Глава 10
– Привет, хлебороб! Едва на тебя не наступил, – салютовал Зуфар Алимович, напоровшись в коридоре управления на своего зама. Не наступить на крошку майора было проблематично – туша Здоровякина загораживала весь проход.
В этом году Зуфаралимыч стал полковником, а Илья наконец-то выбрался из капитанов в майоры и, кроме того, стал заместителем начальника отдела. Но если новый чин прибавил энергии и без того неутомимому Зуфаралимычу, то Илюша весь прилив энергии, вызванный повышением по службе, тратил на семейные проблемы. Семейные проблемы у него не прекращались с тех пор, как в его жизни мелькнула сверкающей радугой Настасья Кармелина.
– Где месячный отчет, юноша? – угрожающе поинтересовался Алимов. Теперь полковник называл «дендритами», «ластоногими» и «гордостью свинофермы» молодую поросль – лейтенантов Евдокимова и Палкина. А к заму обращался вежливо и уважительно: «юноша», «хлебороб», «стахановец». – Где, черт побери, отчет?!
– Почти сделали, Зуфаралимыч, – бесцветно отрапортовал Илья.
– Почти сделали! Май на носу, евклидова геометрия, а они не чешутся!!! – гневно крикнул полковник. Его серо-зеленые глаза живописно искрились. – Илюша, в плане дружеского напоминания: месячный отчет. От-чет!
– Да сделали уже, – кисло выдавил Илья.
– Ну что ты, что ты! – возмутился полковник. – Ну-ка взбодрись! Совсем крыльями не машешь! Что за настроение? Где кровожадная улыбка? Где здоровый оскал готового к бою тигра? Совсем скапустилась, Дюймовочка!
Слонообразная Дюймовочка душераздирающе вздохнула. Полковник за годы знакомства отлично изучил характер Здоровякина. Он знал, что центнер мышц не защищает ранимую душу Ильи от стрел, отравленных кураре. С наблюдательностью мудрой матери он замечал тонкие изменения в настроении подчиненных.
– У меня все в порядке, Зуфар Алимович, – честно распахнув глаза, соврал Здоровякин.
– Ну, иди, иди работай, – отпустил начальник.
В кабинете Илья цыкнул на молодняк, обозвав малышей парнокопытными тушканчиками. Краснощекие, здоровые, Евдокимов и Палкин и так трудились не покладая рук и не были виноваты в плохом настроении Здоровякина.
Виновата была Маша. У Ильи не осталось никаких сомнений в том, что она изменяет ему с Вепрецким. Вчера вечером, заехав навестить семью, Илья заметил во дворе знакомый автомобиль. Машина резво удалялась вдаль, оставляя на сердце Ильи кровавую борозду. Это была темно-зеленая «Ауди А6» Вепрецкого. Он снова побывал в их квартире! И до такой степени измучил его неверную жену, что она, обессиленная, даже не проснулась, когда Илюша янычаром вломился в квартиру. Мария лежала на диване, соблазнительно оттопырив круглую попку.
На кухне ели сосиски брошенные дети. Они и папаше предложили поужинать. Здоровякин в яростном молчании проглотил пять штук. Он произвел дознание и выяснил, что дети более трех часов резвились на улице. Целых три часа! Три невероятно долгих часа Мария развлекалась с Вепрецким!
Пять сосисок стояли в желудке в полный рост, как бакинские комиссары. Илья вылил на них полбутылки водки, найденной в холодильнике. Ничтожная доза алкоголя (в пересчете на килограмм живого веса) не принесла удовлетворения. Все сейчас для Ильи было мучительно. Его глаза живописно налились кровью. Маниакальная мысль задушить Марию занозой торчала в районе гипоталамуса. Но сначала изнасиловать – чтобы сохранить верность жанру. Да, три раза изнасиловать, один раз задушить, подумал Илья. Или три раза изнасиловать и совсем не душить. Чтобы потом еще пару раз изнасиловать. Тем более послезавтра она ведет к стоматологу Антона. Проклятый… стоматолог! (Илья выругался сочно, но почти беззвучно, оберегая детский слух.) Из-за этого урода Илья не может восстановить справедливость и заслуженно покарать Марию.
Тут Илья некстати вспомнил о разводе. Мария вообще-то была свободна от супружеских обязательств. К тому же на маргинальной линии, разделяющей сознание Ильи и полубезумие, неуверенно топталась мысль, что кроме буйных фантазий у него нет никаких иных доказательств измены. Задать Маше прямой вопрос значило нарваться на прямой ответ, лишающий последней надежды на восстановление семьи.
Через полтора часа, прочитав отпрыскам два раздела из энциклопедии «Огнестрельное оружие», Илья отправился домой, то есть к Валдаеву. Измученная козлом Вепрецким Машка так и не проснулась!
…Илья сидел за столом, уставившись в одну точку. Иногда его взгляд скользил по лицам трудолюбивых подчиненных. Парни всем были хороши, но как же Илье не хватало вредного, болтливого Валдаева! Майор даже был готов терпеть его любвеобильную кошку. «Когда вернется, гад? – зло подумал Илья. – Хватит уже шляться по заграницам!»
