5
- Друг мой, я очень и очень болен, сам не знаю - откуда взялась эта боль? Голова моя хлещет ушами самый крепкий в стране алкоголь, - сказал Днищев, располагаясь в кресле.
- Кончай валять дурака. Зачем пришел? Я занят, - отозвался Анатолий.
- Вижу, это может и подождать, - Сергей вытянул ногу и небрежно смахнул пяткой со стола на пол листки бумаги, карандаши, блокноты, авторучки и все остальное - что там было. - Ой! Кажется, что-то упало? Ладно, потом подберешь. У меня к тебе серьезный разговор.
- Скотина, что ты делаешь?
- Сижу, курю. Думаю. Пытаюсь разобраться.
- В чем? - Анатолий понял, что ему, в ближайшие час-полтора, не избавиться от приятеля и смирился. Оставался только один шанс, и он попытался его использовать. - Если я тебе дам денег, сбегаешь за пивом?
- Чтобы ты тотчас же коварно заперся на все замки и засовы, а дверь подпер холодильником? Нет. Я думаю вот о чем. Извини, что я касаюсь этой темы, но... Когда погибли Таня и Леночка, ты ведь был за рулем? Как это вообще случилось?
- Не хочу об этом говорить.
- Надо. Постарайся все вспомнить в деталях. Мне очень важно знать.
Анатолий непроизвольно взглянул на фотографию в рамке, где были запечатлены трое: он, она и их дочь, а Днищев проследил за его взглядом, встал и подошел к стене. Он прочитал материалы следственного дела, но они были путанные и бестолковые - обычная дорожная автокатастрофа, виновник аварии - водитель "КАМАЗа" скрылся с места происшествия, свидетелей в то раннее воскресное утро не оказалось... Из искореженного "жигуленка" (удар пришелся по правой стороне машины, где сидели жена и дочка) Киреевский выбрался сам, затем вытащил Таню и Леночку, но помочь им было уже ничем нельзя (к этому времени рядом остановилось несколько легковушек; его оттащили от погибших, перенесли их к обочине; у кого-то нашелся мобильный телефон - вызвали ГАИ). Некоторое время Анатолий находился в ступоре, поэтому плохо помнил - что происходило дальше. Показания следователю он стал давать лишь на следующий день. Никто этот "КАМАЗ" не нашел. Впрочем, решил про себя Днищев, никто его как следует и не искал. Заходить надо было с другого конца. Кротов передал ему дополнительную информацию, которая ускользнула (не намеренно ли? или по растяпству) от капитана Чернявко, ведшего дело: рядом с шоссе, где произошла авария, расположено летное поле частного спортивного аэроклуба "Ветвь акации". В одном из его ангаров легко мог бы укрыться и "КАМАЗ" с вмятиной на капоте; там подремонтироваться, сменить номера и спокойно уехать. Если бы его, конечно пустили. Но если пустили - значит, все было продумано заранее. Иначе, где он мог скрыться, этот чертов грузовик? Еще одна деталь. В тот же день, к вечеру, в двух километрах от места происшествия был обнаружен труп неизвестного мужчины без документов; голова его была превращена в месиво. Решили - что это обычная разборка бомжей. А не связаны ли два эти преступления одной нитью? Днищев горел желанием докопаться до истины. Несмотря на предупреждение Кротова, он решил все же расспросить самого Анатолия. И прежде всего, ему хотелось узнать: почему - в то воскресное июньское утро - когда по всем прогнозам синоптиков (Днищев разыскал старые метеорологические сводки) обещался солнечный день, и дачники (если не дураки) должны возвращаться домой вечером или в понедельник - Киреевский сорвался с места и поехал с семьей в Москву? Этот вопрос он и задал своему другу.
- Потому что... потому, - прервал молчание Анатолий.
- Это плохой ответ, глупый. Меня он не устраивает.
- Хорошо. Все равно ведь не отстанешь?
- Даже не надейся. Чем скорее ты мне все расскажешь, тем быстрее я и уйду. Могу даже выпрыгнуть в форточку. Итак?
Анатолий тяжело вздохнул, поморщился. Воспоминания причиняли ему боль.
- Видишь ли... - начал он тихо. - Мы действительно собирались пробыть весь воскресный день на даче. Погода стояла чудесная, да и дел на участке накопилось - выше головы. Но в субботу вечером ко мне пришел сосед - у него был установлен единственный телефон в поселке, мы иногда пользовались его услугами, - и сказал, что для меня есть срочный звонок. Я поспешил за ним. Оказалось, что меня разыскивает Шепотников.
- Кто это.
- Журналист из "МК". Когда-то мы с ним работали вместе.
- Откуда он узнал номер дачного телефона?
