бывают моменты, когда я ненавижу свою профессию, когда мне хочется вернуться в Гарвард и закончить докторскую диссертацию, а потом преподавать в каком-нибудь тихом университете, читая лекции, посвященные Херрику и Марвеллу, вместо того чтобы присутствовать на подобного рода зрелищах, пытаясь создать какой-то запоминающийся момент или выискивая материал для прессы.
Ну, каждый день несет свой доллар, как невесело шутили солдаты в недавних неприятных ситуациях.
— Как идет расследование? — спросил я мистера Уошберна, когда мы направились обратно в город. Алеша молча сидел с нами на заднем сиденье, а двое солистов устроились впереди рядом с водителем.
— Боюсь, я не пользуюсь особым доверием мистера Глисона, — небрежно бросил мистер Уошберн. — Они выглядят очень занятыми и весьма самонадеянными… Только мне кажется, все это просто часть игры. Мне рассказывали, они специально делают вид, что все знают, чтобы убийца испугался и допустил ошибку. Кроме того, я никогда не думал, что убийство совершил кто-то из нашей труппы.
Такое оптимистическое настроение мистера Уошберна весьма благотворно на меня повлияло, и я реагировал точно так же, как мой патрон.
Но нас обоих грубо вывели из безмятежного состояния, когда в театре полицейский в штатском сообщил, что Глисон хочет меня видеть. Я обменялся удивленным взглядом с мистером Уошберном, лицо которого заметно посерело: вне всякого сомнения, он вспомнил о тех ножницах, о том, что Игланова может оказаться вовлеченной в скандал и что не будет никакого нового сезона, если не будет прима-балерины.
Глисон курил какую-то корявую вонючую сигару, и каждая его клеточка указывала на то, что это человек из Таммани-холл. Его секретарша сидела за другим столом, блокнот для стенографирования лежал у нее на коленях.
— Входите, мистер Саржент.
«О, худо дело», — подумал я.
— Как дела, мистер Глисон?
— Хочу задать вам несколько вопросов.
— Весь к вашим услугам, — великодушно согласился я.
— Почему во время предыдущего нашего разговора вы не упомянули, что вы держали в руках ножницы?
— Какие ножницы?
— Орудие убийства.
— Но я не помню…
— Тогда как вы объясните тот факт, что на них обнаружены ваши отпечатки пальцев? Ваши, и только ваши?
— Вы уверены, что они мои?
— Послушайте, Саржент, вам грозят серьезные неприятности. Я бы хотел, чтобы вы ради собственного блага серьезнее отнеслись к возглавляемому мною следствию, иначе…
Он сделал зловещую паузу, и перед моим мысленным взором предстали резиновые шланги, слепящие лампы и, наконец, признание, подписанное моей окровавленной рукой. Его прыгающие буквы должны были отправить меня на тот свет за убийство балерины, которой я никогда не знал и уж во всяком случае не убивал.
Кошмарное зрелище…
— Я просто спрашиваю, вот и все. Ведь у меня никогда не брали отпечатков пальцев.
— У нас есть на это свои способы, — напыжился инспектор. — Так что вы делали с этими ножницами в промежутке между генеральной репетицией и убийством?
— Я ничего с ними не делал.
— Тогда почему…
— На них оказались мои отпечатки? Я поднял их с пола и положил на ящик с инструментами.
Глисон казался вполне удовлетворенным.
— Понимаю. Значит, у вас есть такая привычка — поднимать инструменты с пола… Это ваша работа?
— Нет, это не моя работа, я просто очень аккуратный человек.
— Пытаетесь шутить?
— Не понимаю, с чего вы решили, что я стараюсь вас развеселить. Меньше всего я этого хочу и отношусь к случившемуся так же серьезно, как и вы. И даже более, ведь этот скандал может сорвать весь сезон, — лицемерно добавил я.
— Тогда не будете ли добры объяснить, как получилось, что вы подобрали орудие убийства и положили его на крышку ящика?
— Я сам не знаю, почему я это сделал.
— Но признаете, что сделали?
— Конечно. Понимаете, я наступил на них и чуть не упал, — солгал я… Сколько лет мне дадут за ложные показания? Три раза по двадцать и еще десять? Смогу ли я когда-нибудь увидеть белый свет?
— Ну вот, кое-чего мы уже добились. Так почему вы на них наступили?
— Вы хотите сказать — где?
— Мистер Саржент…
Я поспешил его перебить.
— Я точно знаю только то, где это случилось. (Наблюдая за тем, как этот беспощадный молодой человек выбивает из меня показания, я думал, что эта неопределенность еще может меня спасти… ну, меня же не привели к присяге.) Где-то неподалеку от гримерных. Я действительно чуть не упал. Потом глянул вниз, увидел их под ногами, поднял и положил на ящик.
— Когда это произошло?
— Около половины одиннадцатого.
— После убийства?
— Да, конечно.
— А вам не показалось странным, что ножницы валялись под ногами?
— В то время моя голова была занята другим.
— А именно?
— Ну, например, погибшей Эллой Саттон; прошло лишь несколько минут…
— И вам не показалось, что существует связь между этими ножницами и ее смертью?
— Конечно нет. Почему мне в голову должна была прийти такая мысль? В то время мы считали, что трос просто лопнул.
— Но потом вы узнали, что трос был перерезан. Так почему вы мне не сообщили при встрече, что наткнулись на орудие убийства?
— Ну, это как-то ускользнуло из памяти.
— Мистер Саржент, это не ответ.
— На что вы намекаете? — я начинал злиться.
— Вы понимаете, что сейчас на вас может пасть подозрение в убийстве Эллы Саттон?
— Я совершенно ничего не понимаю. Прежде всего вы обнаружили мои отпечатки на остриях ножниц, а не на рукоятке. То, что других отпечатков там не оказалось, подтверждает, что действительно перерезавший трос был достаточно умен, чтобы стереть с ножниц свои.
— Откуда вы знаете, что там не было других отпечатков?
— Вы сами только что сказали… А если я вас все равно не убедил, могу сказать, что у меня было меньше поводов убивать Саттон, чем у любого члена труппы. Я уже говорил, что почти не знал ее, и это правда.
— Ладно, ладно, — с деланным добродушием отмахнулся инспектор. Его предыдущая манера разговора нравилась мне гораздо больше. — Не стоит возмущаться. Я знаю, что мотивов у вас не было — мы все проверили. Конечно, гибель Эллы Саттон немного помогла вашей подруге, но вряд ли это могло стать достаточным основанием для убийства… Я все понимаю.
Он начал грязную игру, но я не возмущался — у него не было доказательств, и он это понимал. Инспектор лишь дразнил меня, пытаясь заставить в ярости сказать что-то такое, что при других обстоятельствах я бы не выдал, скажем… что-нибудь насчет Майлса или Иглановой, или о ком-то другом, кого он подозревает. Ну, я его разочарую.
Я взял себя в руки и откинулся в кресле. Я даже закурил, причем очень твердой рукой.