– Илья Кузьмич, вам жена звонила, – сообщил между тем Ваня Евдокимов.
– И ты молчишь?! – взвился начальник, как всегда нордически сдержанный и справедливый. – Когда?! Почему сразу не сказал? Никакого порядка, черт возьми! Никакой субординации!
– Да только что, Илья Кузьмич! Пока вы в коридор выходили!
Евдокимов преданно смотрел на Здоровякина. Он искренне старался быть полезным.
В последнее время Илья Кузьмич был непредсказуем, как шаровая молния. Способен был удушить за ничтожную оплошность и проигнорировать откровенный промах. У дам подобное поведение объясняют врожденной стервозностью, отягощенной предменструальным синдромом. Про мужчин говорят сочувственно: «Он не в настроении».
Илья достал сотовый телефон и убедился, что проклятая батарея в очередной раз благополучно сдохла. Майор взял трубку стационарного аппарата.
– Маша, привет, – сказал он довольно мирно. – Ты где? Ты звонила? Что-то случилось?
– Здравствуй, – отозвалась коварная изменница. Ее голос был холодным, интонации – предельно официальными. – Я в «Поможем!». Работаю. Ты заходил вчера? Дети мне сказали.
– Заходил. Ты спала.
Многое мечтал Здоровякин высказать Маше! Легионы слов теснились на языке, распирали миндалины, мешали дышать. Но свидетели – Евдокимов и Палкин – не должны были слышать препирательств начальника с женой.
– Да, спала, – подтвердила Мария. – Затеяла генеральную уборку и не рассчитала силы.
«Ладно врать! – чуть было не рявкнул Илья. – Генеральная уборка! Так это теперь называется!»
– Понятно, – выдавил Здоровякин. Он надеялся своей немногословностью дать жене понять, что он ею недоволен.
Но Мария, похоже, сама не питала к Здоровякину нежных чувств.
– Ты чего заходил?
«Соскучился!» – чуть было не признался Илья.
– Детей проведать.
– Дети в порядке. Лучше бы еще раз забрал их с ночевкой. Я устаю.
– Не надо было разводиться.
– Я не ожидала, что все дети достанутся мне. Думала, ты возьмешь парочку, – призналась добрая мать семейства. – Ну что, заберешь?
«Размечталась! – подумал Илья. – А ты будешь кувыркаться в пустой квартире с Вепрецким!»
– Ладно, заберу как-нибудь, – пообещал он.
– Ну, пока, мне надо работать, – холодно сказала Мария и быстро отключилась.
Илья даже не успел вымолвить последнее прости!
В тоне Маши не слышалось и намека на покаяние. Она изменила мужу, который никак не соглашался считаться бывшим, и разговаривала с ним так, будто это он был в чем-то виноват.
Илья огляделся. Его лицо освещал хмурый взгляд Муромца, алчно выискивающего, кого бы ему замочить кистенем и булавой. Евдокимов и Палкин затаились. Здоровякин вздохнул. Убивать было некого. А внутри бушевало пламя обиды и негодования.
Маша спрятала сотовый телефон и трагически посмотрела на Полину.
– Он еще смеет разговаривать со мной недовольным тоном, – сказала она подруге. – Этот бессовестный жеребец, этот подлый производитель аппетитного потомства!
– Да, – согласилась Полина, – потомство у вас аппетитное. Эдика я просто обожаю. Но ты, конечно, в своей гневной тираде делала упор на сочетание «бессовестный жеребец», а не «аппетитное потомство»?
– Отвратительный мерзавец, тайно компостирующий презервативы!
– А почему ты прямо не спросишь его, как он посмел так поступить с тобой?
– Не по телефону же. И вообще. Не хочу его радовать. Его гнусный план удался. И потом. Если считать по календарю, у меня всего двенадцать – тринадцать недель. Еще не поздно сделать аборт.
– Ты шутишь. Варвара Андреевна…
– У Варвары Андреевны маразм. Никак не может быть больше тринадцати недель!
– Раньше ты с такой же уверенностью утверждала, что не беременна.
– Даже если больше, у меня социальные показания для аборта – мать-одиночка с тремя детьми. Куда еще одного?
– Маша!
– Быстро соберу анализы, найду хорошего врача.
– Маша!
– Ну что?!
– Это не ты говоришь.
– Я!
В приступе отчаяния Мария могла говорить все, что угодно, ее слова не имели абсолютно никакого значения. На самом дне ее души, наверное в животе, таилась нежность к неведомому комочку. Это он, ее новенький ребенок, принуждал мамашу лить слезы по пустякам, тоннами поедать торты и шоколад, терять рассудок, говорить глупости. Незнакомый морской конек, розовый и скользкий, заставлял трепетать сердце Маши. Ориентируясь на предыдущие эмиссии, она представляла, как он будет выглядеть в будущем – круглые глаза, пушистые ресницы, взъерошенная светлая челка. Плюс непомерная наглость и страсть к вредительству.
