— Очень, очень, повторяю, приятно мне вас видеть у себя. Заочно я уже давно знаком с вами, так как брат Александр в каждом письме упоминает о вас, расхваливая вас, как человека и как воспитателя и руководителя его сына… — обратился князь Дмитрий к Николаю Леопольдовичу. Тот, сделав сконфуженный вид, поклонился.
— Это не комплимент, я вполне убежден в ваших высоких качествах, так как без них приобрести дружбу и доверие брата, особенно в такое короткое время, невозможно. Мы с братом люди тяжелые, подозрительные и свое расположение даром и опрометчиво не даем.
Князь при последних словах своими добрыми глазами посмотрел на Антона Михайловича, занятого разговором в полголоса с княжной Лидой.
До навострившего уши Гиршфельда долетали слова: свадьба, Москва, экзамен.
Громкий голос князя мешал ему слышать более.
— Особенных достоинств я за собой не вижу, я только исполняю свой долг, — отвечал он на последние слова князя Дмитрия.
— Скромность — вот уже первое достоинство! — заметил тот.
Гиршфельд потупил глаза, все настойчиво прислушиваясь к разговору молодых людей на другом конце стола.
Чаепитие, между тем, окончилось.
Завязался общий разговор.
Из него Николай Леопольдович узнал профессию и положение своего нового знакомого — Шатова и увидал близость его отношений к дому князя Дмитрия.
Не ускользнула от него и нежная любовь к молодому другу дома, прорывающаяся в словах и взорах княжны Лиды.
Чувство злобного недоброжелательства, желчное настроение при виде чужого счастья напали на него.
«Не худо бы лишить этого молодца его лакомого кусочка, может и нам пригодится. Надо переговорить с Маргаритой…» — пронеслось у него в голове.
— Папа, тебе пора спать, ты и так дурно себя весь день чувствовал… — сказала княжна Лида, взглянув на висевшие в столовой часы, показывавшие одиннадцать — время, в которое князь Дмитрий Павлович обыкновенно ложился спать. В доме князя Дмитрия не ужинали никогда.
— Мне теперь лучше, можно бы и посидеть для дорогих гостей, — заметил князь, сдерживая зевоту.
Гости поняли, что это любезность, и стали прощаться.
— Жду вас завтра к обеду, без церемонии, отказом обидите меня и молодую хозяйку, — крепко пожал князь Дмитрий руку Гиршфельду.
— Сочту за честь… — раскланялся последний.
— Лучше, если это доставит вам удовольствие, — отвечал князь.
— В этом едва ли можно сомневаться, — заметил Николай Леопольдович, с чувством пожимая на прощанье маленькую ручку княжны Лиды.
Он, впрочем, у всех хорошеньких женщин пожимал руки с чувством.
— Вас я не приглашаю, вы свой, — простился князь с Шатовым.
— Еще бы его приглашать теперь! — улыбнулась княжна Лида, подчеркнув последнее слово.
Молодые люди вышли из ворот княжеского дома. Была прелестная августовская свежая ночь.
— Какая чудная ночь! Вам далеко? Я бы с удовольствием прогулялся! — обратился Гиршфельд к Шатову.
— Да, я живу довольно далеко, за Дворцовой улицей, за мостом, впрочем, что же я вам объясняю, ведь вы первый раз в городе? — отвечал тот.
— В первый, а потому и хотел обратиться к вам с вопросом, где бы у вас тут поужинать? Хотелось бы не дома, а на народе.
— В ресторане при гостинице «Гранд-Отель».
— Это будет дома — я там остановился.
— В Коннозаводском собрании.
— Это что за учреждение?
— Так называется местный клуб.
— Но там нужно, вероятно, записываться?
— Конечно, но я состою членом, хотя очень редко бываю, но могу вас, если хотите, записать: идти мне все равно мимо.
— А поужинать вместе? — предложил Гиршфельд.
— Нет, благодарю вас, я никогда не ужинаю и дома у меня спешная работа… — отказался Шатов.
— Так будьте так добры, запишите.
— С удовольствием.
Гиршфельд последовал за Шаговым.
Они прошли бульварчик, вышли на Дворцовую улицу и повернули налево.
— Какие, видимо, прекрасные люди эти Шестовы… — прервал молчание Николай Леопольдович.
— Князь образцовый человек, один из типов вырождающегося, к сожалению, поколения… — серьезно заметил Шатов.
— Ну, и в их поколении тоже много было сорной травы! — вставил Гиршфельд.
— Но зато были люди, каких теперь нет — носители идеалов.
— Каких идеалов?
— Честности, стойкости и неподкупности убеждений и бескорыстной любви.
— Почва была для возрастания этих сладостей за спиною крепостной, рабочей силы, — сквозь зубы проговорил Гиршфельд.
