— Короче говоря, ваш друг никак не ожидал гостей?
— Бесспорно нет!
— Расскажите мне все…
— Что именно?
— Ну, как Регацци встретился с ними.
— Нино пошел со мной… Я уверен, что, пока он не увидал тех типов своими глазами, вообще думал, я его нарочно разыгрываю… Ну а потом, убедившись, что я не вру, растерялся.
«Арнальдо, — сказал он мне, — как по-твоему, кто бы это мог быть?» Я же, ясное дело, ни ухом ни рылом… Старший из двух синьоров, тот, у которого из кармана торчала толстая золотая цепка часов, спросил: «Это вы — Нино Регацци из Растро?» Ну а парень, конечно, ответил «да». «Отлично, — кивнул тот синьор. — У меня для вас приятные новости. Где бы мы могли спокойно поговорить?» Нино увел их в комнату для свиданий, а я вернулся в кордегардию…
— И что было потом?
— Минут через пятнадцать, а может и меньше, Нино вышел вместе с гостями. Пожали они друг другу руки, и буржуа укатили в своей машине — она стояла у самой казармы, но на другой стороне тротуара… «Фиат» то ли с кокардой, то ли с какой-то бумажкой на лобовом стекле… Я стоял слишком далеко, чтобы разобрать… Нино подбежал к нам и вытащил из кармана толстую пачку тысячелировых банкнот. Вид у него был совершенно очумелый! Парень даже приплясывал на месте…
— И он ничего не объяснил вам?
— Нет, слишком торопился в город…
— А к кому, не знаете?
— Нино бежал на свидание с девушкой, из-за которой у него могли быть неприятности…
— А как выглядели его гости?
— Два настоящих синьора… оба — очень важные… Старший, тот, что, видать, командовал, повыше ростом… Лицо гладко выбрито… и очки у него золотые. Одет в черный костюм и перчатки, на жилете — толстая золотая цепочка часов…
— А как он говорил?
— Не знаю… По-моему, как священник, но не приходский, повыше чином…
— А второй?
— Тот вообще рта не открывал… А одет… в синий с белыми полосками костюм, черную шляпу с загнутыми полями и тоже в перчатках. Еще у второго — густая черная борода…
— Они не показались вам… гангстерами?
Капрал расхохотался:
— О нет! Скорее оба смахивали на судей!..
Ромео Тарчинини пригласил помощника пообедать. Он заказал пикката[39] и, запивая ее кортезе, разливался соловьем, воспевая достоинства своей Джульетты с благородным намерением подтолкнуть Алессандро к скорейшей женитьбе, дабы тот наконец восстановил утраченное душевное равновесие. Однако Дзамполь, очевидно, слушал вполуха и, воспользовавшись минутной паузой, вдруг заметил:
— Как вы думаете, что за люди приходили к Регацци в казарму? — Мне кажется, Алессандро, вас не особенно интересует моя семья, верно? — немного поколебавшись, с досадой проворчал комиссар. — Неужто вы настолько «ищейка», что не в состоянии говорить ни о чем, кроме работы?
— Но, синьор комиссар, эта парочка…
— Ох, отстаньте от меня со всеми этими делами! Сейчас мы занимаемся не расследованием, а гастрономией! Так что наслаждайтесь пикката и скажите мне, разве это кортезе не благоухает всеми альпийскими травами?
О вине и вкусной пище Тарчинини мог говорить почти с таким же лиризмом, как о любви. Чтобы доставить ему удовольствие, инспектору пришлось долго распространяться о пьемонтских винах и кулинарных рецептах своей матери. А Ромео поведал о том, как готовит Джульетта-старшая и как много хитростей она унаследовала от родительницы, та — от своей и так далее, из поколения в поколение…
— Помните, Алессандро! — Тарчинини торжественно воздел перст. — Победы, поражения и тысячи погибших забываются очень быстро, зато рецепт хорошего блюда торжествует над любыми препятствиями и живет веками, игнорируя все человеческие глупости… Никто толком не знает, как выглядел Карл Великий, но всем известно, что он ел и что пил! Весьма утешительно, не правда ли?
— Утешительно?
— Вот именно, Алессандро! Мне нравится думать, что любая слава, достигнутая ценой крови, страданий и несправедливости, меркнет, тускнеет и исчезает, в то время как секрет какого-нибудь соуса, изобретенного чуть не тысячу лет назад, остается! Ну разве не замечательно, Алессандро, что ветер жизни уносит неизвестно куда любые договоры, составленные самыми ловкими дипломатами после победы какого-нибудь знаменитого полководца, а плоды раздумий безымянного древнего кулинара продолжают радовать нас до сих пор? Как правило, мы довольно смутно представляем, о чем думали наши предки в средние века, зато можем безошибочно сказать, что в постные дни они лакомились рагу из устриц, а в обычные — мясной похлебкой и что у них слюнки текли при виде утиного или «адского» соуса! Когда приедете в Верону, я дам вам все это попробовать, потому что в свободное время с удовольствием занимаюсь… археологической кулинарией.
