- Садитесь, пожалуйста.
Питер падает на освободившееся место и выключается.
Так судьба свела его с Ирен.
Впервые за много-много лет Питеру снилась мама. Она касалась его лба прохладными губами, поддерживая прохладной ладонью затылок, поила его каким-то душистым питьем, заботливо подтыкала одеяло. Питер хотел попросить, чтобы она с ним поговорила, но мама отступила в темноту. Откуда-то издалека послышалось неразборчивое бормотание, и вскоре другие руки - сухие, шершавые - начали бесцеремонно ворочать, мять Питера, выстукивать морзянку на его спине, тыкать в ребра холодным металлическим кружком.
Провал. Снова голоса. Прикосновение к телу мягкой влажной ткани. Укол в ягодицу. Быстро надвигающаяся темнота, совсем нестрашная, напротив, теплая, ласковая, убаюкивающая. Потом темнота потихоньку рассеивается, и он снова ощущает мамино присутствие.
Питер открыл глаза. Женщина, склонившаяся над ним, ничем не напоминала маму. Разве что цветом глаз - насыщенным темным цветом кофейной карамельки.
- Кто вы?
Женщина выпрямилась и засмеялась.
- Серьезный вопрос. Кто мы? Зачем явились в этот мир?.. - продекламировала она с выражением - Вы в этом смысле? Меня зовут Ирина. Для друзей - Ирен. А если хотите узнать что-то еще, сформулируйте вопрос поточнее.
- Я тебя нашел, - уверенно сказал Питер и тут же погрузился в глубокий спокойный сон.
Его мать звали Айрин.
Позже, когда Ирен рассказала, как он к ней попал, Питер поразился хитроумному узору, вытканному судьбой. Грузовик, кошмар чистилища, именуемого больницей, свирепый вирус, разгулявшийся в организме, необходимость вылазок в магазины невзирая на высокую температуру, осложнение болезни, проколотая шина, бомба, заложенная или не заложенная в здание поликлиники, - все, что он принимал за козни злого рока, обернулось путеводной нитью, ведущей к Ирен.
- Сначала я ужасно на тебя разозлилась, - рассказывала она. - В кои-то веки удалось занять сидячее место, и тут какой-то пьяный мужик чуть ли не падает мне на колени. Но когда я увидела твое лицо, сообразила, что пьянство тут ни при чем. Когда мы доехали до моей остановки, я уже была уверена, что ты без сознания. Представила, как тебя брезгливо трясут на конечной, а потом, махнув рукой, бросают в вагоне, и ты катаешься туда-сюда, пока какой-нибудь сердобольный милиционер не поволочет тебя в вытрезвитель... В общем, пропустила я свою остановку. На конечной мне помогли дотащить тебя до скамьи, и я уже собиралась бежать за врачом, когда ты вдруг открыл глаза и, как мне показалось, пришел в себя. Я объяснила, что ты болен, сейчас придет врач, и тебя, возможно, отвезут в больницу. При слове "больница" на твоем лице отразился такой ужас, что у меня просто не хватило духу вызвать "неотложку". Я решила позвонить твоим родственникам, с тем чтобы они приехали и забрали тебя домой, но ты сказал, что живешь один, ни родственников, ни друзей у тебя нет. Оставался единственный выход - отвезти тебя к себе. Ох, как мне досталось от Лиски и Ольги Никитичны! Лиска - моя подруга, а Ольга Никитична - старая знакомая, она была нашим участковым терапевтом, но сейчас уже на пенсии. Я сама ее позвала, попросила тебя осмотреть. Она приехала, простукала тебя, а сама все бурчала себе под нос: "Совсем спятила, девка! Притащила в дом неведомо кого. А если он маньяк? А если заразит какой-нибудь гадостью?" Я говорю: "Вы же врач, Ольга Никитична, вот и скажите мне, может он меня заразить?" А она мне: "Я тебе не КВД, сифилис и лепру не диагностирую. Пневмония у твоего бомжа, причем запущенная. Надо антибиотики колоть, витамины. Короче, вызывай "скорую", сама не справишься". А я вспомнила твой затравленный взгляд, когда заговорила о больнице, и пожалела тебя. Справлюсь, говорю. Я уколы давно научилась делать, еще когда мама болела...
Питер рассказал ей свою историю сразу, как только очнулся после целительного сна. Рассказал полностью, без купюр, не прибегая к легенде, которую придумали для него друзья в далеком Лос-Анджелесе. Он был уверен, что если Ирен согласится стать его женой, то не ради денег, не ради положения в обществе. Через неделю Питер сделал ей предложение и убедился в своей правоте. Ирен ему отказала.
