– Да разве не знаете, господин…
– …Ванзаров. Чиновник особых поручений от сыскной полиции.
– Ах вот как, – мадам допустила ошибку: думала, новичка прислали из Врачебно-санитарного, а тут – сыск, совсем иной оборот. – За что нам такая честь?
– Сопровождаю гостью из берлинской криминальной полиции… Мой вопрос к ней не относится. Так что представление окончено, можно опустить занавес.
Мнение о юном простачке и недотепе мадам Ардашевой пришлось сменить, чему она вовсе не обрадовалась. Мужчин привыкла считать куклами желаний. Дергай за ниточку – и он твой. Этот был какой-то неухватистый, будто выскальзывал из цепких ноготков.
– Вам-то для чего?
– Служебная надобность по одному расследованию. Разговор исключительно частный, без всяких последствий. Но если желаете, могу вызвать в участок. Официальный допрос под протокол и так далее.
– Что вы, в самом деле – такой милый, а строгий. Нельзя же…
– Да, я знаю: вы дама нежная, к грубости не привыкшая. Так что же?
Поправив новенькую шаль, чтобы собраться с духом, мадам Ардашева нехотя призналась: девочек к ней приводят лет в двенадцать-тринадцать. Живут на правах прислуги, смотрят, потихоньку обучаются будущей профессии. Но раньше восемнадцати не позволяет их трогать. Хотя есть клиенты, готовые платить любые деньги за свежесть юности. Только за этим следит строго. Совесть у нее есть.
Полина Павловна обволакивала искренностью. Но чем больше старалась, тем вернее просвечивало в ней иное, как дырка в старом зеркале.
– А ваша… – Родион подыскивал слово, которое позорно пряталось, и наконец взял первое, что попалось, – сотрудница может уйти?
– Никого не удерживаем. Когда захочет, двери всегда открыты. Собрала вещички, и поминай как звали.
– Часто уходят?
– Да зачем же? – Ардашева удивилась вполне искренне. – Тут у них и работа, и забота, и дом. Не бьют, не насильничают, все по доброй воле. Деньги в сохранности. А на улице что делать? Того гляди убьют или обкрадут. Кому они там нужны? Здесь я для них защита и закон.
– Всех воспитанниц помните?
– Как родных.
– Некая Варвара Ивановна Нечаева случайно не ваша?
Попытка была отчаянной и честно говоря – вслепую. Как говорится, раз пришел, отчего не попробовать. Но случилось нежданное: Ардашева изменилась в лице. Умильно-конфетное выражение сгинуло, бандерша напряглась, ощетинилась, будто задели уязвимое место, и спросила настороженно:
– Откуда ее знаете?
– Проходит по делу. Она сирота, как говорит, приходится проверять.
– Арестована?
– Пока нет. Но можете в этом подсобить, если захотите. Или чего-то боитесь?
– Вот еще! – Ардашева хоть и фыркнула зло, но, кажется, не так смело, как полагалось. – Мне бояться эту дрянь? Да никогда…
– Я очень рассчитываю на вашу помощь. – Проникновенный тон кого хочешь пронял бы, но Родион еще и поддал жару: – От этого, быть может, зависит жизнь невинного человека…
Признание хлынуло. Варвара действительно сирота, попала в этот дом, когда ей не исполнилось и двух лет, Ардашева воспитывала ее наравне с другими девочками. Но вскоре обнаружила, что характер у ребенка тяжелый. Варвара вечно устраивала мелкие пакости, при этом стараясь свалить вину на других. Могла подсунуть иголку в кусок хлеба или поджечь подол платья. К десяти годам стала настоящим мучением для всего дома. Но при этом жадно стремилась к знаниям, прочитала библиотеку, хранившуюся в чулане, и требовала новых книг. Внезапно, лет в двенадцать, Варвара присмирела, стала мила и заявила, что мечтает стать лучшей куртизанкой борделя. Ардашева не могла нарадоваться на чудо, но приказала не думать о мужчинах еще года четыре, не меньше. Тогда Варвара стала попадаться на глаза посетителям, причем одевалась нарочно так, чтобы у них слюнки текли. Вздорную девчонку пришлось прятать на кухне. И все-таки Ардашева недоглядела. Не без помощи девочек Варвара познала мужчину в пятнадцать лет. Ардашева устроила жуткий скандал. Ей заявили, что теперь она будет работать, как и все, но за молодость тела требует тройной оплаты. Боясь неприятностей, Ардашева приказала ей убираться вон. Варвара немедленно присмирела. Но как только хозяйка ослабила бдительность, прихватила наличные деньги и бежала. Чтобы не поднимать шум, Ардашева смирилась с пропажей и прокляла неблагодарную.
– Кто ее принес? – спросил Родион.
