Жена, дочь? Тут ясно. Вероника выйдет замуж, сохранив туманное сожаление о бывшем супруге-неудачнике и весьма конкретное сожаление о своей загубленной жизни, им, неудачником, конечно, загубленной... А дочь - та вовсе под чужим созвездием родилась, дочери вообще папа на данном этапе без надобности, ей связи его нужны и наследство. И странно, и страшно чувствовать в маленьком, хрупком человечке, не определившемся ни в социальных, ни в нравственных ориентирах, железную хватку и волю уже бесповоротно состоявшегося потребителя. Дочь себя пристроит, за нее волноваться - пустое, ген выживаемости здесь доминирующий, хотя и дурно мыслить так о собственном, любимом ребенке...
Теперь о себе. Уже никогда не подняться. И лучшее, что он мог совершить во имя собственных амбиций после изгнания из рая, - стать консультантом тех, кто сколь- нибудь решает, суфлером десятка театров. И только. Он ничего не значил сам, он исполнял, грамотно корректируя, чужую волю, а проявление воли собственной свелось к уголовщине. Он... прожил жизнь! Нахлынуло безразличие. А после странно и остро захотелось в деревню, на Волгу, где был свой дом на берегу широкого разлива. Побродить бы по исталому лесу, кропотливо и тайно готовящему обновление трав и листвы, вспомнить о радостях прошлого лета, вернуться домой в сумерках, надышавшись хвоей, затопить печь, посидеть возле близкого огня со стаканчиком коньяка, подумать...
Только-то и осталось у него: пустые думы у деревенской печи...
В сознание неожиданно ворвались какие-то голоса и маршевые звуки, доносившиеся из радиотранслятора. Он повернул рычажок громкости до упора, и кухню заполнил, гремя барабанной дробью и пронизывая звонкой медью горнов, пионерский парад, вдохновенно комментируемый взволнованным диктором, призывающим "быть достойными... гордо нести...".
Ярославцев оглушенно прислушался к привычным, впитанным с детства оптимистическим словосочетаниям, подтвержденным ликующей оркестровой какофонией, и вдруг почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом... Затем, исподволь ужасаясь неудержно нахлынувшему на него сумасшествию, схватил за спинку кухонный стул и пустился с ним в неуклюжее вальсирование, пытаясь попасть в такт бравурных ритмов, доносившихся из неведомых пространств...
Болезненный удар о край газовой плиты заставил его прекратить эту дикую пляску.
Он выдернул шнур ретранслятора из сети, наспех допил чай и спустился к машине.
До фирмы Джимми доехал быстро. Машину оставил в переулке неподалеку; подняв воротник пальто, пошел к офису.
С Джимми он познакомился в той злополучной заграничной командировке, на стройке. Фирма, где Джимми тогда служил, специализировалась на поставке облицовочных материалов, и именно эту фирму Ярославцев когда-то крупно надул, выхватив у нее из-под носа большой заказ и погорев на том заказе...
А после, спустя пять лет, Джимми объявился в Москве, позвонил и сказал:
- Я приехал сюда учиться твоей деловой хватке, Володя. Готов брать уроки...
Встречались они редко, но неизменно сердечно, говорили всегда откровенно, не темня, и цену друг другу знали прекрасно. Сейчас, шагая к подъезду офиса, Ярославцев знал, что здесь может говорить впрямую и поймут его здесь наверняка.
- Дорогой гость... - Джимми, улыбаясь, встал из-за стола, протянул руку. - Какими ветрами и судьбами?
- Слушай, - сказал Ярославцев, всматриваясь в его лицо. - Удивительное дело: иностранца у нас видно сразу. И даже не в одежке дело. У вас непостижимо чужие лица и непостижимо отстраненные глаза...
Джимми степенно поправил густо-синий галстук в мелкую белую звездочку. Застегнул лощеный, с "плечиками" пиджак.
- Отстраненные... от чего?
- От наших проблем, вероятно... Вы живете здесь во имя благ жизни там, может, поэтому... Ты как, не против прогуляться?
- Буду через час, - кивнул Джимми симпатичной секретарше, холодно и приветливо улыбнувшейся шефу, гостю и тотчас спрятавшей лицо в бумаги и в ухоженные рыжеватые локоны.
Медленно побрели по тротуару узенькой старой улочки.
- Боже, - искренне вырвалось у Ярославцева, озиравшегося потерянно на церкви, колонны купеческих особнячков, лепку карнизов. - Все знакомо, и все как впервые. Да и пешком идти, как впервые... Все за рулем, в глазах - асфальт, выбоины- колдобины, разметка, а по сторонам - размытый фон: дома, камни-кирпичи... Ну, думается, и бог с ними, с камнями, быстрее бы к дому, к телевизору...
- Ты, увы, неоригинален, - поддакнул Джимми натянуто.
- Я приехал к тебе по серьезному делу, - упредил Ярославцев недомолвки.
- Я рад.
- Джимми... - Он помедлил. - Однажды, год, да, кажется, год назад, будучи у меня в гостях, ты посетовал на нехватку денег...
