Давид, понявший, что шеф встретил знакомую из своего прошлого, удивленно посматривал то на одного, то на вторую. Они были похожи. При небольшой доле фантазии их легко можно было представить братом и сестрой: русоволосые, с правильными красивыми славянскими лицами, каждый — воплощение своего начала, мужского и женского. Кирилла Давид знал четыре года, видел череду его меняющихся женщин и понимал, что они в нем находят. Силу, которую не сдерживает нравственность. Кручинин был из породы победителей — тех, кого никогда не судят, потому что они всегда в выигрыше. Давид видел, что для шефа не существует понятий «хорошо — плохо», «порядочно — непорядочно»… Была целесообразность, которой подчинялись все действия Кручинина, и были его собственные желания, которые Кирилл воплощал в жизнь с завидным упорством. Иногда Давид отстраненно думал, что имеет дело со стопроцентным мерзавцем, но поскольку сам он ценил силу куда больше остальных качеств, это его не задевало. Он понимал, что главное — честно находиться на стороне Кирилла Кручинина, чтобы этот танк не переехал его самого.
Виктория Венесборг всерьез заинтересовала его. Во-первых, потому, что она заинтересовала шефа. Во-вторых, она казалась загадочной: женщина-сфинкс, с непроницаемым взглядом и полуулыбкой на красивых губах. Наконец, она была привлекательна: соблазнительная, утонченная и к тому же молчаливая — эти качества в совокупности давали, с точки зрения Давида, идеал женщины. Все переговоры вели два приехавших с ней юриста, Виктория вступала в беседу лишь изредка — дополняла их своим негромким, не очень выразительным голосом, в котором иногда чуть слышно проскальзывал акцент.
Давид почти не вмешивался в переговоры, которые уже дважды были под угрозой срыва, и оба раза — по вине Кручинина, но про себя крыл шефа нехорошими словами. Что за муха его укусила? Неужели он настолько хочет произвести впечатление на эту холеную бабу, что готов пожертвовать контрактом, лишь бы настоять на своем? «Чертов самец…»
Оба они прекрасно знали, что договор со шведской фирмой, которую представляла Виктория Венесборг, куда нужнее им, чем шведам. Дела последние несколько месяцев шли из рук вон плохо, и в воздухе носились предвестники финансовой бури. К тому же на их фирму обрушилось несколько ударов, неприятных и болезненных, как укусы озлобленного овода.
Сперва, откуда ни возьмись, взялся кретин из перерабатывающего цеха, у которого испортился целый холодильник куриного мяса. В этом не было ничего особенного — порчи случались регулярно, — но кретин, поняв выражение «интересы дела» по-своему, распорядился смешать испортившееся мясо со свежим, и котлеты из куриного фарша отправились в десять крупнейших магазинов города.
Когда поднялся скандал, выяснилось, что ценного специалиста взяли всего за месяц до происшествия, после которого он немедленно уволился и скрылся то ли в селе, то ли в деревне, откуда вытащить его для показательного повешения на рее не было никакой возможности. Чтобы не привлекать излишнего внимания, Кручинин распорядился не трогать дурака, и впредь кого попало на работу не принимать.
Но обойтись без внимания не получилось. Стоило чуть разгореться этой истории, как немедленно активизировались конкуренты. Фирма «Баравичов и компания», в собственности которой, помимо птицефабрики, как и у Кручинина, находился всего один мясоперерабатывающий цех, давно искала повода, чтобы прищемить Кириллу хвост. Служба безопасности так и не смогла выяснить, через кого к Баравичову ушла информация о случившемся, но сутки спустя все мелкие районные газетки пестрели предупреждениями о том, что покупателям ни в коем случае нельзя приобретать развесные куриные котлеты «Мясновских», а также их куриный фарш. История о порченом мясе была подана в таком ракурсе, что даже люди, не страдающие отсутствием аппетита, морщились и воротили нос от продукции кручининских цехов. Один из журналистов утверждал, что это нормальная практика для «Мясновских»: мол, порченое мясо никогда не выкидывается, и мы с вами, господа хорошие, питаемся промороженной тухлятиной. В конце статьи пакостный журналист добавлял: «То ли дело уважаемая фирма господина Баравичова…», и пел панегирик честности и принципиальности самого Баравичова и тех, кто скрывался под ничего не говорящим словом «компания».
Кирилл рвал и метал, но поделать ничего не мог. По репутации фирмы был нанесен удар, и хотя все отлично понимали, что два месяца спустя произошедшее забудется, отвечать на каверзные вопросы клиентов о годности мяса было неприятно.
