Бронислава
Броня растерянно разглядывала свои пальцы. Вчера их проверяли на «вшивость». Подозревали в том, что они отпечатались в доме у Шварца. Дорого бы она дала, чтобы там были следы ее пребывания. Она чувствовала отсутствие Шварца в своей жизни, как чувствуют отсутствие света. Было не то что темно, но серо. Холодно в белоснежном, столь любимом ею институте, этой дизайнерской шкатулке для научных прорывов. Больше не хотелось генерировать идеи: не хотелось даже подходить к своим измученным мутируемым мышам-монстрам, не хотелось работать. Раньше она торопилась побыстрее провести опыты, проанализировать результат, чтобы прибежать с этими результатами — к нему, поговорить с ним, услышать, как он задумчиво насвистывает, барабаня тонкими музыкальными пальцами по столешнице, чтобы, наконец, улыбнуться своей особой улыбкой, мгновенно освещающей все некрасивое лицо с резкими чертами: «Молодец, Бронислава, — опора бронесостава!» Она ненавидела, когда он ее так называл, но терпела — куда деться?
В первый же день работы, едва узнав ее имя, он спросил, абсолютно по-мальчишески, любопытствующе сощурясь:
— В школе дразнили небось?
Ошарашенная Броня могла только кивнуть. А он потер торжествующе руками:
— Ну и какое прозвище дали?
Броня, помнится, сглотнула, с трудом удержавшись, чтобы не обвести повторным взглядом шварцевский кабинет — как она вообще туда попала? У нее ведь собеседование? В новом престижном Институте генетики, с научным светилом, чьи статьи она изучала с придыханием с карандашом в руке. Она пришла на встречу с гением, а он спрашивает, как ее обзывали в школе?!
— Бронислава-какава, — сказала она наконец, глядя мимо него, на полированную столешницу. — Бронька-шелупонька.
— Скукота, — откинулся он на спинку кресла. — Ладно, что-нибудь придумаем.
И тут же вскочил, протянув ей узкую сухую ладонь. Она непонимающе на него взглянула.
— Поздравляю, — сказал он. — Вы приняты.
Прозвище он и правда ей придумал, и не одно. Они варьировались в зависимости от его настроения и от их общих успехов. Одно обиднее другого, но Броня держалась. Потому что бывали и удачные дни, когда, вытянув длинные ноги в конце дня и затребовав себе чаю, он мог с серьезным видом рассуждать с присутствующим тут же Калужкиным о том, как она схожа с девицами начала XX века.
— Хильда Прешельт, — говорил с улыбкой Калужкин, осторожно дуя на горячий чай. — Чистый продукт Веймарской школы.
Шварц кивал головой, как китайский болванчик:
— Да-да-да! Читает Рильке, слушает лекции философа Гуссерля, обвешивает стены репродукциями экспрессионистов!
— Носит белую блузу со стоячим воротником и длинную юбку. Совершает длительные прогулки по Шварцвальду…
— А в перерывах режет, режет, режет тритонов… — подхватывал, похохатывая, Шварц, и они оба смотрели на нее с ласковой нежностью, что твои дядюшки. — Ну, Бронислава, хочешь быть Хильдой? Если бы не ее 259 экспериментов по трансплантации в 1921 году, не видать нам в 93-м открытия ингибитов белков апоптоза…
Что такое ингибиты — Бронислава знала. А про Хильду прочитала в тот же вечер. Хильде повезло работать с Гансом Шпеманом — крупнейшим ученым того времени. Но вместо того, чтобы дождаться публикации своих опытов и получить докторскую степень, Хильда вышла замуж за какого-то практиканта, родила сына и погибла — глупо, бессмысленно, разлив керосин в попытке разжечь печь и приготовить обед. Платье ее вспыхнуло, и на следующий день бедняжка скончалась от ожогов. А не выйди Хильда замуж и не ограничь свою жизнь киндер и кюхе, получила бы, как пить дать, Нобелевскую премию со Шпеманом в 1935 году. Бронислава тогда пообещала себе не совершать таких глупых ошибок. А то, что рядом со Шварцем она тоже рано или поздно получит Нобелевку, не сомневалась. И вот теперь… Что ей делать теперь?
В проеме двери она увидела молодого невысокого мужчину, одетого совсем по-летнему, неформально: футболка и джинсы. Но Броня его вспомнила — мужчина был из полиции, в тандеме с допрашивавшей ее вчера девицей. Что им опять здесь понадобилось — ведь ясно же, что директора убил кто-то чужой, какой-то деревенский грабитель, пьяница или наркоман… Ни у кого в институте рука бы не поднялась убить Шварца! Потому что тут, внутри этих стен, все знали, что он — гений. А поднять руку на гения — это то же самое, что поднять руку на вершину Божественного Творения, и ни один генетик… Она не успела додумать свою мысль, потому что услышала голос Калужкина в коридоре:
— Да, я был у профессора за день до убийства.