- А вот в тот раз был неоригинален я, - отозвался Джимми. - Ибо у денег бывает всего два состояния: или их нет, или их нет совсем...
Сдержанно рассмеялись.
- Джимми, - оборвав смех, с нажимом повторил Ярославцев. - В тот раз ты... намекал на необходимость не абстрактных денег, а рублей, за которые ты готов платить валютой. Коэффициенты не обозначались, фраза вообще была проходной... Я же понял тебя так: в то время подобная операция виделась актуальной для решения незначительных бытовых проблем. Проблем не острых, сиюминутных, сугубо личных; прибыль от операции тоже носила характер бытовой, в рамках улучшения бюджета месяца...
- Со стороны виднее, - неопределенно ответил Джимми. Однако ныне проблема исчерпана.
- Значит, - сказал Ярославцев, - или ее, проблему, ты решил достаточно долгосрочно, или...
- Владимир, выкладывай дело.
- Извини... У меня есть сумма. Большая сумма. Я заинтересован обменять ее на другие денежные единицы.
- Ты серьезно? - Джимми замедлил шаг. - Впрочем, ты серьезно. Но ты же...
- Да. Джимми, - согласился Ярославцев. - Я никогда не был ни валютчиком, ни жуликом. И... я все объясню. Только сначала ответь.
- Реально... - Джимми узко прищурился, - реально, в долларах, ты можешь рассчитывать на сумму, в шесть раз меньшую. Это уже бизнес, Володя. Большой бизнес. И я должен что-то заработать.
- Сроки?
- В течение трех недель.
- Хорошо. Три недели. Завтра я назову тебе точную сумму, предлагаемую для обмена. Паспорт у тебя с собой?
- Да. - Джимми удивленно скосился на него. - А...
- Джимми, - прошептал Ярославцев, упорно глядя куда-то мимо него, - я должен бежать из страны. Должен! Именно поэтому мне нужна валюта и нужен паспорт... На реальное имя. Иначе не приобрести билет.
- Но паспорт... мой!
- Твой Джимми, твой. Ты дашь мне его на неделю. Всего. Через неделю паспорт вернется. Конечно, не исключены неприятности... Но мы знакомы, я мог выкрасть паспорт, причем незаметно; ты в конце концов сподобился оставить портмоне у меня... был в гостях, портмоне выпало, не обратил внимания, ну, и так далее.. Риск? Но это же бизнес, Джимми.
- Что случилось, Володя? - В голосе Джимми прозвучала сочувственная тревога. - Я всегда считал тебя... не обижайся... цельным и честным человеком. Я знал. У тебя хватало недоразумений, но предавать страну... Володя, я не сказал еще одной вещи: да, я в состоянии обменять твои деньги. Но, как понимаю, внушительная сумма вряд ли заинтересует частных лиц... Она заинтересует организацию... Не стану скрывать: мне от того - лишь набранные очки по службе и финансовый доход... А тебе? Это же пойдет против... твоей страны, Володя. Может, ты впервые... торопишься? Ты всегда мне казался.
- Прости, Джимми, - оборвал его Ярославцев. - Прости, что пришлось тебя так разочаровать... Я просто спасаю жизнь. Ничего больше. Итак, паспорт. Думаю, данная услуга войдет в оговоренный, как полагаю, нами процент.
- Услуга! - Джимми невольно хмыкнул. - Да без нее бессмыслен весь предыдущий и дальнейший разговор! Но условие, объяснения со всякого рода властями следующие: паспорт ты выкрал...
- Да. Да. Да.
Простились у машины. Отъезжая, Ярославцев подумал с радостью: все складывается чертовски удачно! Для подготовки тех преступлений, за какие в лучшем случае максимальный срок... Одно успокаивает: через Джимми выход на серьезный канал. Связываться же с валютчиками в таких играх опасно - слишком велики суммы, да и по срокам они не уложатся с обменами.
- Смертельный номер, - пробормотал он себе под нос. Лица со слабой нервной системой обречены на инфаркт. - И наддал газу, спеша пересечь перекресток на зеленый мигающий свет.
Теперь предстояло заехать к Виктору Вольдемаровичу Прогонову. Весьма одаренный художник-график, реставратор и попутно цинкограф. Волей судьбы неудачник. Художественных открытий Виктор Вольдемарович не совершил, а в узкие врата доходных сфер, где плотно отирались преуспевающие бездари, втиснуться не сумел, несмотря на целую палитру дарований. В то же время один из знакомых Прогонова, способный лишь разнообразно вырисовывать на том или ином фоне профиль вождя революции, занимал ответственные должности, имел две мастерские, учеников и великое множество благ, нисколько не стесняясь ремесленностью своего скудного "кредо". В основе такого процветания лежал своеобразный талант, начисто у Прогонова отсутствующий. И потому жил Виктор Вольдемарович безвестно и скромно до той поры, покуда не уяснил, что государственная служба дает доходы куда более меньшие, нежели те, которые можно извлечь, используя талант приватным образом.
