— Дейви, Дейви! — рыдала женщина. — Это мама! Проснись, поговори со мной!
Цилиндр презрительно хмыкнул и отвернулся. Мужчины, которые вынесли тело мальчика из-под навеса, смущенно потупились. Отец подошел к повозке и попытался утешить несчастную, но та лишь громче зарыдала. Наконец появились еще три женщины в платках, похожие на мать погибшего мальчика. Им удалось стащить ее с повозки. Мужчины подняли оглобли повозки и потащили ее прочь. Следом побрели женщины, которые поддерживали убитую горем мать.
Когда они скрылись из вида, но не из пределов слышимости, отец повернулся к Цилиндру.
— Будет дознание, — сухо сообщил он. — Это я вам обещаю. Уж я позабочусь о том, чтобы дело не замяли!
Мне показалось, что слова и тон отца совершенно не испугали Цилиндра.
— Поступайте как знаете, — сказал он. — Родная мать мальчика, та самая, которая только что кричала и вопила, уверяла меня, что ее сыну уже десять лет. Я ей поверил. Пусть-ка коронер попробует доказать обратное!
С этими словами толстяк отвернулся и зашагал к двери шахтоуправления. Отец направился к двуколке. Влез на скамью, взял поводья и свистнул пони. Я понимала, что он еще злится, но знала, что его гнев направлен не на меня. Он больше не злился на меня за то, что я тайком пробралась в двуколку. Гнев отца был направлен на нечто куда более серьезное… Обо мне он, наверное, тогда вовсе забыл. Он забыл, что я сижу позади него на деревянном сиденье. Когда мы выезжали из поселка, мне показалось, что я мельком увидела мальчика, который подарил мне счастливый талисман, но я не была в этом уверена, хотя повернулась на сиденье и оглянулась. Если он и стоял в воротах, то быстро ушел.
Я отважилась заговорить лишь на полпути к дому.
— Там умер маленький мальчик, — сказала я. — Он был очень маленький, да, папа?
Отец покосился на меня; мне показалось, он лишь тогда вспомнил обо мне.
— Лиззи… — сказал он и задумчиво тряхнул головой. — Да, он в самом деле был очень маленький. Наверное, даже младше тебя.
— Что же он делал в шахте? — спросила я. — Неужели копал уголь?
Отец натянул поводья, и двуколка остановилась.
Солнце уже взошло и мягко согревало мне плечи. Шахтерский поселок остался позади, но до окраины городка мы еще не доехали. Вокруг раскинулись красивые зеленые холмы; пирамиды шлака казались крохотными точками на горизонте. Все выглядело таким чистым и мирным; грязь того места, которое мы только что покинули, и ужасная сцена, которой я стала свидетельницей, казались нереальными, как будто все приснилось мне в страшном сне.
— Он работал дверовым, — сказал отец. — Лиззи, ты знаешь, что такое дверовой?
Я покачала головой.
— Как же мне объяснить? Ну, слушай. Воздух под землей очень грязный. Для того чтобы в забой поступал свежий воздух, роют две большие вентиляционные шахты. — Отец руками изобразил две длинные узкие трубы. — Через одну вниз, в забой, поступает чистый воздух, а через другую наверх откачивается дурной воздух. Вентиляцией управляют с помощью деревянных дверей. Их открывают и закрывают дети, маленькие мальчики; они сидят под землей целый день.
— В темноте? — испуганно спросила я.
— Да, Лиззи, в темноте.
— И совсем одни?
— Да, одни.
Я подумала о маленьком мальчике, младше меня, которого заставляли много часов подряд сидеть одного в темноте под землей. Я пыталась представить, как ему, должно быть, было страшно и одиноко. Интересно, водятся ли там крысы?
— Отчего он умер? — шепотом спросила я.
Отец вздохнул.
— В свидетельстве о смерти я написал «изнеможение». Это не понравилось Харрисону.
— Харрисон — тот толстяк в цилиндре и с трубкой?
— Да. Он здешний управляющий. Харрисон очень старался убедить меня, что работа, которую выполнял мальчик, была совсем нетрудной и он никак не мог умереть от изнеможения. Я напомнил ему, что изнеможение наступает по многим причинам и среди них — голод и страх. Кроме того, хотя доказать это значительно труднее, изнеможение может наступить от потери всякой надежды. По-моему, тот мальчик умер, потому что больше не мог жить. Но это мое личное мнение, к тому же оно не имеет отношения к медицине. Коронеру я объясню, что мальчик умер от недоедания и общей слабости.
Неожиданно отец стукнул кулаком по коленям и воскликнул:
— А ведь такого не должно быть! Вот уже два года на подземные работы запрещено нанимать мальчиков моложе десяти лет… а также женщин и девочек! Харрисону об этом прекрасно известно.