За десертом, дабы вспрыснуть жирный, сочащийся кремом торт «Сан-Онорато»[40], Ромео велел принести бутылку «Санто», которое сразу разгорячило две лучшие головы туринской уголовной полиции (впрочем, одна из них безусловно принадлежала Вероне!).
Наконец, аккуратно промокнув усы (на случай, если к ним прилипло немного крема), Тарчинини блаженно прикрыл глаза и допил последний бокал «Санто».
— Как по-вашему, Алессандро, что за человек мог показаться простому парню вроде капрала Мантоли похожим на судью? — вдруг спросил он, поставив бокал на стол.
Внезапное напоминание о профессиональных заботах, о которых он, по милости комиссара, на время забыл, застало инспектора врасплох, и он не сразу собрался с мыслями.
— Право же, трудно сказать… Наверное, важность… или манера одеваться, или особо торжественный вид… Бог его знает, что навело парня на такую мысль!
— Вот именно — важность и торжественность! А какого рода профессии требуют таких качеств?
— Ну, не знаю…
— Для начала скажите, почему людям приходится напускать на себя такой вид?
— Чтобы внушить доверие?
— Отлично, Алессандро! Вы слышали, как капрал говорил, что старший из двух посетителей напоминал священника высшего ранга, иными словами, он, очевидно, имел в виду епископа… Чувствовалось, что по первому же знаку незнакомца парень охотно исповедался бы ему во всех грехах — значит, этот человек его подавлял и в то же время производил впечатление, будто может выслушать и простить что угодно. Однако наш незнакомец наверняка не принадлежит к духовенству. А кому еще охотно изливают душу?
— Врачу?
— Да, но врачи держались так степенно лет пятьдесят назад…
— Тогда — нотариусу?
— Правильно, Алессандро, вы попали в самую точку! И, если я не заблуждаюсь с начала и до конца, таинственный посетитель, несомненно, окажется нотариусом. Это тем более вероятно, что он передал берсальеру крупную сумму — нотариусы чаще выполняют подобные поручения, чем врачи.
— Но с какой стати он принес Регацци деньги?
— Об этом нам придется спросить у него самого, инспектор.
— Так вы что ж, знаете, кто он?
— Пока не имею ни малейшего представления.
— Но тогда…
— Вот что. Нино Регацци родился в Растро, почти на границе, и я предлагаю съездить к тамошнему нотариусу.
— Но ничто не доказывает…
— Разумеется, но лучше проверить, чем допрашивать одного за другим всех туринских представителей этой полезной профессии!
— Если вы правы, синьор комиссар, то почему нотариус Растро не дал нам о себе знать сразу после смерти своего клиента?
— И это тоже я хочу у него узнать, Алессандро. Заметьте, что в деревушке, скорее всего, нет своего нотариуса, но там нам по крайней мере скажут, кто обычно занимается передачей собственности, кто составляет завещания и заботится о наследстве местных жителей.
Около трех часов дня они уже подъезжали к Растро. Под конец с магистрали, ведущей к границе, пришлось свернуть на дорогу, куда более удобную для пешеходов, чем для машины. Сидевший за рулем Дзамполь от всей души молился, чтобы ему не пришлось разворачиваться на месте, потому что из подобной попытки явно не вышло бы ничего хорошего. А бледный как смерть Тарчинини закрыл глаза, чтобы не видеть пропасти, по краю которой они то и дело скользили, и думал, что такая прогулка кому угодно испортит пищеварение. Промыкавшись полчаса, они заметили вдали жалкую деревушку, и Дзамполь, чувствуя, что просто не в силах двигаться дальше, остановил машину. У дороги на камне сидел какой-то старик. Ромео вышел из машины и, с радостью ощутив под ногами твердую землю, снова пришел в отличное расположение духа.
— Добрый день, nonno![41]
Старик поднял на него светлые, как небо ранней весной, глаза, и на фоне почерневшего от солнца, прорезанного глубокими морщинами лица их голубизна выделялась так же ярко, как прозрачная вода ручья в каменном гроте. Внимательно изучив Тарчинини с ног до головы и хорошенько прочистив горло, старик плюнул на землю. Не то чтобы горец хотел оскорбить комиссара, нет, скорее его поведение выражало полное безразличие человека, окончательно отрешившегося от всех земных забот. Но веронец и не подумал оставить его в покое.
