— Ну, я в этом мало что смыслю, — продолжал Жевинь. — Во всяком случае, Полина Лажерлак так и осталась немного чокнутой. Она собиралась уйти в монастырь, потом не захотела принять постриг… В конце концов вышла замуж, а через несколько лет вдруг без всякой причины покончила с собой…
— Сколько же ей тогда было?
Жевинь вытащил из нагрудного кармана платок и промокнул губы.
— Как раз двадцать пять, — сказал он тихо. — Как сейчас Мадлен.
— Черт побери!
Они помолчали. Флавьер обдумывал услышанное.
— Твоя жена, конечно, об этом знает? — спросил он.
— В том-то и дело, что нет… Я все это узнал от тещи. Вскоре после свадьбы она мне и рассказала о Полине Лажерлак. Тогда я ее слушал вполуха, только из вежливости… Если бы знать заранее! Теперь она уже умерла, а больше и спросить не у кого.
— Как ты думаешь… может, она нарочно так разоткровенничалась?
— Да нет, не похоже. Просто к слову пришлось. Но я отлично помню, что она просила ничего не рассказывать Мадлен. Видно, ей было неприятно, что в роду у них оказалась какая-то ненормальная. Лучше, чтобы дочь об этом не знала…
— Все-таки у этой Полины Лажерлак, вероятно, был какой-то повод для самоубийства?
— Похоже, что никакого. Она была счастлива: незадолго до этого у нее родился сынишка. Все надеялись, что материнство вернет ей душевное равновесие. Как вдруг…
— И все-таки я не вижу, при чем тут твоя жена, — заметил Флавьер.
— При чем? — подавленно повторил Жевинь. — Сейчас поймешь. После смерти родителей Мадлен, как водится, достались кое-какие безделушки, украшения, которые принадлежали ее прабабке, в том числе янтарное ожерелье. Так вот, она их то и дело достает, перебирает, любуется без конца с какой-то… ностальгией, что ли. Потом еще у нас есть портрет Полины Лажерлак, написанный ею самой… Она ведь тоже увлекалась живописью. Мадлен созерцает его часами как зачарованная. И это еще не все. Как-то я ее застал, когда она поставила этот портрет на стол в гостиной, рядом с зеркалом. Она надела ожерелье и пыталась сделать себе такую же прическу, как на портрете. С тех пор она так и ходит, — закончил Жевинь с видимым смущением, — с большим пучком на затылке.
— А что, она похожа на Полину?
— Ну… Разве только совсем чуть-чуть…
— Хорошо, я еще раз спрашиваю: чего же ты все-таки боишься?
Вздохнув, Жевинь снова взял сигару и рассеянно уставился на нее.
— Не знаю, как и признаться в том, что у меня на уме. В одном я уверен: Мадлен очень изменилась. Я тебе больше скажу… Иной раз мне приходит в голову, что женщина, которая живет со мной… вовсе не Мадлен!
Флавьер поднялся и заставил себя рассмеяться:
— Ну ты и скажешь! Кто же это, по-твоему? Полина Лажерлак? Не сходи с ума, Поль, дружище… Что ты будешь пить? Портвейн, чинзано, «Кап-Корс»?[1]
— Портвейн…
Флавьер вышел в столовую за подносом и бокалами. Жевинь крикнул ему вслед:
— Я ведь даже не спросил, ты-то сам женат?
— Нет, — донесся до него приглушенный голос Флавьера, — и не имею ни малейшего желания.
— Я слышал, ты ушел из полиции? — не унимался Жевинь.
Последовало короткое молчание.
— Тебе помочь?
Оторвавшись от кресла, Жевинь подошел к открытой двери. Флавьер откупоривал бутылку. Жевинь привалился плечом к косяку.
— А у тебя тут славно. Извини, дружище, что морочу тебе голову своими историями… Чертовски приятно было тебя повидать. Надо бы сначала позвонить, но, понимаешь, я так закрутился…
Флавьер выпрямился, спокойно вытащил пробку. Неловкий момент миновал.
— Ты что-то говорил о кораблестроении? — напомнил он, разливая вино.
— Да. Мы делаем корпуса для катеров. Очень крупный заказ… Похоже, в министерстве боятся попасть в переделку.
— Еще бы! Со «странной войной» пора уже кончать. Ведь скоро май… Твое здоровье, Поль.
— Твое, Роже.
Они выпили, глядя друг другу в глаза. Стоя, Жевинь выглядел приземистым и коренастым. На фоне окна четко вырисовывалась его голова римлянина с мясистыми ушами и благородным лбом. А ведь Жевинь звезд с неба не хватает. Просто в нем есть какая-то капля провансальской крови: ей-то он и обязан своим обманчивым профилем римского проконсула. После войны он будет миллионером… Флавьер устыдился своих мыслей. Ведь и для его дел выгодно, что другие сейчас воюют. Пусть даже он признан негодным к военной службе, что это меняет? Он поставил бокал на поднос.