– Была у меня старинная знакомая, милая, добрая женщина. Небогата, но ни в чем не нуждалась, чья-то вдова, кажется. Наверное, пригрела какую-нибудь дурочку, а та принесла в подоле. Воспитывать ребенка не могла, в сиротский дом отдавать жалко, вот и доставила мне.
– Как ее зовут?
– Глафира Панкратовна Кошелева.
– Где живет?
– Ой, даже не знаю. Я ведь никуда не выхожу, хозяйство на минуту оставить нельзя. Она сама Варварку навещала. Уж больше года не видела, может, померла.
Из глубин разврата вернулась Ирма. Судя по вспотевшей физиономии швейцара, допрос проходил с пристрастием. Сделав незаметный знак, дескать, все обошлось, слуга порока удалился, видно, прохладиться.
Мадам Ардашева вошла в роль радушной хозяйки. Предложила отведать что бог послал. Но фрейлейн фон Рейн твердо отказалась. Видимо, есть за счет подобного заведения не входило в кодекс поведения берлинской криминальной полиции. Что в общем вызывает легкое уважение.
Подсадив даму в служебную пролетку, Ванзаров уже собрался влезть следом, как вдруг некое любопытное явление привлекло его внимание. Явление было столь любопытно, что он приказал Синицыну трогать немедленно и уже на ходу крикнул Ирме, что срочное дело требует его всецело.
Дело действительно казалось важным.
Когда-то в детстве Родион однажды попался на краже варенья – в погребе родительского дома, конечно. Сдал его родной братец, кто же еще, но речь не об этом. В тот раз, единожды преступив закон, маленький Ванзаров сохранил достоинство по примеру древних греков, застигнутых римлянами врасплох за философскими пирами с разбавленным вином. Он хорошо запомнил ощущение, когда надо бежать, а некуда. И потому с торжествующей улыбкой поджидал жертву. Даже поманил пальчиком. Но крупный мужчина в отличие от ребенка Ванзарова повел себя хуже некуда. Решил изобразить слепоту, натянул вожжи, попробовал свернуть, но улица не позволила. И, только потеряв надежду, подкатил к торжествующему Родиону.
– А, господин Ванзаров! Как я рад вас видеть, – с кислой физиономией поздоровался Бородин.
– Да неужели? А что вы здесь делаете?
– Где? – совсем уже глупо спросил Нил.
– Да вот на этой самой Рождественской улице. Извините, если забыл, не вы ли клялись, что носа не покажете из дома? Не перебивать! Не вы ли обещали защищать с оружием в руках ваших дам? Не вы ли перепугались семейного рока, до которого пока я не добрался? Ах, вы? Так какого же рожна вы здесь оказались?
– Э-ммм…
– Или по заведению мадам Ардашевой соскучились?
– Да что вы, как можно! – возмутился Нил, совсем не умеющий врать.
И все же джентльмен победил труса. Отбросив кнут, Бородин поднял ладони в тонких перчатках:
– Сдаюсь. Ну, виноват. Киксанул. Не утерпел. Захотелось проветриться и не заметил, как заехал в центр города. Это Буцефал виноват: бежит и бежит себе. Вот и не заметил…
Конь поворотил морду, словно хотел узнать, как это у хозяина хватило наглости обвинить бессловесную тварь, но ему показали кулак.
– И что за это с вами делать? – спросил грозный Ванзаров. – Отказаться, что ли, от вашего дела?
– А поехали пообедаем? Приглашаю в «Доминик». И там готов нести любое наказание…
Подкупить чиновника полиции со стальным сердцем невозможно, в этом не сомневайтесь, но вот с голодным желудком – другое дело. Как-то сразу вспомнился несъеденный завтрак. И утро без чая. И кишки выдали печальную мелодию. И слюна не вовремя набежала. Да и вообще… Короче говоря, Родион опомнился, только когда умял солидную порцию салата с рябчиками, несколько пирожков и тарелку холодной говядины. А что вы хотите: организм молодой, растущий, все время в переживаниях и тревогах, ему силы требуются. Чтобы обжорство чиновника не показалось таким уж неприличным, надо сказать, что и Бородин не отставал. Видно, и ему завтрака не досталось.
Как известно, сытые мужчины совсем не то, что голодные. Практически другие существа. Добрее – наверняка. Отодвинув пустую тарелку и подавив богатырский рык, Родион кое-как выговорил:
– Не думайте, что я… Вот так… Меня так просто… Нет… Уж…
Нил Нилыч тихонько икнул и веско заметил:
– Да что вы… Радн Гергч…. Как мжно… Уф… Так ус…
Дар речи вернул крепкий кофе. Отдышавшись, Родион вспомнил, что он, между прочим, чиновник полиции, а не чревоугодник, потому стал серьезен и прямо-таки суров:
– Будьте любезны отвечать.
– А-ха, – жалобно согласился Нил. Сам же подумал: не человек этот мальчишка, прямо железный какой-то, даже обедом рот не заткнешь.
