— У меня тоже! — улыбнулась она, и Сид подумал, что Арчи не врал Анжелика была когда-то очень хорошенькой.
— О многом мечтала, но ничего не вышло, — она смущенно пожала плечами. — А знаете, почему? Оказывается, я не о том мечтала.
— Вы могли бы стать певицей. — Сид ел яйцо с куличом, потом попробовал творожную пасху, сдобренную орехами и изюмом. — Вкусно.
— Это хорошо. Очень хорошо! Все священное, благословенное. Это неважно, что ты католик.
— Я не католик. Мои родители… — Он запнулся. — В общем, у нас в семье коммунисты. А следовательно — атеизм.
— Нехорошо это… — качнула головой Анжела. — Ничего, всему время придет… Ай, не умею я по-английски на такие сложные темы говорить… В общем, у меня все хорошо. твоего отца я помню и то лето помню…
— Я уж после родился… Но отец часто рассказывал. — Сид вздохнул, решив перейти к главной теме. — А вы помните мистера Паламар…
— Паламарчука? Роберта Паламарчука? — Анжела нахмурилась. — Его убили. Он ведь начальником был. Имел врагов… Не тех, кто против коммунистов, а других… Ну, вроде…
— Он погиб после ужина в ресторане, где был Арчи.
— Да…
— Дело в том, что Гудвин тогда прибыл в ваш город, чтобы заключить с Паламар… в общем, с вашим шефом одну сделку. Тогда у вас были другие порядки и надо было все делать секретно. Понятно? О'кей… Они договорились совершить обмен в ресторане — отец принес деньги, а ваш шеф — маленький пакет.
— Черненький пластиковый, вроде как… похоже на фишку для шашек!
— Да. Там находилась пленка. На плене документы. Что-то о войне, фашистах. Я не знаю. Отец работал журналистом… Ему были нужны материалы. — Сид врал, опустив голову. Ему частенько приходилось сочинять байки. Но в этой бедной комнате, у стола с яркими яичками, ему вдруг стало стыдно. И в зеленые глаза женщины, нахмурившиеся, тоже смотреть не хотелось.
— Вот жалость-то! Жалко, очень жалко. — Она покачала головой. — Нет у меня документов! Верно: Роберт успел передать мне фишку, когда на нас напали бандиты, а я её за пазуху и сунула. Он мне сказал, что это очень важная вещь для него и для американца будет плохо, если бандиты отберут.
— И вы её потеряли?
— Нет… Нас было трое девушек: я, болгарка очень красивая и русская, Лара — дочка министра… Бандиты угнали мужчин куда-то, а нас повели в горы… Там селение было заброшенное, две или три избы, очевидно, они в них прятались… Заперли нас в пустом доме. Окна забиты, темно, страшно. Лара Решетова говорит: мой отец это так не оставит! Из Москвы сюда отряд милиции пришлет. А болгарка усмехнулась:
— Пока пришлет, нас уже здесь всех… в общем… ну, изнасилуют.
Я с ней мысленно была согласна. Только понимала — если они кого и не тронут — так болгарку. Она все же иностранка, международный конфликт. А нас, русских, не пожалеют. Плевать они хотели на московского начальника. Даже больше удовольствия — его дочь… Я тихонько говорю болгарке:
— Снежа, тебя они вряд ли тронут и у тебя прическа вон какая — целое гнездо. Спрячь, будь другом, вот эту штуковину. Передашь Роберту или американцу, в общем, кому-то из них…
— Вскоре меня увели… Больше я их не видела — ни Снежину, ни Лару… Свои проблемы были, своя жизнь. — Женщина потупилась. — Не все у меня гладко складывалось.
— А теперь? — Сид решил переменить тему. Он не сомневался — женщина говорит правду. Да и не похоже было, что она нашла клад. А воспоминания, очевидно, оказались невеселыми… Ой. какими невеселыми. Сид представил, как повел бы себя в разговоре с незнакомым человеком, выспрашивающим его про Гуго. Кулаки сжались сами собой.
— Теперь-то все устроилось. Сама не пойму, как. Вроде много потеряла, а чувствую — что нашла!
— Что вы нашли? — насторожился Сид.
— Себя, наверно… Вот ещё не так давно, как перестройка началась и все изменилось, я пожалела, что эстраду оставила. Понимаете… Открою журнал, где певицы знаменитые изображены — и словно вот здесь, прямо в сердце… иголка. Или телевизор посмотрю… Больно так, горько… У других, кто на сцене поет, получилось, а у меня — нет. Завидовала. Так?
— Да, я понял. Вы ведь очень хорошо пели.
— Теперь лучше! — Лицо женщины осветилось. — Другие песни. И новое имя, как священник дал по книге — Анна… Ты отцу привет передай… Скажи, сын у него хороший вырос, красивый… — Она ласково взглянула на Сида. Хочешь, поживи у нас? Совсем бесплатно. В море будешь плавать, гулять…
— Спасибо. Я всего на два дня в городе. Надо дальше ехать.
