Войдя в подъезд, он сразу же понял, что пришел не вовремя. Гамик стоял на лестнице и дико ругался со своим приятелем, другим армянином, жившим этажом ниже. Шевченко подождал некоторое время, но ссора не утихала.
Тогда, рассудив, что в таком настроении от Гамика ничего хорошего ожидать не приходится, Шевченко решил вернуться домой — на Мыльников.
Они посидели с Витькой, выпили «Оригинального», попробовали поругаться. Настроения не было. Витька расстроился и стал проклинать всех на свете — Гамика, Щурку, самого себя, свою судьбу и беспутную жизнь.
В конце концов, он потребовал, чтобы Шевченко сделал еще одну попытку. Шурка заартачился, и тогда они пошли вдвоем, хотя обычно на связи с Гамиком был именно Шевченко.
Завернув во двор, они услышали, как кто-то вышел из подъезда. В слабом свете уличного фонаря они отчетливо различили приземистую фигуру Карапетяна. Он подошел к машине.
— Гамик! — крикнул Шевченко.
Бежать после многих дней беспробудного пьянства они не могли. И это их спасло.
Не обращая внимания на их крики, Гамик открыл дверцу машины, сел в нее, завел мотор и тронулся с места.
И тут машина внезапно превратилась в яркий огненный шар. Шевченко и Станиславский были еще достаточно далеко от машины и отделались лишь испугом.
Потрясенные, они вернулись домой. Пересчитали деньги, Шурка пошарил на кухне и нашел в ящике у Сережи Ройтберга завалившуюся тыщу. Отправились в круглосуточную коммерческую палатку и купили «Оригинального». Выпили. Тут-то все и началось.
Шурка рассказал Витьке, что видел мужика, который возился около машины.
— Это же машина Гамикова дружка, с которым он ругался, — сказал Станиславский.
— Но его-то я знаю! — ответил Шурка. — Другой это был.
Тут-то собутыльники и смекнули, что Шурка видел, как в машину подкладывали бомбу. А дальше началось! Станиславский требовал, чтобы Шевченко немедленно шел в милицию. Шевченко идти не хотел, и тогда Станиславский, у которого внезапно, возможно под действием напитка, проснулась гражданская совесть, стал обзывать его «отщепенцем», «ублюдком» и еще почему-то «фабрикантом» и «дерьмократом». Но когда он дошел до того, что Шевченко «продал советский народ мафии», тот не выдержал. Началась драка — теперь уже настоящая, такая, какой хотел от них Гамик. И закончилась она трагически.
— Кого же он там видел? Приметы? — спросил Нелюбин.
— Кавказец? — гнул свою линию Шведов.
— Шевченко молчит. Требует, чтобы дело Станиславского прекратили, даже заявление написал, что не имеет к тому претензий и сам во всем виноват, — объяснил Сивыч.
— Ишь ты как у них — один за всех, все за одного, — ухмыльнулась Романова. — Ну что ж, раз так, может, и прекратим. Гляди-ка, есть еще у нас принципиальные люди. Да ты слышал, Сашок, — обратилась она к Турецкому, как будто выражение «принципиальные люди» ей что-то напомнило. — Меркулов вроде уже в Москве.
Меркулов вернулся в Москву только накануне. Он еще был полностью погружен в свои казанские дела и продолжал думать о «братве», которая держит в руках целые заводы и фабрики на территории Татарстана, когда в его кабинет влетел растрепанный Саша Турецкий.
— Константин Дмитриевич, — с порога крикнул он, — надо поговорить!
— Саша, за тобой что, гнались? — поинтересовался Меркулов. — Какой-то ты сегодня взъерошенный.
— Будешь тут взъерошенным, когда творится такое, — ответил Турецкий.
— Это вообще-то верно, — согласился Меркулов. — Что, снова взорвали какого-нибудь банкира?
Турецкий подошел к Меркулову и сказал тихо и серьезно:
— Константин Дмитриевич, я вам доверяю, как себе. Надо что-то делать. Стране грозит хаос, понимаете? Кое-кто хочет захватить власть.
— Давай потише, Саша, — сказал Меркулов. — Ты не отмечал вчера ничего? Какой-то ты сегодня странный.
— Константин Дмитриевич, да я серьезно. Мне тут позвонил мой школьный товарищ, он сейчас в войсках спецохраны.
— Это что за спецохрана такая? Он у Корсикова, что ли? В Службе безопасности Президента?
— Нет, Корсиков — президентская охрана, вроде милиции, скажем так. А он у Шилова в спецохране, это своего рода кремлевское КГБ. Так он мне рассказал, что на Президента было уже несколько покушений.