- Ты ошибся, Петенька, - сказала она ласково. - Я не та, кого ты ищешь. Мне ясно дали понять Оттуда, - она кивнула на потолок, но имела в виду, конечно, более высокие сферы, - что я рождена не для семейной жизни. Однажды я уже попыталась оспорить это табу, и моя попытка не привела ни к чему хорошему. Не буду скрывать, ты мне очень симпатичен. Я не знаю другого такого благодарного, доброго, нежного человека. Наверное, я могла бы тебя полюбить. Но выйти замуж и родить тебе ребенка - нет. Тебе нужна другая женщина.
Но Питер твердо знал, что другая ему не нужна. Сам удивляясь своему напору, он в конце концов сломил упрямство Ирен. Она стала его женой, пусть не де-юре, но де-факто, и родила ему сына. Два с половиной года они были безмятежны и счастливы.
Одно только беспокоило Питера: Ирен так и не поверила, что они одолели свой злой рок.
- Неужели, ты не видишь: это не злой, рок, это судьба! - убеждал Питер. - Она с рождения толкала нас друг к другу. Все прошлые несчастья были ее указателями. Вспомни все эти совпадения! Даже решение сменить имя мы приняли одновременно. Ты хотела покоя и стала Ириной, я желал избавиться от проклятия О'Нейлов и взял фамилию Кронин - и все в один год, если не в один месяц. Разве это не лучшее доказательство того, что мы обречены друг другу? Наши призраки остались в прошлом, my sweet. Мы победили, и теперь все будет хорошо.
Ирен не возражала, но по ее глазам Питер видел, что она боится поверить. И черт бы побрал все на свете! - она оказалась права. Питер хорошо помнил, как встревожился, когда она пришла домой совсем больная, как не хотел уезжать от нее, но никакие дурные предчувствия его не мучили. Он был расстроен, озабочен, жалел, что из-за малыша вынужден поддаться на уговоры Ирен и не сможет ухаживать за ней сам, но не сомневался: все закончится хорошо. Если Ирен вдруг станет хуже, Лиска непременно ему позвонит, он приедет и не отойдет от жены, пока она не поправится. Он отобьет ее у любой болезни, он никуда ее не отпустит, она не сможет его покинуть.
Открыв Лиске дверь той ночью и увидев ее лицо, Питер сразу понял, что они с Ирен проиграли. Проклятие - его ли, ее ли - настигло их обоих. И тут на него обрушилась боль - не старая, привычная, а новая, незнакомая. Не ограничиваясь полумерами, она разорвала ему грудь и впилась в сердце.
Очнулся Питер в больнице. Не в коридоре и не на грязном тюфяке, а в отдельной палате, на хрустящей от крахмала простыне. Злая ирония судьбы - сейчас он предпочел бы коридор и тюфяк. Тогда он мог бы отдаться во власть иллюзии, будто колесо его жизни повернулось вспять, что сейчас он найдет в себе силы встать, добрести до туалета, а потом бежать, бежать из больницы навстречу Ирен.
Сиделка, заметив, что он пришел в себя, вскрыла ампулу и наполнила шприц.
- У вас был микроинфаркт, - сказала она. - Теперь вам нужен полный покой. - И воткнула иглу ему в вену.
Трое суток Питера продержали на транквилизаторах. Он лежал пластом, оглушенный, отупевший. Но боль не желала отступать. Она прочно угнездилась в сердце и грызла, царапала, клевала, давила...
На четвертый день он ушел из больницы. Написал расписку, что берет ответственность за последствия на себя, и ушел. Единственное, что могло вернуть его к жизни, - это забота о маленьком Микки-Мишутке. Питер должен был сделать все возможное, чтобы хоть сына оградить от проклятия О'Нейлов.
Судьба отвела ему ровно два дня. Во вторник он вернулся из больницы и забрал ребенка у Лиски, а в четверг Она позвонила в дверь.
Судьба явилась в облике грабителя в маске. Точнее, в лыжном шлеме. В прорези шлема были видны только глаза. Питер не успел понять, где он видел их раньше грабитель выхватил из кармана пистолет и в упор выстрелил ему в грудь.
Питер упал, не почувствовав боли. Через миг над ним склонилось ангельское лицо в нимбе сияющих волос. Питер успел прошептать:
- Сын! Мой сын...
И тьма сомкнулась.
12
Надежда страшно злилась. На себя, а еще больше на Эдика. Казалось бы, ежу ясно: если ты попал в переплет и пришел к человеку за помощью, дай ему возможность обдумать вываленную тобой информацию, прикинуть, откуда угрожает опасность, наметить план спасательной операции. Эдик же вместо этого устроил ночь памяти Ирен.
Сначала Надежда молчала, понимая, что ему нужно выговориться, умилостивить дух покойной, заговорить собственную боль, смягчить чувство вины. Она надеялась, что он скоро иссякнет и заснет. Думала, что горе быстро отнимает силы, а Эдик к тому же изрядно подточил их за два дня, накачиваясь спиртным. И он действительно несколько раз отключался, но ненадолго. А включаясь обратно, тут же подхватывал выпавшую из рук нить повествования, и снова говорил, начиная ровно с того самого места, на котором прервался.
