них, не смог бы нарадоваться их мыслительному буйству. Лицо Осборна, вопреки его обычной веселости и расслабленности, стало таким одухотворенным, будто бы он осознал бессмысленность мира.
— Я их не видел.
— Разве ты был? — сказала Руби. — Но я их тоже не видела. А я ни одной не пропустила.
— Ты пропустила одну по литературе, когда вы уезжали с Шенноном. — Улыбнулась Грейс. — Но я их и там не видела.
— Странно… — промычал Осборн.
— Да что тут странного? Радоваться надо. Помнишь прошлый год? А позапрошлый? Профессор Френсис так расстроился, когда не выиграл у Лэмба в споре.
— Тебе разве не хочется увидеть плачущего Френсиса? — спросила Грейс.
— Мне неприятно видеть их, а до профессора мне нет никакого дела, — ответила Руби.
— Ну что с них взять, претенциозные интеллектуалы, — сказал Осборн, улыбнувшись.
— Скорее надутые позеры, а не претенциозные интеллектуалы. Не очень-то заметно, чтобы мозги помогали им в жизни.
— Руби, ты разве их знаешь, чтобы так говорить? — спросил Осборн.
— Да ладно тебе. А кто их вообще знает? — усмехнулась Руби и спрятала бьющееся сердце за скрещенными на груди руками.
— Ну вот. Интеллектуалы или позеры — какая разница. Нас же не трогают.
— Не трогают.
— И ты их не трогай.
Грейс в дискуссии не участвовала. Она не могла отвести взгляда от призраков. Так засмотрелась, что пропали звуки, люди вокруг, а остались только они, скрытые под плотными серыми тканями, своей тяжестью прижимавшие к земле. Большие пальто превращали разных по телосложению людей в копии друг друга, одинаковые в ширину и различавшиеся только в высоту, и то — почти незаметно. Пожалуй, обман зрения, сделанный с особым искусством. Грейс чуть заметно улыбнулась.
— А их не четверо разве было? — спросила она.
— Кажется четверо, — ответил Осборн, чуть подумав. — А сейчас что, трое?
— Да не оборачивайся ты! Пялится он. Да, сейчас трое. А на первом курсе их вообще было пятеро, — сказала Руби.
— Мельчают что-то, — хмыкнул Осборн, а потом припомнив, продолжил. — Наверное, четвертого постигла участь пятого. Как там мы читали? «Колесо судьбы вертится быстрее, чем… Чем что-то там, и те, кто еще вчера был вверху, сегодня повержены в прах» 1. Или как-то не так. А, неважно. Вы поняли. Вот они выделывались, считали себя лучше других, а компания их с каждым годом все редеет, и смотреть на нее все жальче.
Руби долго смотрела на Осборна, и в глазах ее как искорки в калейдоскопе метались мысли.
— Оззи, как так вообще возможно? Один раз прочитать что-то и запомнить? — воскликнула она с плохо затаенным восхищением и завистью.
Осборн ничего не сказал. Даже не взглянул на Руби. Он только пожал плечами и аккуратно взял за руку Грейс.
— Молчишь? Не успокоишь свою подружку? Не спасешь парня от словесных войн?
Грейс молчала. Она все смотрела на тех, в серых робах, облепивших картину. Они подошли к полотну так близко, что картины Питера Брейгеля Старшего, скелетов и огня не рассмотреть за разноцветными головами. Сложно сказать, обсуждали ли они что-то или стояли молча. Лиц не рассмотреть. Но серому пятну определенно что-то нужно от картины, иначе бы каждая его составляющая не вдыхала ароматы масла. Казалось, один шаг — и все трое провалятся в картину. Запляшут скелеты, закричат люди, низвергнется земля, — а они так и будут стоять, наблюдая за тем, чтобы все шло так, как должно.
— Ничего… Кажется, профессор смотрит на часы! — чуть погодя ответила Грейс.
— Неужели?! — В унисон прошептали приятели и, кажется, все, кто услышал тихое замечание Грейс.
Мистер Френсис был предсказуем донельзя. После того как поправил шарф, как помотал головой, всего единожды взглянул на часы, он хрипло и, собрав все силы, громко объявил об окончании урока. И только мертвый бы не услышал, как вздох облегчения пронесся от зала картин к залу скульптур.
Студенты радостно повскакивали с диванов, и даже те, у кого еще остался запал рассматривать предметы искусства, развернулись на пятках и рванули к выходу. Только серая кучка все стояла.
Грейс прошла мимо, но не смогла отказать себе в любопытстве и взглянула на них еще раз. Их разделяло всего ничего, метр, не более. Протяни руку и коснись жесткой ткани тяжелого пальто. Холодное оно или теплое? Дорогой ли материал? А есть ли на пальто пуговицы?
Грейс смотрела на них. И в этот самый момент один из кучки, тот, что стоял в центре, обернулся и посмотрел на нее в ответ. В этом обжигающем тьмой взгляде Грейс прочла многое и поспешила прочь, к свету.
На улице подул прохладный ветер, но солнце, все еще жаловавшее древний городок, светило ярко и мягко, обволакивая дома из темного кирпича всех мастей лучами. Стоял приятный выходной день, жители никуда не спешили, прогуливались от магазина к магазину, а хлынувшие в безмятежность городка студенты, которые наконец вырвались на волю, облюбовали все открытые веранды ресторанчиков и баров. Вернутся поздно, скорее всего, получат выговор, но молодость слишком коротка, чтобы думать о замечаниях старост. Тем более хотя бы один из них тоже был не прочь повеселиться.
— Ну что, вы предаваться любовным страстям? — поинтересовалась староста, когда музей остался позади, и профессор, все еще задумчивый, наконец вышел на улицу и никак не мог их услышать.
— А это не твое дело! — Улыбнулся Осборн. — Но, думаю, до полуночи можешь не ждать.
— Ладно, если спросят, скажу, что вы заболели и лежите по кроваткам в своих комнатах. Как Шеннон… Если бы знала, что проторчу в музее до вечера, тоже осталась бы с ним!
— Ты к нему? — спросила Грейс.
— Конечно, не могу же я бросить скучающего парня с новым «плейстейшен» и пиццей «Четыре сыра». Ну ладно, до завтра!
— До завтра. Хорошего вам вечера! — пожелала Грейс, а Осборн молча и лениво помахал.
Руби обернулась, улыбнулась и направилась к автобусной остановке, но стоило ей отойти от приятелей, как очередной однокурсник подошел к старосте, чтобы замолвить словечко за свой отдых, прогул и несданное задание.
— Такими темпами мы вернемся в одно время. Хотя, я даже рад. Пусть