— Знаешь, эта история не выходит у меня из головы. У твоей жены никого нет на фронте?
— Какие-то дальние родственники, мы с ними почти и не знались. Можно сказать, никого.
— А как вы с ней познакомились?
— О, это очень романтическая история.
Жевинь рассматривал свой бокал на свет, подыскивая слова. Все тот же страх показаться смешным, из-за которого он и в прежние времена терялся и заваливал устные экзамены.
— Я с ней встретился в Риме. Ездил туда по делам. Мы остановились в одном отеле.
— В каком же?
— В «Континентале».
— А она что делала в Риме?
— Изучала живопись. Говорят, она замечательная художница. Я-то в этом ничего не смыслю…
— Она что, собиралась давать уроки?
— Какое там! Училась для собственного удовольствия. Ей ведь сроду не приходилось зарабатывать себе на жизнь. Представляешь, в восемнадцать лет ей уже купили машину. Отец у нее был крупным промышленником…
Жевинь повернулся и прошел в кабинет. Флавьер обратил внимание на его легкую, уверенную походку. Раньше он двигался порывисто, будто заикался всем телом. Богатство жены буквально преобразило его.
— Она по-прежнему увлечена живописью?
— Да нет, понемногу забросила. Все времени не хватает. Эти парижанки вечно заняты.
— Но все-таки у этих ее… отклонений… должна быть какая-то причина. Постарайся припомнить, может, было что-нибудь? Ссора, дурные новости? Ты же наверняка тоже об этом думал!
— Еще бы мне не думать! Да только ни до чего я не додумался… Не забывай, часть недели я провожу в Гавре.
— Выходит, эти приступы… рассеянности, затмения, как их ни называй, начались, когда ты уехал в Гавр?
— Нет, я был здесь. Как раз приехал. Это случилось в субботу, Мадлен была веселой, как всегда. Вечером она впервые показалась мне странной. Но я тогда не придал этому особого значения. Сам страшно устал…
— А прежде?
— Прежде? Ну, иной раз она бывала не в духе, но это же совсем другое дело.
— Ты уверен, что в ту субботу не произошло ничего особенного?
— Вполне уверен, по той простой причине, что мы весь день провели вместе. Я приехал утром, часов в десять. Мадлен только что встала. Мы поболтали… Только не требуй от меня подробностей, я их, естественно, забыл. Да и к чему мне было запоминать? Позавтракали мы дома.
— А где ты живешь?
— Что?.. Ах да, я ведь все эти годы не давал о себе знать… Я купил дом на авеню Клебер, сразу за площадью Звезды. Вот визитная карточка.
— Спасибо.
— После завтрака мы вышли… Помнится, мне нужно было кое-кого повидать в министерстве. Потом прошлись возле Оперы. Вот, пожалуй, и все. Самый обычный вечер.
— А как же припадок?
— Это случилось уже под конец ужина.
— Точно дату не помнишь?
— Дату, говоришь?
Заметив на столе записную книжку Флавьера, Жевинь принялся ее листать в поисках календаря.
— Помнится, был конец февраля… из-за этой встречи в министерстве… Так, суббота была двадцать шестого февраля. Значит, это было двадцать шестое.
Флавьер пристроился рядом с Жевинем на подлокотнике кресла.
— Скажи, почему ты надумал обратиться ко мне?
Жевинь нервно стиснул руки. Из его прежних странностей сохранилась только эта: в затруднительном положении он цеплялся сам за себя.
— Ты ведь всегда был мне другом, — пробормотал он. — И я не забыл, как ты интересовался психологией, всякими тайнами… Не в полицию же мне было идти! — И, заметив, как у Флавьера скривились губы, он добавил: — Узнав, что ты ушел из полиции, я и решил к тебе обратиться.
— Да, — произнес Флавьер, разглаживая кожаную обивку, — и правда ушел. — Резким движением он поднял голову. — Знаешь почему?
— Нет, но…
— Все равно узнаешь. Такие вещи всегда выходят наружу! — Он пытался улыбаться, говорить об этом спокойно, но голос выдавал его горечь. — Это скверная история… Хочешь еще портвейна?
— Нет, спасибо.
Флавьер подлил себе вина, стиснул бокал рукою.
— Со мной произошел… идиотский случай. Я был инспектором. Теперь уже не грех и признаться: не любил я эту работу. Меня отец заставил пойти по его стопам… Сам он дослужился до дивизионного комиссара и не представлял другой карьеры для сына. В таком деле нельзя принуждать… Мне не следовало поддаваться. Короче, как-то раз мне поручили задержать одного типа. Да нет, это не был опасный преступник. Просто ему пришло в голову спрятаться на крыше… А со мной был один сотрудник, славный такой парень по фамилии Лериш…
