И я понял, что человека этого страшит не поимка и даже не орущая толпа — он боится высоты!
Привычный к ней полицейский подталкивал его сзади, как тюк, и оба достигли гребня крыши.
На крыше рынка поднялся крик, оттуда их увидели. А зрители внизу, которым ничего было не видать, недоумевали.
Был миг, когда мне показалось… Он стоял, покачиваясь, на самом гребне крыши, возле трубы, и я почувствовал, что он вот-вот сорвется. И это не было моей фантазией, потому что полицейский едва успел его ухватить и подтолкнуть на противоположный скат.
Даже голоса наши в ту ночь были неестественными, будто потусторонними, — например, голос отца, произнесшего с нечеловеческим бесстрастием:
— Они уводят его по крышам, чтобы уберечь от толпы.
Не успел он договорить, как с другого конца площади раздались крики, но на сей раз не столько гневные, сколько насмешливо-протестующие.
На углу улицы Сен-Йон, под защитой жандармов и их лошадей, пожарные в блестящих касках прилаживали брандспойты.
Неизвестный мне человек, как оказалось мэр, пытаясь перекричать шум, жестикулировал в окне второго этажа аптеки. Кому-то даже пришла в голову блестящая идея: чтобы установить тишину, затрубить в горн.
Внизу, возле наших ставен, кто-то сказал:
— Требование разойтись…
— Да нет же… Требование — это когда барабан…
— Что он говорит?
Это "что он говорит" передавалось из уст в уста, и ответ шел тем же путем, докатываясь до наших стен.
— Что убийцы здесь больше нет… Он уже в тюрьме… Он просит всех разойтись по домам… Оказывается, пожарные…
Первая порция воды досталась лошадям, хлестнув им под ноги. Вначале напор был еще слишком слабым, но затем струя забила фонтаном, послышались проклятия, взрывы смеха… Какая-то женщина завернула подол на голову, и все смеялись над ее голубой нижней юбкой.
— Идем, Жером, я тебя уложу… Идем… Ты же видишь, все кончилось…
И правда, все кончилось вот так, по-дурацки, настолько по-дурацки, что было непонятно, как всего несколько секунд назад страсти могли достичь такого накала.
Через несколько минут на площади оставались лишь разрозненные группки, и жандармы, сев на коней, не вынимая сабель, полегоньку подгоняли толпу, обмениваясь с людьми шуточками. Зрители с рыночной крыши спускались, помогая друг дружке, и маленький толстячок, который бесстрашно туда залез, теперь боялся с нее спуститься.
Руки у меня дрожали. Я зяб.
— Может, вскипятить тебе чашку молока? — предложила матушка.
— Дай ему лучше глоток вина с сахаром.
— Ты думаешь, можно уже зажечь свет?
И тут я тихонько, сам того не замечая, заплакал. Но плакал я не так, как обычно: то не были слезы печали или гнева, — в теплых струйках как бы изливалось сознание невосполнимой утраты и ужасная безнадежность. Мне хотелось только одного: лечь на пол, остаться одному и чтобы меня до утра не трогали. Я не дал себя раздеть. От кальвадоса я закашлялся и надеялся, что родители подумают, будто это спиртное вышибло у меня слезы.
— Вот и тетя Валери возвращается…
Все-таки я посмотрел в окно. Она стояла посреди площади с незнакомым господином. Издали она махнула нам и продолжала разговаривать, качая головой и сложив руки на животе; наконец она простилась с господином, как с добрым знакомым, а тот поднял шляпу.
— Пойди открой, Андре… Да нет, мадемуазель Фольен!.. Я вас так не отпущу… Сперва мы чего-нибудь перекусим…
Первые слова тети, только она вошла, были:
— А все-таки его поймали!.. Его пришлось вывести на другую улицу… Если бы он попал в руки толпе, его растерзали бы на мелкие кусочки!..
— Ступай спать, Жером…
— Не пойду!
Я спустился вместе со всеми. Стоял в углу у стенки и смотрел, как они едят. Они съели весь остаток ростбифа и еще закусили сыром. Матушка заварила кофе.
— Сегодня или через пару недель!.. — пробурчала ненавистная толстая тетка. И поискала меня глазами.
Потом уже специально для меня, чтобы меня напугать, сделать мне больно, добавила:
— Все равно ему отрубят голову…
Матушка перестала жевать, в свою очередь взглянула на меня, перевела взгляд на тетю, и я понял: конечно, эта мерзкая скотина уберется прочь.
Уверен, что именно об этом матушка долго, понизив голос, говорила в ту ночь с отцом.
Но чего я никак себе не представлял и узнал лишь вчера, так это то, что в конечном счете разрыв произошел из-за лука-порея.
1941 г.