— Жалко. Ты ведь музыку любишь? Вот поговорили бы. Я лучше английский вспомню.
— В следующий раз. Я, наверно сюда приеду. Понравилось. — Сид поднялся и попятился к двери.
— Ну, счастливо тебе… Сид. Сидней, да?
— Сидней.
— Хорошее имя… Постой… — Она юркнула в комнату и вернулась с книгой. — Это русский фольклор. Здесь шутки, сказки, советы. Красивая книга и умная. Я на ней всегда гадаю… Ну, делаю вот так… — Закрыв глаза, Анна раскрыла страницу наугад и медленно перевела прочитанное. — «Про всякого человека клад захоронен. Только надо уметь клад брать. Плохому человеку клад не дается. Пьяному клад не взять. С дурными мыслями к кладу не подступай. Хоронили клады не с глупыми словами, а с молитвой, либо с заклятием. Пойдешь клад брать — иди смирно, зря не болтай. Свою думу думай. Будут тебе страхи, а ты страхов не бойся. Иди себе бережно, не оступайся, потому что клад брать — великое дело». — Захлопнув книгу, Анна посмотрела на гостя. — Что-то понятно?
— Вроде… — неуверенно молвил оторопевший Сид.
Анна рассмеялась.
— Нет, не понял ты. Это ведь не о золоте и богатстве слова, о цели в жизни. О её смысле… У тебя вся дорожка впереди и дорожка эта к сокровищу. К тому, что для души человека самое главное…
— А-а… О'кей… Как только пойму, что самое главное — бояться не буду. И мысли плохие выброшу.
— Правильно! — Приблизившись к Сиду, Анна зашептала. — Здешние люди говорят — я предсказывать умею. Что сейчас прочла — мое тебе предсказание…
Поблагодарив женщину и попрощавшись, Сид покинул тесную квартирку и с облегчением выскочил из грязного подъезда. Утро было прозрачным и розовым. Над морем поднималось солнце. Сид устремился вниз, к идущему через овраг мосту. Возле гаражей, выстроенных вдоль оврага, он затормозил, чтобы перевести дух. На дощатом сарае кто-то давным-давно начертал люминесцентной оранжевой краской: «I love you, Angela». Такой краской покрывают плавающие в море буйки. Наполовину облупившаяся, она все ещё привлекала глаз. Густо цвели, роняя белые лепестки, вишневые деревья. Сид достал золотисто-алый шарф, который Арчи прислал Анжеле, шарф с рисунком мэтра Версаче и привязал его к гибкой тоненькой ветке. А потом, перепрыгивая через ступеньки, ринулся вниз. Когда Сид оглянулся, уже с самой середины моста, то увидел серые прямоугольники домов на Зареченских улицах и пеструю толчею сараев. У одного из них, взмывая на морском ветерке, трепетал, словно оперение сказочной жар-птицы, расписанный знаменитым кутюрье шелк.
Сид не знал, сколь часто будет вспоминать это утро. И когда через пару месяцев будет застрелен Версаче, и когда он сам, наконец, по-настоящему поймет пророчество Анны, и когда произойдут события, которые никто и никогда ему предсказать не мог.
Красивая женщина застыла у мольберта с кистью в руке, приглядываясь к холсту чуть прищуренными глазами. Она почти закончила полотно, написанное в крепких реалистических традициях. Если бы художница достаточно владела техникой живописи, то, наверняка, создавала бы почти фотографические отпечатки реальности, лишь едва меняя пропорции и объемы. Дело в том, что окружающая реальность художницу вполне устраивала, мало того, вызывала желание запечатлеть ускользающий облик прекрасного мира, словно лелеявшего её в своих любовных объятиях.
Сейчас, рисуя открывающийся с площадки перед замком вид, женщина хотела передать утреннюю манящую прелесть озера с деревянным помостом для катера и склоненными к зеркальной воде ивами. Чуть ближе — бархатно подстриженный луг с желтыми огоньками неизбежных одуванчиков, а на переднем плане каменную балюстраду в стиле барокко и стоящий на ней вазон: белый фарфор и бледно-розовые, едва распустившиеся пионы. Пионы привлекали её больше всего, но и завораживающий фон упустить было просто невозможно. Прошло пятнадцать лет, но все ещё трудно поверить, что старый замок с покрытыми плющом стенами, каменная терраса, уступами спускающаяся к берегу озера, луга, перелески, клумбы, газоны, да и огромная часть озера принадлежат ей — графине Флоренштайн.
Конец мая — чудесное время! Все цветет, радуется, благоухает, окна четырех этажей сияют праздничным блеском, садовник с гордостью проводит экскурсии гостей по саду и оранжереям. Поместье Флоренштайнов три века славится в Европе своими цветами. А гостей здесь всегда много. Два дня назад домой прибыла Софи с целой компанией университетских друзей. После праздничного ужина графиня объявила: у молодежи свои занятия, у неё — свои. Не существовало ничего на свете, ради чего она могла бы поступиться своими привычками.