Шатов не ответил ни слова.
— Он куда дряхлей на вид князя Александра Павловича, не смотря на то, что моложе… — вышел из неловкого молчания, после своей неуместной фразы, Николай Леопольдович.
— Он серьезно болен, — печально отвечал Шатов, — кроме паралича ноги у него болезнь сердца. Бывший с ним сегодня перед обедом припадок меня очень беспокоит. Я боюсь, что княжна Лидия Дмитриевна скоро сделается сиротою.
— Вы думаете?
— К сожалению, почти уверен.
Они дошли до ярко освещенного здания — это и было Т-ское коннозаводское собрание.
Шатов записал Гиршфельда в клубную книгу и простился с ним.
— Поужинали бы вместе? — снова предложил Николай Леопольдович.
— С удовольствием посидел бы с вами, если бы не спешная работа… — извинился Шатов и вышел из швейцарского клуба.
Николай Леопольдович стал подниматься по освещенной лестнице.
Т-ский клуб был устроен по обыкновенному типу провинциальных клубов.
Запертая в обыкновенные дни танцевальная зала, несколько игорных, биллиардная и столовая с буфетной в глубине.
Посетителей было довольно много.
В игорных комнатах слышны были лишь карточные возгласы.
Из биллиардной доносились щелканье шаров и счет маклера.
В столовой было шумно.
Громкий говор и хохот указывали на собравшуюся веселую компанию.
Гиршфельд направился туда.
Не успел он войти, как один из сидевших за столом вскочил и бросился к нему навстречу.
— Ба, кого я вижу, какими судьбами, откуда?
Это был Владимир Павлович Кругликов.
Гиршфельд объяснил причины своего приезда в Т. и то, что он явился в клуб прямо от князя Дмитрия Павловича.
— Значит ужинать, потому у князя Дмитрия не поужинаешь. Я не говорю это в том смысле, как говорит русский народ «не пообедаешь» князь — сердечный человек, и в буквальном смысле пообедать у него можно очень даже вкусно… — затараторил Кругликов.
— Я завтра в этом надеюсь убедиться: зван обедать! — улыбнулся Гиршфельд.
— На кого сюда записались?
— Меня записал доктор Шатов, с которым я познакомился у князя.
— А, жених!
— Чей?
— Княжны Лидии Дмитриевны. Это держится пока под секретом, но в этой приятной должности он состоит давно. Чай записал, а сам драло?
— Да.
— Чудак, домосед, а хороший, душевный парень и прекрасно знает дело. Да что же мы стоим! Милости прошу к нашему шалашу. В компании веселее. Люди все собрались выпить не дураки. Ужинать еще рано. Красненького выпьем?
— Пожалуй.
— Человек, бургунского!
Владимир Павлович быстро представил Гиршфельда человекам около десяти, занимавшим почти половину громадного стола, назвал их по фамилиям.
— Это, господа, необыкновенный человек, — возгласил Кругликов, указывая на Николая Леопольдовича. — Несмотря на его молодость и красоту, князь Александр Павлович Шестов имеет к нему полное доверие. Он доверяет ему все, даже свою жену.
Присутствующие расхохотались.
— Это еще не все. Он образцовый ментор юридического сына князя Шестова.
Хохот усилился.
Особенно громко и задушевно хохотал сидевший тут же барон Павел Карлович Фитингоф, занимавший уже давно место правителя канцелярии губернатора и бывший правою рукою барона Фалька.
Павел Карлович, спустя полгода после свадьбы Зинаиды Павловны, женился на племяннице баронессы Ольги Петровны, на той самой, которая была неудачно выписана ею из Петербурга для обольщения князя Александра Павловича.
Он был уже отцом четырех дочерей.
Николай Леопольдович нашел нужным тоже улыбнуться и только укоризненно покачал головою по адресу Владимира Павловича.
— Когда вы перестанете балаганить?
— Кончил, дружище, кончил! — потрепал его по плечу Кругликов. — Вот кстати и бургунское.
Николай Леопольдович поместился рядом с Владимиром Павловичем.
Прерванный приходом Гиршфельда разговор возобновился.
Собравшиеся оказались все охотниками.
Разговор шел о собаках.
Говорил, впрочем, почти один Кругликов.
— Что вы там ни говорите, барон, про своего Арапа, собака, нет слов, хорошая, но до моего Артура ей далеко. На вид она у меня не мудреная, по душе скажу, даже и порода не чиста, но ума палата, да не собачьего, сударь вы мой, а человеческого ума. Не собака — золото; только не говорит, а заговорит — профессор. Вы что это, господин ментор, в усы смеетесь, или не верите? — обратился он к Гиршфельду.
