— Клевета! — бессильно восклицал он, прыгая вокруг Виктора, как петух. — Подлец! Ольга, не слушай его!
И тут Виктор коротко и резко двинул Васю ногой в пах. Вася взвыл от боли, обеими руками схватился за травмированное место и с вытаращенными глазами, как подкошенный, рухнул на колени. Ольга метнулась к нему и бросилась рядом с ним на пол. Не зная, что предпринять, она обняла его за шею и принялась дуть ему в лицо.
— Тебе не больно? Не больно? — повторяла она.
Судя по тому, как Вася хрипел и кланялся, ему было очень больно.
— Вот это я понимаю, — настоящая, крепкая мужская дружба! — ликовал Плохиш.
Стоя на коленях, Вася поднял багровое лицо и с ненавистью посмотрел на Виктора снизу вверх. В его глазах стояли слезы боли и унижения.
— Это ты взорвал Сырцова! — внезапно прохрипел он. — Ты на любую подлость способен!
Виктор шагнул вперед, и Ольга инстинктивно прикрыла Васю своим телом. Видя, что ему не добраться до Васи, Виктор остановился и усмехнулся.
— Может, и я, — признал Виктор, наклоняясь вниз, чтобы Вася лучше расслышал. — Может, и Владика Гоздан-кера, этого недоделанного, тоже я грохнул. И что теперь?
И сразу в комнате стало очень тихо. В лице Васи отразился неподдельный ужас. Даже Ольга замерла.
— А вот про это я слушать не хочу! — объявил Плохиш. — Мне своих проблем хватает, лишнего знать мне не надо. Кто там из вас кого замочил, вы уж сами разбирайтесь. Я пошел. Пока, ребята.
И он выкатился из комнаты. Ольга подхватила Васю, помогла ему подняться и зачем-то накинула ему на плечи свою длинную шубу, как будто он замерз. Опираясь на нее и низко приседая, Вася неуклюже заковылял к выходу.
— Ничего он тебе не сделает, этот распоясавшийся хам, — успокаивала Ольга Васю, не оборачиваясь на Виктора. — Никто ему не позволит. Он еще у тебя прощения будет просить. Не нужно нам от него ничего, хватит нам на жизнь.
— Да нет, — возразил ей вслед Виктор. — Не хватит. Ты просто давно деньги считать разучилась. Ты как-нибудь прикинь из любопытства, сколько ты в месяц тратишь.
Ольга лишь громко хлопнул дверью. Виктор постоял, хлебнул еще коньяка, растер ладонями бледное лицо и обернулся к нам с Пономарем.
— А как ты узнал, что Плохиш сваливает? — поинтересовался он.
— Да я его насквозь вижу, — пренебрежительно ответил Пономарь. — Это с вами он из себя блатного строит. А сам как был барыгой трусливым, таким и остался.
Виктор опустился в кресло и покатал затылок по массивной спинке.
— Башка болит, — пожаловался он. — Пить надо бросать. Ну, что у нас в сухом остатке? Вася с Плохишом сбежали, Храповицкий в тюрьме. Трое нас осталось плюс доблестный генерал Лихачев. Как дальше будем жить?
Я не знал, как жить дальше. Я подошел к окну и раздвинул плотные жалюзи. Светать еще не начинало, но темнота теряла свою густоту и плотность.
— Утро наступает, — сказал я. — Поехали по домам, отсыпаться.
— Поддерживаю, — зевая, промычал Виктор и вдруг спохватился.
— Кстати, завтра Лариса приезжает, — сообщил он. — То есть, уже сегодня
— Какая Лариса? — поднял брови Пономарь.
— Храповицкая. Володина жена. Из Англии, вместе с Данилой, старшим сыном.
— Когда?! — ахнул я.
— Часа в два, что ли? Или в четыре? Вот черт, — потер он лоб. — Совсем из головы выскочило. Надо у секретарей уточнить. Мы с тобой поедем ее встречать.
— А ты раньше мог об этом сказать?!
— А что это меняет? — равнодушно поинтересовался Виктор.
Но кое-что это все-таки меняло. Хотя бы то, что прежде чем доставить Ларису с сыном к их семейному очагу, следовало выкурить оттуда Олесю, которая после ареста Храповицкого сбежала из больницы и благополучно там окопалась.
1— Я никуда отсюда не поеду! — воскликнула Олеся звонко и категорично. — Даже не мечтайте.
Между прочим, за последние шесть часов это была уже вторая женщина, которую я встречал без косметики, и я начинал подумывать, не пора ли мне переключиться на мужчин, или вообще завязать с этими глупостями. Мы с Виктором даже после бессонной ночи, небритые и несвежие, не сильно уступали ей в привлекательности.
Мы стояли посреди кухни и слушали пламенные речи Олеси, подчеркнутые красным цветом ее спортивного костюма.
— Я буду бороться за любимого человека! — продолжала она. — До конца!
