Витька подошел к столу, на котором красовалась фотография в железной рамочке. Мать, отец и он сам. Бабушка снимок очень любила, убирать не разрешала, а когда садились за стол, прятала в шкаф с посудой. Каждый раз Витька надеялся, что она забудет его оттуда достать, и каждый раз она все-таки доставала. Он даже подумывал, не расколошматить ли чертову рамку, но понимал, что это ни к чему не приведет – закажет бабуля новую, вот и все. Да к тому же расстроится, что уж совсем никуда не годится. Кто-кто, а бабушка тут совсем ни при чем.
Виктор хорошо помнил, при каких обстоятельствах была сделана фотография. Дядя Лева, который везде ходил со своим «Зенитом», зашел как раз тогда, когда отец с матерью скандалили. Витька сидел в своей комнате и пытался делать уроки, включив магнитофон, но даже Цой не мог заглушить голосов родителей. И хотя долетали до него лишь обрывки фраз, Вите хотелось выскочить из комнаты и швырнуть в обоих родителей магнитофоном, чтобы они перестали разговаривать о таких отвратительных вещах и стали вести себя как нормальные, примерные папа с мамой.
– Я же просила тебя, сколько раз просила! – слышался страдальческий голос матери. – Неужели ты не мог хотя бы в этом меня послушать? Нет, тебе обязательно нужно было сделать по-своему, как ты считал нужным! И что мне теперь делать? Скажи, что мне теперь делать?!
В ответ слышалось бормотание отца, опять перебиваемое матерью:
– А если я хочу своего? Ты понимаешь, сволочь, своего, а не уродца из интерната, отброса какой-нибудь сифилитической шлюхи!
– Ну что тебе, Витьки мало, что ли? – расслышал Виктор отца и поморщился.
Тишина. Потом тишина прервалась каким-то звуком, кто-то сдавленно охнул, ему показалось, что отец. Он не выдержал, подошел к двери, распахнул ее, встал на пороге и спросил, глядя себе под ноги:
– Что, нельзя потише выяснять отношения? Про вас уже скоро соседи сплетничать начнут.
Мать и отец повернулись к нему. Он не видел их лиц, но зато хорошо услышал раздражение в голосе матери:
– Ступай к себе и занимайся.
– Я и пытаюсь заниматься, – огрызнулся он. – Да только не очень получается с вашими воплями.
– Я сказала, ступай к себе! – повысила она голос.
– А ты не кричи на меня! Я же не виноват, что у тебя проблемы!
– Проблемы? – переспросила мать. – У меня проблемы?
И неожиданно начала смеяться. Виктору ее смех очень не понравился. И отцу, судя по его лицу, тоже. Мать смеялась, не останавливаясь. Она всхлипывала, пыталась прикрыть рукой рот и повторяла сквозь приступы хохота:
– Проблемы… Проблемы…
Виктор так и стоял у двери, не зная, что ему делать. Обессилев от смеха, мать опустилась на стул и, продолжая хохотать, закрыла лицо руками. Отец подошел к ней, развел ее руки и сильно ударил два раза по правой щеке. Виктор ахнул, но пощечины помогли: мать перестала заливаться визгливым хохотом и уставилась на отца. Тот поднял руку, чтобы ударить еще раз, но она поднесла ладонь к щеке, по которой отец ударил, с таким отрешенным видом, что стало ясно: приступ прошел.
– Извини, – буркнул отец, отходя в сторону.
И в этот момент раздался звонок в дверь. Пришел дядя Лева, как всегда, без предупреждения.
Родители словно тотчас забыли про свой скандал, и Витька с изумлением наблюдал за обоими. Они расспросили дядю Леву о погоде, сообщили о своих планах на вечер, дружно искали для него какую-то книжку, за которой он, как оказалось, и зашел, шутили и смеялись совершенно непринужденно. Или почти непринужденно. От их голосов у Витьки заболела голова, он ушел к себе в комнату и лег на кровать. Но тут заглянул отец:
– Витя, выйди-ка к нам.
Виктор неохотно пошел в зал. Вот оно что – оказывается, дядя Лева задумал их сфотографировать! Ему, видите ли, нужен последний кадр.
– Я не буду, – пробурчал было Витька, но его даже не стали слушать.
Мать уселась на стул посреди зала, отец с Виктором встали позади нее и положили руки ей на плечи.
– Мариш, положи свою ладонь на Витькину, – командовал дядя Лева, – а ты, Олег, наклонись к ней поближе. Я вам сейчас сделаю… я вам сделаю… Настоящий портрет получится! Еще деньги с вас брать буду!
«Какие деньги! – хотел крикнуть ему Витька. – Ты что, не видишь, какие у них лица?» Но дядя Лева не видел. К счастью, он быстро сфотографировал их и ушел, унося вожделенную книжку, а мать, отец и сын разбрелись по разным углам и стали делать вид, что все в порядке, все в полном порядке, просто каждому хочется немного побыть одному.