- Для пронырливого корреспондента - дело не хитрое. А может быть, я и сам ему дал. В последние два месяца он почему-то возобновил со мной знакомство и постоянно крутился возле меня. Даже надоел. С какой стати? Мы никогда не были в особо приятельских отношениях. Да и взгляды у нас совершенно разные. Но мне показалось... что он изменился. Прозрел. Понял что представляют из себя демократы и их хозяева за рубежом. Стал ругать своего шефа, правительство, говорил, что собрал потрясающий материал о том, откуда растут ноги у чеченской войны, кто греет на этом руки. И хочет опубликовать его.
Клялся, что обладает неопровержимыми доказательствами о связях Лунькова и Чарамырдина с израильскими спецслужбами. Мне представлялись его доводы малоубедительными. Да он и не говорил всего, только делал какие-то намеки. И все интересовался моей работой - что я пишу, как продвигается моя рукопись? Потом этот странный, поздний звонок...
- Что он сказал?
- Хочет передать мне все свои материалы, в Москве, в десять часов утра. Сам публиковать не будет, боится. А для моей будущей книги пригодится и это. Если я не приеду - документы пропадут, поскольку он днем улетает из страны на несколько месяцев. Подвернулась, якобы, хорошая работа в зарубежном агентстве.
- И ты поверил?
- А как же иначе? Журналисты часто обмениваются информацией Если им это выгодно.
- Вот именно. "Если выгодно". Какая-то особая выгода у твоего Шепотникова непременно была.
- Что произошло потом - ты знаешь...
Анатолий откинулся на спинку стула и закрыл глаза. По лицу проскользнула сумрачная тень, словно он укрылся среди древесной листвы. Из задумчивости его вывел голос Сергея:
- А Шепотников, хрен этот газетный, ты с ним больше не встречался? Где он теперь вообще?
- Не знаю. Не до этого было. Честное слово. К чему ворошить прошлое?
- Если ворошу - значит надо. Ладно, сам выясню, где он сейчас обитает.
- Да при чем здесь Шепотников? - Анатолий, не в силах больше сдерживаться, буквально прокричал эту фразу в лицо Днищева. А тот, точно также заорал в ответ:
- Да потому что это именно он выманил тебя с дачи, и ты оказался в нужное время и в нужном месте, где тебя уже ждали!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Отбросив из головы все воспоминания о прошлом, Анатолий с какой-то неукротимой, яростной злостью погрузился целиком в работу над книгой. Это было лучшим лекарством от всех личных драм, от тоски и одиночества. "Нельзя предаваться отчаянию, гневу, бессилию", - твердил он себе. "Нужно все равно радоваться, жизни, благодарить Бога и действовать". Купола церкви, которые виднелись из его окна, порою отвечали его мыслям, отзываясь колокольным звоном. Всегда, когда ему бывало особенно тяжко, он вспоминал каноническую молитву Пресвятой Деве с мудрой просьбой молящегося: "Пресвятая Владычица моя Богородица, святыми Твоими и всесильными мольбами избави меня, смиренного и окаянного раба Твоего, от уныния, забвения, неразумия, нерадения..." Вот от чего следует просить избавления в первую очередь, что ведет нас к пропасти - уныние, порождающее отчаяние; забвение - самовольная изоляция, одиночество; неразумие - глупость, отупение; и нерадение - лень, праздность... И Киреевский работал, выбросив из головы все лишнее, днем и ночью, не отрываясь на звонки в дверь и телефонные трели. По определенным дням в оговоренные часы приходил Кротов, приносил копии все новых и новых материалов и документов, которые были необходимы Анатолию. С продуктами проблем также не было. Впрочем, когда человек занят какой-либо творческой деятельностью, все вопросы собственного бытия у него как бы отодвигаются на задний план. Но Киреевскому нравилось его добровольное затворничество. Именно теперь он чувствовал себя по-настоящему счастливым, нужным. Словно монах или столпник, он нес свой крест, идя по выбранному им пути.
- Вы сегодня обедали? - строго интересовался Кротов, но вразумительного ответа, как правило, не получал. Координатор недовольно морщился, шел на кухню и, надев фартук, стряпал на скорую руку какую-нибудь нехитрую еду. Затем он просматривал написанное Анатолием (если у того было настроение - и он разрешал это), иногда делал кое-какие замечания и поправки.
- Поразительно... - поверил он. - Вы точно следуете в фарватере Просторова, словно его душа переселилась в вас. Если бы я был индусом, то так бы и решил. Та же емкость мыслей, меткость образов. И стиль... Можно подумать, что он стоит за вашей спиной и водит вашей рукой. Нет, недаром он относился к вам, как к своему сыну.
- Я не собираюсь следовать ни в чьем фарватере. Я - Киреевский. отвечал Анатолий, нахмурившись, хотя ему было и приятно услышать сказанное Кротовым. Этот человек вызывал его любопытство. Всегда подтянутый, строгий, сухой, с чуть насмешливыми глазами, с обгоревшим на каких-то южных просторах лицом, похожий на готовую стремительно развернуться пружину.
