На седьмом часу вызвал к себе Крапкина.
Заходит мужичонко, ножки кривые, ручки маленькие, шерстью поросли, на лице глупость печатными буквами написана.
«Ах, черт возьми, это и есть Ванька Крапкин — вор и гроза окрестных сел? Не верится что-то!».
— Садись, — говорю, — Иван Сысоич, и выкладывай все, как есть. Не тяни веревочку.
— Ась? — говорит мужичонко. — Чего изволите, гражданин?
— Гражданин изволит, чтоб ты сказал, куда краденое спрятал?
Улыбнулся Крапкин, ручки волосатые развел:
— Наговаривают на меня. Не виноват.
— Значит, ни в чем не грешен?
— Не крал. В уши вам надули.
Вздохнул я, говорю Крапкину:
— Ошибка, выходит, произошла, Иван Сысоич. Зря потревожили. Иди с богом.
— Спасибо, — отвечает Крапкин. — А обида, какая уж там обида! Служба у вас такая неприятная. С ошибочками, с дефектами.
Вот как он на радостях заговорил: «дефекты»!
— Да… погоди маленько, Иван Сысоич, — говорю я Крапкину, — погляди-ка вот сюда…
И подвигаю ему на край стола окурок из бумажки. Тот, что у магазина нашел. Бумажка — в клетку. На клочке всего четыре слова: «… десять сотых га огорода».
Взял Ванька эту бумажку, прочитал что там было, положил на стол:
— Ну, что ж, и такую курить можно. Сами курили?
— Нет, — говорю, — ты курил, Крапкин. Твой окурок!
— Ну, может, и мой. Так что ж?
— А то, что у крыльца лежал. У магазина. Сам-то, говоришь, не был там, а папироска лежит. Может, ты окурки за версту от избы кидаешь?
— Зачем за версту, рядом кладу. Этот, выходит, не мой.
— Твой, Крапкин. Вот справка из колхоза, от председателя. Эту бумажку он тебе написал неделю назад. Другой такой справки никому не писалось. Три часа мы с ним потратили на это, чтоб вспомнить. Ну, что скажешь?
Молчал Ванька Крапкин, потирал себе спокойно лысину, потом вздохнул:
— Врезался…
Смолин взглянул на Анчугова, коротко пояснил:
— Вот и все, Иван Сергеич…
Тот весело потер руки:
— Сделал в мозгу зарубку, Александр Романыч. Еще что?
— Можно и еще. Не споткнись я об окурок, ушел бы Крапкин. А ведь и без бумажки этой мог я его настичь. По следам.
— Ты говорил — не оставил следов пройдоха этот.
— Если так сказал, соврал, значит. Шел человек — след. Замок пилил — след. Вещи брал — тоже. Видеть их надо, следы эти. В том дело. Книги ты читал. Лекции слушал. А главное еще впереди, опыт. И когда наживешь ты свой опыт, увидишь то, чего раньше не видел. А увидев, прочесть сумеешь.
Вот тогда из всех подошв глазом выберешь нужную. Пусть и фасон один, и размер один — разница очень видна. Посмотри на шов, на рисунок его. На гвозди взгляни. А приметы в печатях каблука и подошвы, в клейме на подметке. Не бывает так, чтоб все у разных подметок сходилось.
А еще легче взять след старого ботинка. Надо поискать оттиск заплатки или набойки, потертости или трещинки. И притом еще — не забыть об азбуке. О такой вот, скажем.
У вора был чистый час на кражу, тот час, в который хозяева ходили к соседям. Жулик очень торопился: обронил галошу и не поднял ее.
Я принес галошу к себе и принялся за дело. Полдня я разглядывал ее в лупу. Я тогда только начинал свой путь и плохо знал даже азбуку.
Лишь потом заглянул я в носок галоши и нашел четвертушку газеты. И в уголке адрес рукой почтальона: «Чех. 7/5». Преступник жил в пятой квартире седьмого дома по улице Чехова.
Я задержал его через час, после того как нашел газету.
Чаще бывает трудней. Так трудно, знобит даже. А надо искать.
Сыскных академий нет, Иван Сергеич. А как без них? Знать нам надо безгранично много: и химию, и физику, и логику, и как из печеного яйца цыпленка высиживают — тоже знать надо.
И все ж, не обойтись сыску без людей науки.
Год назад взяли мы жулика. Воришка молодой, первогодок, и важно было знать: куда связи идут, к кому?
Зажали мы мальчишку допросом, выудили: вытравил он из паспорта старые записи, вписал свои. Мы это и так знали.
Спрашиваем:
— Чей паспорт? Кто его тебе дал?
Молчит, язык проглотил. Отнесли мы паспорт Кичиге. Положил он его под ртутно-кварцевую лампу, и тогда засветился из-под чернил старый текст. Потом уже дело это блином масляным в рот полезло.