— Вряд ли за день, — негромко возразил ему мужчина с Петровки. — Утром в день убийства у Шварца была домработница и, конечно же, протерла все поверхности на кухне.
Броня привстала из-за стола, пытаясь расслышать ответ Калужкина; скрипнул стул — она замерла.
— Возможно, она плохо сделала свою работу? — возразил спокойно Калужкин, а Броня, стараясь производить минимум звуков, прокралась к приоткрытой двери.
— Нет. Невозможно. Дочь Шварца навещала его пару дней назад. Если бы домработница некачественно убралась, то остались бы и ее отпечатки.
Бронислава осторожно выглянула в коридор — метрах в десяти стояли оперативник и Калужкин, — и она поняла, что, несмотря на спокойный тон, зам явно напряжен.
— Хорошо, — выдохнул Калужкин. — Я подъехал к нему сразу после работы. Хотел объясниться.
— Что-то, связанное с вашей ссорой накануне?
— Да. Борис настаивал на продолжении серии долгосрочных опытов по теме, которая казалась мне заведомо бесперспективной и, кроме того, очень дорого стоила институту. Несмотря на хорошее госфинансирование, я считал глупым тратить деньги впустую.
«Он врет, — поняла Броня. — Зачем же он врет?»
— В котором часу вы ушли?
Калужкин пожал плечами:
— Где-то в восемь. Может быть, полдевятого.
— То есть за час до прихода неизвестного убийцы?
Бронислава прильнула к двери, чтобы ничего не упустить из разговора, — дверь скрипнула. Калужкин бросил быстрый взгляд в ее сторону и, повернувшись снова к оперативнику, раздраженно ответил:
— Я не знаю, когда пришел убийца, поэтому оценить отрезок времени мне проблематично.
— Тогда, вероятно, вы сможете предоставить нам алиби на тот вечер?
Калужкин вновь поглядел на дверь, за которой пряталась Бронислава.
— Я был… — он замялся, — с женщиной.
— Отлично. — Оперативник несколько демонстративно занес ручку над листом бумаги. — Ее имя, телефон?
Калужкин сглотнул:
— Я не могу вам этого сказать.
Оперативник кивнул, спрятал ручку между страниц в папке с записями.
— Тогда, очевидно, вам придется пройти со мной.
Калужкин кивнул:
— Да, конечно.
Броня едва успела отпрянуть от двери: они прошли мимо нее к выходу и едва успели скрыться за углом коридора, как она последовала за ними, выбежав на проходную минутой позже того, как они вышли во двор. Калужкин, в старом пиджаке и чуть мешковатых брюках, казался таким… потерянным, что у Брони сжалось сердце. Да, он, конечно, не Шварц. Но он тоже был в ее «команде», из своих: близкий друг Бориса Леонидовича, а значит, светящийся шварцевским отраженным светом. И пусть не блистал сам, но Калужкин был для Брони как радиатор или теплая печка, греющая ровным сухим теплом. И вот теперь его уводили, возможно навсегда. Бронислава почувствовала, что у нее защипало в носу, — еще чуть-чуть, и она снова расплачется.
— Куда это его? — Коля-охранник задумчиво почесал небритый подбородок. — В кутузку, что ли?
— Его скоро выпустят, — сказала Броня, стараясь убедить и себя. — У него есть алиби. Он был с женщиной. Наверное, замужней. И не хочет ее выдавать…
Ее прервал квохчущий смех охранника:
— Ну конечно! Ох, насмешила! — Броня возмущенно на него уставилась, а тот все не мог успокоиться: — Замужняя! Видел я, какие у него замужние!
— Что ты имеешь в виду? — холодно спросила она.
— Мимо на машине проезжал, когда он их снимал, рядом с шашлычной! Там и отель есть поблизости — комната на час!
Бронислава молча уставилась на него, не веря: Калужкин? Калужкин и проститутки?
— Ну а чего? — осклабился Коля. — Тоже мужик. Припирает, наверное. Не все ж над микроскопом сидеть! И Шварц ваш, анахорет анахоретом, а небось…
— Не смей, — тихо сказала ему Броня. И он резко замолк, такая ненависть слышалась в ее голосе. — Никогда не смей ничего говорить про Шварца, понял?
— Понял, — сказал опешивший Коля. — Ты, это, не заводись, а?
Броня кивнула и, резко развернувшись, стала подниматься по лестнице.
Екнуло сердце — почему она не рассказала Калужкину о том человеке в кожаной куртке? И о сейфе. Но она все не могла решиться.
Два часа назад Маша подъехала по адресу, указанному в банке данных ГИБДД, — телефон не отвечал, а на звонок в дверь открыла весьма помятая дама в одном нижнем белье.