После того случая Кручинина ожидал второй удар: скоропостижно уволилась главный бухгалтер — дама хваткая, цепкая, умная и очень им ценимая. Некоторое время Кирилл всерьез размышлял, не бросить ли ему на амбразуру Алису — временно, пока не найдут замену. Он не раз удивлялся тому, что сама Алиса не от мира сего, но при том мозги у нее заточены правильно, и в бухгалтерском деле она сечет. К тому же не зря его жена проходила школу Инны Феоктистовны, уволившегося бухгалтера, — о состоянии дел Кирилла она знала не хуже, а то и лучше его самого.
Но Алиса отказалась наотрез, и пришлось Кручинину унижаться перед Феоктистовной: приезжал к ней, просил продержаться еще хотя бы пару-тройку месяцев, сулил золотые горы и поддержку до конца жизни… Тщетно. Непонятно было, какая муха укусила бывшего главбуха, но слушать Кирилла она отказалась наотрез и объявила, что собирается воспитывать годовалого внука, который совсем заброшен родными родителями. О чем бы ни начинал говорить Кручинин, Инна Феоктистовна сворачивала на ребенка, и в конце концов Кирилл утвердился в мысли, что тетка немного поехала крышей. «Может, и к лучшему, что она ушла сейчас», — подумал он уходя, но его распирала такая злоба, что дома он сорвался на жене и потом вынужден был извиняться, что делал крайне редко и неохотно.
Когда же они наконец нашли замену так не вовремя бросившей их Инне, новый бухгалтер проработала три месяца и тоже уволилась! Давид стал всерьез подозревать происки конкурентов, переманивающих сотрудников, но доказать ничего не мог.
Предложение шведской фирмы оказалось как нельзя более кстати. Кирилл настаивал на том, чтобы модернизировать устаревшее оборудование, и Давид признавал его правоту. И вот теперь Кручинин своими руками рыл себе яму, бросая откровенно похотливые взгляды на Викторию Венесборг и ухмыляясь непонятно чему.
Во время небольшого перерыва Давид не выдержал: схватил шефа под локоть и уволок в соседнюю комнату, пленительно оскалившись юристам и Виктории Венесборг.
— Ты чего?! — возмущенным шепотом рявкнул он. — Кирилл Андреевич, что с тобой творится?
— Что? — Кручинин криво усмехнулся, взгляд его метнулся к двери, из-за которой доносились негромкие голоса.
— То самое! Запал на бабу…, так держи себя в руках до поры до времени! Ты чего уперся в пятнадцать процентов, если говорили о десяти? А?
— Давид, не суетись… Ничего ты не понимаешь.
— Да ну? И чего же я не понимаю?
Разъяренный Давид уставился на шефа и неожиданно увидел, что тот совершенно спокоен. На лице его играла знакомая Давиду волчья ухмылка, означавшая, что Кручинин держит ситуацию в руке вместе со всеми ее участниками и в любую секунду может сжать кулак.
— Я ее сделаю, — почти ласково сказал его шеф.
— Кого?
— Вику. Я — ее — сделаю, — раздельно повторил он. — Не думай, что я ей уступлю.
— Да они…
— Е…ть я их хотел! — перебил его Кручинин, оставаясь спокойным. — Поверь мне, Давид, я их сломаю.
— Хотел, это я вижу, — буркнул Давид, понемногу поддаваясь его уверенности. — Смотри, Кирилл Андреевич, тебе виднее, конечно… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Кручинин ободряюще похлопал его по плечу и открыл дверь. Виктория Венесборг направлялась к нему, и на секунду он подумал, что все-таки перегнул палку…
— Кирилл, есть предложение устроить небольшой перерыв, — улыбнулась она ничего не значащей улыбкой. И, не давая ему вставить и слова, добавила: — Встретимся через два с половиной часа, хорошо?
Кручинин смотрел ей вслед так сосредоточенно, что не сразу услышал звонок телефона. И только увидев высветившийся номер, дернулся и схватил трубку.
— Кирилл? — сказал Банкир суховато-официальным тоном, каким он всегда говорил по телефону. — Как насчет обеда? Я как раз неподалеку, вот, вспомнил о тебе.
— Я со всем моим удовольствием, — немедленно ответил Кирилл.
— Вот и славно. Минут через двадцать подъезжай, покушаем.
Вернувшись в деревню, Бабкин бросил лодку сушиться, а сам, подхватив громыхающие ведра, отправился к колодцу за водой. Сергею было безразлично одобрение владельца развалюхи, в которой ему предстояло провести ближайшее время, но он считал, что мелкая помощь по хозяйству еще никому не вредила. Глядишь, молчаливый Григорий станет разговорчивее.