Смолин положил в костер сушняку, сказал внезапно:
— Люблю я огонь, Иван Сергеич, безгранично. Костерок ли, пламя ли в домне, искру в глазах…
И добавил без всякого перехода:
— У нас ни тумана, ни фокусов нет, Иван Сергеич.
Все — труд, терпение, анализ. Вот этому и учись. В себя верь, понятно. Без этого, как жить? Но не стесняйся спросить у старших, у знающих больше, у экспертов. Сегодня без науки, разумеется, глупо работать.
Вот послушай.
Как-то прибежал к нам завмаг. Молоко и то темнее бывает. Губы трясутся, слова глотает. Кое-как поняли: замок на магазине открыть не может. Ключ в скважину не входит.
Вырвал я пробои из двери, и вместе с ними отправил замок на экспертизу.
В магазине — голо. Все выкрали.
Отпоил я завмага водой, спрашиваю:
— Вы где перед кражей были?
— В командировке.
— А продавец?
— На собрании в городе.
Оба они, выходит, ни при чем.
А тем временем эксперты взяли замок под рентген. Ты знаешь, что оказалось в замке? Спички! Лучи быстро нащупали их. Видишь ли, дерево плохо поглощает эти лучи, и на рентгенограмме спички не были видны. Зато ясно темнели головки. Они сильно вбирают лучи потому, что в их состав входит хромовокислый барий.
И мне, и Кичиге было ясно: вор не станет, уходя с кражи, закрывать замок… спичками. Значит, их туда забили умышленно. Зачем?
У преступников, видимо, был несложный расчет. Они полагали, что, увидев неисправный замок, мы не станем копаться в нем и решим: замок потому и испорчен, что его закрывали не ключом, а гвоздем или отмычкой. Следовательно, ворам было выгодно, чтобы мы поверили в эту подсказку.
— Это может быть делом рук заведующего или продавца, — предположил Кичига. — В самом деле. Ведь у них есть ключи. Значит, им незачем пользоваться отмычкой. На этом они могли построить свой расчет.
Да и алиби[4] их что-то бросается в глаза: и тот, и другой, по словам завмага, в одно время уехали из поселка.
Две недели я занимался завмагом и выяснил: он никуда не выезжал. Краденое мы нашли у него во дворе.
…В яме-костре медленно шевелились змеи огня, то поднимали сплющенные головы, то почти совсем прижимались к днищу ямы.
И Смолину вспомнилось далекое детство, Гнездо Горного Дракона, и мальчишки у костра, и Митрич, — тихий, милый, все на свете знающий Митрич.
Капитан потер щетину на подбородке и вздохнул:
— Много еще грязи в жизни, Анчугов. Жуликов и проходимцев много. Да и плут нынче пошел другой. Его легко не ухватишь. Он тоже с химией и с физикой на «ты».
Вот дважды нам доводилось отличать подделки от бриллиантов. Принес я Кичиге и то, и другое. Похожи, совсем близнецы.
Понесли их в лабораторию, под лучи рентгена.
Повозился с ними Кичига немного и говорит:
— Вот эти — бриллианты. А вот эти — пятак цена, стекляшки. Знаешь, почему?
— Конечно, — говорю, — не знаю.
Показывает он мне рентгенограмму:
— Гляди, еле заметная тень. Мало что видно. Бриллиант почти весь из чистого углерода. Прозрачен для лучей. А стекло, как губка, впитывает лучи. Потому и видно его на снимке отлично.
— Скажи-ка ты! — наивно поразился Анчугов. — Не знал я этого, неуч.
Смолин рассмеялся:
— А я и сам месяц назад узнал, Иван Сергеич. И еще знаю теперь, как жемчуг отличить от фальшивки. Хочешь — и тебе скажу?
— А то нет?
— Настоящее зерно на снимке четко видно, а подделка — слабо. Мошенники готовят фальшивки из стеклянных шариков, заполняя их специальной массой. Рентгену разобраться в этом сущие пустяки.
Анчугов, посмеиваясь, наполнил стаканчики, и товарищи зазвенели стеклом.
Осушив свой стаканчик, Анчугов отодвинул еду, подсел ближе к Смолину.
— Ты не рассказами закусывай, а колбасой, — добродушно проворчал капитан, радуясь про себя, что этому скромному и сильному парню так нравятся его слова. — Ты ешь, а я рассказывать буду.
Однажды к Кичиге пришел взволнованный профессор, заведующий одной из кафедр. За ним внесли старую картину. Старик собирался ее купить у заезжего человека за двадцать тысяч рублей. Под картиной стояла подпись большого художника, и покупатель хотел удостовериться — так ли это?
Кичига хорошо знал старика, и сам посоветовал принести картину.
Майор применил рентгеновский люминесцентный анализ. И вот что сказал рентген: краска картины и краска подписи светятся совсем по-разному. Их писали разным маслом в разное время. Фамилия знаменитого художника была нарисована на полотне совсем недавно. Это оказалась фальшивка.
