Затем на меня обрушилось состояние полной прострации. Я не мог ни двинуться, ни говорить, мысли застыли, как в летаргии. Еще немного погодя, так же внезапно, мне удалось вырваться из своего оцепенения.
– Номер телефона Массэ! Быстро! Быстро! Быстро!
Она вздрогнула.
– Но...
– Да поймите же, наконец, там моя жена.
– О! Боже мой! Звоните: Майо 58-14.
Я схватил трубку. Портье чуть задержался с ответом. Меня разрывало отчаяние.
– Слушаю.
– Срочно соедините меня... Нет, не надо.
Я вспомнил, что штепсель от телефона Массэ, оборванный мной, когда я выскакивал на улицу к приехавшей Салли, лежит в моем кармане.
* * *
Увидев, как я перескакиваю через шесть ступенек подряд, лысый толстяк, наверное, подумал, что я сошел с ума и перерезал горло постоялице их отеля. Выскочив на улицу, я бросился к своей машине.
Я повторял про себя:
– Салли! Моя Салли! О Господи! Сделай так, чтобы ей не хотелось пить! Сделай так, чтобы она ничего не выпила! Если я найду ее мертвой, я убью это чудовище, эту девку!
У Порт-Майо я чуть не протаранил такси, водитель которого наградил меня потоком ругательств. Я знал, что в Булонском лесу скорость ограничена, но на широких аллеях, превращенных дождем в каналы, где туман не казался слишком густым, выжимал сто пятьдесят километров в час.
Наконец бульвар Ричарда Уоллеса! Черные решетки, как будто выписанные тушью! Белый фасад надменного дома, в котором, возможно, уже лежат два трупа... Свет в гостиной горел. Я немного постоял у машины, надеясь увидеть за шторами милый силуэт Салли, но широкий квадрат окна был пуст, как экран сломанного телевизора.
Салли! Моя Салли! У Фергюсонов спали, наевшись до отвала сладостей и вдоволь навеселившись, наши малыши.
Все смешалось в моей бедной голове. Если бы я был более сильным человеком! Если бы не нуждался в присутствии жены...
Я чуть было не заорал снизу: "Са-алли-ии!" Мне казалось, что, если я позову, она появится, а если поднимусь наверх...
У консьержки, наконец, горела лампочка. Ее муж что-то косноязычно бормотал, а она после каждой его фразы отвечала: "Тихо! Тихо!"
Я поднялся наверх.
На лестничной площадке я прислушался к звукам в квартире. За дверью царила полная тишина. Тишина... да, мертвая тишина! Я бесшумно открыл дверь. В квартире была атмосфера роскоши и потрясения. Из гостиной лился обильный свет. Готовясь к худшему, я сразу направился туда. Если бы меня приговорили к расстрелу и унтер-офицер отдал приказ взводу: "Цельсь!" – и то бы я не был более напряжен.
Никого!
Я позвал, сначала тихо, затем громче:
– Салли!
Никто не отвечал.
Я повторил, еще громче:
– Салли! Салли!
Теперь я не торопился. Я знал, пока буду звать ее, она будет жить.
Меня заставил умолкнуть вид азалии, лежавшей на полу, – я бросил в горшок с ней кубик льда, а Люсьенн выпила виски, не дождавшись меня. Растение поникло и пожелтело: оно погибло!
Это был первый труп.
– Салли! Салли! Любовь моя!
Ни звука.
Должно быть, она находилась з спальне. Но прежде чем отправиться туда, я зашел на кухню. Бессмысленная надежда еще жгла мое сердце.
Я повторял про себя:
"В морозильнике я обнаружу все кубики льда, кроме одного..."
Холодильник выглядел почти так же устрашающе, как белые двери морга. Я потянул за ручку, она открылась с легким щелчком. Находившиеся в нем продукты выглядели мирно и успокаивающе. Я открыл морозильник. Бачок с отравленным льдом был на своем месте. Я потянул его за ручку. В миниатюре повторялась сцена в морге. Полный кошмар! Бачок оказался полон воды. Вода, едва начавшая замерзать из-за того, что я слишком резко потянул за ручку, проломив корочку, выплеснулась мне на пальцы.
Значит, Салли взяла лед и снова наполнила бачок!
В спальне было темно, но, когда я толкнул дверь, внутрь комнаты проник свет из гостиной, образовав розовый прямоугольник. Благодаря ему, я смог разглядеть обеих женщин. Люсьенн Массэ лежала на кровати, прикрыв лоб рукой. Салли полулежала в кресле. Ее руки свисали по обе стороны его, а голова склонилась на грудь.
О, моя Салли! Почему Бог позволил мне дожить до этой страшной минуты?
Я упал перед ней на колени и схватил ее теплую руку. Салли вздрогнула и слабо прошептала:
– Ах! Наконец ты вернулся, любовь моя!
Я вскочил одним рывком. В полумраке глаза моей жены радостно блестели, сверкали зубы потрясающей белизны.
– Салли, – пробормотал я, – Салли! Значит, ты не пила?
Она сказала: "Тихо", как консьержка своему мужу, и показала на Люсьенн. Нагнувшись над кроватью, я увидел, что на голове молодой женщины лежит резиновый пузырь, наполненный льдом.
– Я положила ей на голову лед, потому что у нее была страшная мигрень, – объяснила Салли. – У бедняжки жуткое похмелье.
И горячо добавила другим голосом, в котором слышалась любовь:
– С Новым годом, Вилли!
– С Новым годом, Салли!
Не помню, что я сделал потом: разрыдался или расхохотался.
Чемпион мира по боксу в тяжелом весе в 1919 – 1926 гг., затем владелец ресторана на Бродвее. (Прим. пер.)