Я и так чувствовал себя раскисшим, как подмокший хлеб, но после этого заявления ощутил полную безысходность. Когда женщина сообщает, что будет бороться за любимого человека, то это означает, что именно с любимым человеком она и будет бороться. Особенно с его дурной привычкой увлекаться другими женщинами. А если она добавляет, что будет это делать до конца, то, скорее всего, она имеет в виду не свой конец, а его, и он уже не за горами. Я даже сел на жесткий стул, от тоски.
В отличие от меня Виктор не склонен был искать в ее словах потаенный смысл. Он был убежден, что в ее речах нет никакого смысла.
— Да борись, жалко, что ли? — разрешил он, беря со стола пульт от телевизора и принимаясь щелкать кнопками. — Только не верещи, ладно? Хочу футбол досмотреть, вчерашний матч должны сейчас повторять. — Он повернулся ко мне. — Не видал? Там наши во втором тайме гол сами себе забили. Вот придурки! Я, кстати, тоже пропустил, замотался.
— Я останусь здесь! — взывала к нам Олеся. — Я буду ждать Вовочку!
Она всхлипнула.
— Олесь, ну я же попросил тебя убавить звук! — укоризненно произнес Виктор. — Не слышно, что там комментатор объясняет. Минут за двадцать до конца. Мне охрана рассказывала.
— Почему эта поганая Картошкина должна хозяйничать здесь? — продолжала Олеся. — Я люблю Вовочку больше, чем она.
— Потому что эта поганая Картошкина — его законная жена, — меланхолически проговорил Виктор. — Во-во, гляди, сейчас вклотят! А, нет, не то! У тебя теки-ловка есть?
— Она живет там в этой поганой Англии, а сама даже английский выучить не может, — твердила Олеся срывающимся от обиды голосом. — Готовить не умеет. Когда она здесь, Вовочка ко мне завтракать приезжает. К тому же она никогда ничего на место не кладет, я после ее приездов по три дня прибираюсь. Неряха! Только деньги с него ежемесячно тянет, — поскольку Виктор не обращал на нее особого внимания, Олеся старалась встать между ним и телевизором. Так же она поступала во время сцен с Храповицким, которых я наблюдал достаточно. — Она и не представляет, что у нас тут в России творится. Какие ужасы приходится простым людям здесь выносить. Приезжает, вся важная такая! «Ах, как это вы можете в таком болоте обитать?!» — манерничая, передразнила она. — Мне девчонки рассказывали, как она в магазинах себя ведет. Им стыдно за нее! Специально с акцентом говорит, будто русский уже забыла. А я страдаю.
— А ты не страдай, — перебил Виктор, вытягивая голову то в одну, то в другую сторону. — Зачем страдать? Я вон с похмелья — и то не страдаю. Ты лучше отойди куда-нибудь да текиловку принеси, я тебя уже в третий раз прошу.
Слезы Олеси его не трогали, возможно, потому, что выглядели не вполне натурально, хотя переживала и плакала она искренне. Привыкнув играть чью-то роль, она утратила естественность поведения и фальшивила даже в самые драматичные минуты своей жизни.
Кстати, девичья фамилия жены Храповицкого была не Картошкина, как уничижительно произносила ее Олеся, а Картошина. Фамилией Лариса и впрямь уступала Олесе, но во всем остальном нравилась мне больше. Во всяком случае, она не носила красные спортивные костюмы, не целовалась с собаками, здоровалась с окружающими и предлагала им чай, когда они приходили в гости.
Вообще я ловил себя на том, что в конфликтах между женами и любовницами чаще сочувствую женам. Наверное, потому, что в душе я консерватор и стою на страже семейных ценностей. Оттого и не женюсь: зачем разрушать то, чем дорожишь?
— Почему вы так по-скотски к нам относитесь? — вновь всхлипнула Олеся.
Не дождавшись текилы, Виктор сам полез за ней в холодильник.
— Нормально я к тебе отношусь, — проворчал Виктор. — Не дерусь с тобой, скандалов не устраиваю. Что ты до меня докопалась?
— Я не про себя лично говорю, а про всех про нас! Про ваших любимых женщин. Вы просто пользуетесь нами, поступаете, как вам удобно, и мы еще должны вечно выслушивать бесконечные истории про ваших старых, толстых жен, какие они у вас хорошие и умные! Зачем же вы тогда нас заводите? Вот и жили бы с ними! А то вы им только врете!
— С чего это они умные? — удивился Виктор, вытаскивая из холодильника початую бутылку. — Такие же дуры! Между прочим, мы не только им врем. Мы и вам врем, так что ты зря обижаешься. Да я уж вообще забыл, когда правду говорил.
— Мы всем жертвуем ради вас, — продолжала декламировать Олеся. — Отдаем вам свою молодость, свою красоту. Самое дорогое, что у нас есть.
