ни капельки не осуждала. Денег нам катастрофически не хватало. Мне платили пенсию за погибших родителей, тетя Альбина работала в двух местах. Она была лаборанткой в больнице и одновременно уборщицей там же. Вовка занял мою комнату, а мы с Альбиной жили в гостиной.
Иногда к нам приезжали другие родственники, каждый помогал, как мог. У папы была большая дружная семья. Он родился в Нальчике; помимо него в семье было еще три сестры. Со стороны папиной родни было намешано много кровей: армянская, греческая, ингушская. Мама у меня была русской. Но внешностью я пошла в отца. В школе меня часто дразнили цыганкой. Я смуглая, у меня жгуче-черные волосы, большие карие глаза и полные яркие губы. Я рано сформировалась и в двенадцать лет уже носила лифчик, тогда как все девчонки в нашем классе были еще тощими.