Меркулов только покачал головой:
— Если ты серьезно, то что тогда орешь? Вот Шура Романова не доверяет всем, без исключения, сотрудникам своего ведомства, и я, между прочим, тоже к этому склонен. Такие времена пошли...
Турецкий закурил и стал подробно излагать все, что только что узнал от Дроздова.
— Скверно, — выслушав рассказ Турецкого, сказал Меркулов. — А что показала экспертиза?
— Экспертиза показала то, что надо. Помимо собственно «тонусина» в капсулах содержался какой-то очень сильный аллерген, название я забыл, Константин Дмитриевич, да не в этом суть, — сказал Турецкий.
— Не в этом, — согласился Меркулов и продолжил мысль: — А в том, каким образом он туда попал.
Оба замолчали. Турецкий и Меркулов знали друг друга давно, с тех пор как еще совсем молодой и зеленый Турецкий после окончания института попал стажером в Мосгорпрокуратуру к тогда еще старшему следователю Меркулову. И теперь им не надо было перебрасываться фразами, они думали об одном. Подменить лекарство, которое регулярно принимает Президент, мог только человек, который близко с ним общается. Кто-то из своих. Фаина Петровна? Вряд ли. Она сама чуть не стала жертвой нового покушения. Значит, она и понятия не имела об опасности, которую представляла собой безобидная на вид капсула «тонусина». Остается кто-то из охраны.
— Кстати, — спросил Меркулов, — начальник войск спецохраны Шилов был в самолете?
— Нет, его не было. И полет готовил его зам — полковник Руденко, — уверенно ответил Турецкий, — Вадим об этом упоминал. Но в самолете старшим по званию был он сам — именно поэтому он допустил врача к Президенту. И на нем лежала ответственность за этот полет.
— То есть в случае чего... — начал Меркулов.
— Его бы наказали первым.
— Красивая картина получается.
— Это еще не все, Константин Дмитриевич, — продолжал Турецкий. — Через час после прилета было совершено нападение на этого врача, племянника жены Президента.
— Одного я не могу понять, Саша, почему Точилин поверил Дроздову? — покачал головой Меркулов, когда Саша закончил. — Ведь где гарантия того, что самый старший из спецохраны и не провернул этого дела? Я бы сначала десять раз подумал.
— Верно, Константин Дмитриевич, — согласился Турецкий, — но ведь именно Дроздов пропустил его к Президенту, чтобы сделать укол. Если бы он сам готовил эту акцию — ни за что бы не пропустил.
— Может быть, может быть, — покачал головой Меркулов.
— А Точилин через три дня провел анализ капсул «тонусина» у себя в лаборатории. Он ведь знал, что дело идет по-крупному и ему постараются помешать, потому и заменил две капсулы «тонусина» на другие — взятые из личной аптечки Президента у него дома. И положил в кейс, который нарочно набил разной устаревшей документацией, давно никому не нужными бумажками. В общем, поступил грамотно.
— А кто еще знает о результатах анализа, да и вообще обо всей этой истории? — задумчиво спросил Меркулов.
— Результаты известны только Точилину и Дроздову, если не считать теперь и нас с вами, Константин Дмитриевич, — ответил Турецкий.
И Турецкий, и Меркулов понимали, что положение сложилось более чем серьезное. Три отчаянных покушения на Президента не удались всякий раз по чистой случайности. В последний раз, над Атлантикой, его враги уже действовали наверняка. Если бы не оказавшийся в правительственном самолете Женя Точилин со своими американскими препаратами, если бы не решительность Дроздова, не побоявшегося взять на себя большую ответственность, в России, внезапно лишившейся Президента, безусловно началась бы полная дестабилизация.
— Они внедрили своих людей даже в состав спецохраны. Кто-то же подменил эти капсулы.
— Да, Константин Дмитриевич, тут без пол-литра не разберешься. Хоть в агентство к Грязнову обращайся. Может, эти Шерлоки Холмсы нам чем-нибудь помогут?
— Ты что, серьезно, Саш?
— Да нет, я шучу.
Глава четырнадцатая ПАССАЖИР С ПАРОМА «ИЛЬИЧ»
Возвращаясь домой, Турецкий снова подумал про Славу Грязнова и только тут поймал себя на том, что почему-то за последние два дня его мысли упорно возвращаются к Грязнову. Неужели он всерьез думает, что эта сыскная контора может чем-то помочь? Нет, вряд ли. И тем не менее он снова вспоминал Грязнова...