Фотографию дядя Лева принес через месяц, когда про нее уже и думать забыли, и Витька был поражен, увидев ее. С карточки, которую дядя Лева специально увеличил для них, смотрела идеальная семья. Мама улыбалась немного устало, но зато отец у нее за спиной смотрел так мужественно, что сразу становилось ясно: если мама устанет, он понесет ее на руках хоть на край света. А умное, красивое лицо их сына? Оно было сдержанным, но за сдержанностью просматривалась глубокая любовь и уважение к родителям. Нежность, с которой женщина на фотографии накрывала его руку, была такой искренней, такой… неподдельной. Это было ужасно!
Да, это было ужасно. Витька не мог объяснить себе, почему не может спокойно смотреть на фотографию. Она казалась просто отвратительной! Уж лучше бы на ней все было видно: красная мамина щека, ее нервные пальцы, нарочито безразличный взгляд отца, сам Витька, злобный и ненавидящий обоих родителей. Но только не чудесная картинка, на которой получилась образцовая семья. Мама не испытывала никакой нежности, накрывая его руку своей! Сделала так потому, что дядя Лева сказал! Но на фотографии все выглядело иначе, и с тех пор подросток Витя Чернявский никогда не верил фотографиям. Рассматривая глянцевые журналы, он всегда думал о том, что эти люди на снимках, держащиеся так беззаботно, смеющиеся так радостно, замершие в таких непринужденных позах, на самом деле просто растянули свои губы в мучительной улыбке, крепко сжали пальцы, чтобы не было видно дрожи, а фотограф нажал на кнопку. И вот пожалуйста – все хорошо! У нас все хорошо!
От неприятного воспоминания Витьку отвлек голос бабушки за окном, что-то возбужденно доказывавшей соседке. Он провел пальцами по фотографии и поставил ее на место. Не в ней дело, и не в курице Юльке, и не в бабуле, и даже не в алкоголике. Это так, поводы. Причина в другом, и следовало самому себе в том признаться. Правда, не хотелось, но Витька сказал себе, что нужно быть честным. Если ты можешь самому себе признаться в неприятных вещах, значит, ты сильный, сильнее всех остальных, которые до последнего от самих себя скрывают правду.
Дело было в Андрюхе.
Ну вот, произнес, с остальным будет легче…
Да, дело было в Андрюхе и его предках. Витька видел много разных семей, и нигде не относились друг к другу так, как в Андрюхиной, это все признавали. Его мать никогда не кричала на отца, а отец не бил ее по щекам, Витька мог бы ручаться: достаточно было посмотреть, какими взглядами Андрюхины родители обменивались за столом, когда их, мальчишек, приглашали, например, попробовать новый торт, испеченный тетей Машей. Смешно, когда пожилые люди так себя ведут. И еще они так часто держатся друг за друга, будто жить без этого не могут. Первой это заметила Женька.
– Слушай, Андрюх, – как-то сказала она, – у тебя такие предки странные. Чего они за руки все время держатся?
Андрей тогда слегка покраснел, но ответил довольно спокойно:
– Жень, а почему люди вообще за руки держатся? Вот ты почему Мишку за руку берешь, когда по улице идешь?
– Да я его не беру! – возмутилась Женька. – Очень надо!
Парни рассмеялись. Привычка Женьки чуть что хватать брата за руку была хорошо известна, так же как и ее желание во всем походить на братьев. Женька по недоразумению родилась девчонкой, вот парень бы из нее получился отличный, а девчонка какая-то…. нет, симпатичная, конечно, только таких в деревне пацанками называют – грубоватая, вечно в штанах и футболке ходит. А вообще, это лучше, конечно, чем Юлька, которая вечно вздрагивает от любого звука и даже бабку Степаниду толком испугать не может.
В общем, тогда обсуждение странной привычки родителей Андрюхи закончилось перепалкой, но мальчишки и впрямь обратили внимание на то, что тетя Маша с дядей Андреем пройти спокойно друг мимо друга не могут, чтоб или по руке не погладить, или по голове, или просто дотронуться, вроде как сказать: «Я здесь, ты не бойся». И ладно бы они друг с другом только так, а то ведь и Андрюха туда же. Было бы в нем хоть немного слабины, его давно уже высмеяли бы за то, что он с матерью при каждой встрече обнимается, как маленький. Но Андрюха вообще-то парень дельный: спокойный, как удав. Правда, если из себя выйдет, тогда держись – бледный становится, и словно крышу у него сносит.
А уж как мать с ним разговаривает, вообще ни в какие ворота не лезет: и ласково, и «Андрюшенька, сынок», и не так, нормально: «Пойди и принеси», а «Пойди, пожалуйста, принеси, пожалуйста». Любого человека взять с улицы, показать ему Андрюху с тетей Машей, и он через пять минут скажет, что она сына обожает больше всех родственников, вместе взятых. Ну, кроме мужа, конечно. И ведь самое обидное, что тетя Маша такой человек, что на месте Андрюхи каждый из них хотел бы очутиться, хотя у всех свои мамы и вроде бы никто не жалуется.