— Значит, мистера Харрисона теперь накажут? — спросила я.
— Что? — Мне показалось, что отец улыбнулся, но как-то невесело. — Нет, моя милая, никого не накажут. Харрисон повторит: он не знал, что мальчик такой маленький. Родителей запугают или подкупят, и они подтвердят, что солгали насчет возраста своего сына. Сомневаюсь, что кого-то хотя бы оштрафуют. И если даже владельцев шахты оштрафуют, то на мизерную сумму. Но я позабочусь о том, чтобы такого больше не случилось. Я подниму такой шум, что Харрисон, несмотря на все свое упрямство и отсутствие совести, не посмеет нанимать на работу в забое таких маленьких детей!
Отец распутал поводья, тряхнул ими, и мы поехали дальше. Я сунула руку в карман и нащупала там кусочек сланца — мой талисман. Я решила, что покажу его отцу в подходящую минуту. Пока же доставать его не стоит. Наша кобылка, почуяв, что мы возвращаемся в теплое стойло, быстро трусила по дороге, прижав уши к голове. Вскоре мы вернулись домой.
Едва войдя, я снова услышала женский плач. Молли Дарби сидела на ступеньках лестницы, накрыв лицо фартуком, и горько рыдала, потому что меня нигде не было, и она считала себя виноватой. Няню энергично распекала Мэри Ньюлинг. Экономка называла мою няню лентяйкой и соней и сулила, что доктор непременно вышвырнет ее из дома, когда вернется, и не даст ей рекомендаций. Где сейчас мисс Элизабет? Скорее всего, зловеще предрекала Мэри Ньюлинг, больше ее никто никогда не увидит! А если бедняжку украли цыгане? А если она упала в придорожную канаву? А может, ее увез почтальон? Они ведь, как всем известно, почти всегда пьяные!
— Да вот же она, — сказал отец, выталкивая меня вперед, чтобы доказать, что ни одна из бед меня не постигла.
Молли взвизгнула и вскочила на ноги, а затем прижала меня к своей пышной груди.
— Ах, сэр! Ах, мисс Элизабет! Где же вы были? Клянусь вам, сэр, я заглянула к ней в комнату ровно в семь, и ее там не оказалось! Как она вышла? Я ни звука не слышала!
— Отведите ее наверх и вымойте хорошенько, — устало велел отец. — Мэри, будьте добры, заварите мне чаю.
Я посмотрела на себя и увидела, что мои руки и одежда покрыты тонким слоем угольной пыли. Она как будто висела в воздухе над шахтой. Видимо, и лицо у меня стало таким же грязным.
Когда Молли потащила меня наверх, отец снова окликнул нас.
— Погодите!
Мы остановились.
— Да, сэр? — испуганно ответила Молли.
— Лиззи, — обратился ко мне отец.
— Да, папа? — так же испуганно, как Молли, ответила я, боясь, что теперь меня ждет наказание за мою выходку.
— На всю жизнь запомни то, что ты видела сегодня, — сказал отец. — Теперь ты знаешь истинную цену угля!
Оставшись одна, я положила талисман с папоротником в старую лакированную шкатулку, в которой хранились другие мои детские «сокровища». Я знала, что никогда не забуду того, что увидела в шахтерском поселке, хотя смысл отцовских слов дошел до меня не сразу. Впрочем, после того дня я ни разу не слышала, чтобы Мэри Ньюлинг жаловалась на дороговизну угля.
Мой отец был хорошим человеком и любил меня. Но на его плечи свалилось слишком много забот. Обо мне он не слишком пекся — лишь бы я была весела и здорова.
И все же моя выходка, должно быть, дала ему пищу для размышлений. Отец понял, что его дочь растет настоящей маленькой дикаркой. Вскоре после поездки на шахту Молли Дарби покинула наш дом, так как вышла замуж за фермера, и ее сменила гувернантка, мадам Леблан. Все совершилось как всегда: отец нанял ее главным образом потому, что она отчаянно нуждалась в работе и могла приступить тотчас же. Его добросердечие в очередной раз перевесило здравый смысл.
Вскоре я поняла, что никакого месье Леблана не существует в природе и «мадам» мою гувернантку называют лишь из вежливости. Зато она была настоящей француженкой и утверждала, будто приехала в Англию много лет назад и до нас служила в одной очень почтенной семье. К сожалению, ее прежние хозяева переехали в Индию и потому не могли дать ей рекомендательного письма.
Я подслушала, как Мэри Ньюлинг говорила кому-то на кухне:
— Гувернантка, как же! Помяните мое слово, она зарабатывала себе на пропитание вовсе не в классной комнате, а в спальне! И хотя сейчас она пообтрепалась, язык у нее подвешен неплохо. Ну а доктор по доброте душевной всему верит!
