рукой.
— Мне хотелось бы знать точное положение ножниц, когда вы о них споткнулись.
— Трудно сказать… Это произошло у северного края сцены… возле лестницы к гримерным.
— Чьи там гримерные?
— Ну, это бывшая гримерная Саттон, гримерная Иглановой и комната, где переодеваются девушки-солистки. Мужские гримерные на другой стороне.
— Скажите, мистер Саржент, как вы считаете, кто убил Эллу Саттон?
Вопрос был очень неожиданным.
— Я… я не знаю.
— А я не спрашиваю, знаете ли вы… Предположим, вы не знаете. Мне просто хотелось бы слышать ваше мнение.
— Не уверен, что у меня есть какое-то мнение на этот счет.
— Это несколько странно.
— А если бы оно у меня было, я не настолько глуп, чтобы его вам сообщать. И не из-за того, что не хочу, чтобы торжествовала справедливость и все прочее. А вдруг я окажусь не прав? В каком я буду положении перед человеком, которого обвинил?
— Я спросил просто из любопытства, — заметил Глисон все с тем же фальшивым добродушным видом.
И тут я понял — это было как вспышка молнии: независимо от того, есть у меня мотив или нет, я все же нахожусь под подозрением. Пусть даже только как сообщник… Но Глисон твердо уверен, что я на стороне убийцы.
Это заставило меня похолодеть, и окончание разговора прошло совершенно механически. Однако я помню, что хотел спросить, почему до сих пор не арестовали Майлса Саттона. Это было очень странно.
— Тогда я сказал ему, что, как мне кажется, споткнулся о ножницы, когда шел за кулисами к гримерным.
— Молодец! — Мистер Уошберн отнесся ко мне явно одобрительно, у него не было оснований сожалеть о том, что накануне он мне доверился.
— Однако, мистер Уошберн, я бы хотел заметить, что мне пришлось нелегко. Мне не понравились вопросы Глисона. Строго между нами и газетой «Нью-Йорк Глоуб», он что-то замышляет.
— Но, дорогой мой, ему именно за это платят. Он должен как можно скорее выдвинуть обвинение, иначе власти будут недовольны. Это цена того, что он сидит в своей конторе.
— Думаю, он меня подозревает.
— Не нужно мелодрамы. Уверен, он вас не подозревает.
— Я хочу сказать, что он подозревает меня не в убийстве, но в том, что я каким-то образом с ним связан. Мой рассказ о том, как я нашел железяку, которая официально известна как орудие убийства, его не удовлетворил. Он понимает, что ножницы лежали в каком-то другом месте.
— Но вы же не думаете… — патрон казался явно взволнованным.
— Я просто не знаю… — и мы оставили эту тему в покое.
На обратном пути я задержался возле квартиры Иглановой на Пятьдесят второй улице. Она приглашала меня к себе, я знал, что она всегда дома для тех, кого хочет видеть, а к таким относился почти каждый, кто оказывал ей знаки внимания.
Она занимала весь второй этаж кирпичного особняка. Эта квартира была ее домом последние двадцать лет, и неудивительно, что сейчас она выглядела как декорация из пьесы Чехова. Царская Россия проступала в каждой мелочи, вплоть до латунного самовара и портретов царя и царицы с дарственными надписями. Большой рояль закрывала старинная кружевная скатерть и украшали еще несколько фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены Нижинский, Карсавина и Павлова.
— Это моя семья, — обычно говорила Игланова случайным посетителям, указывая сильной мускулистой рукой на фотографии и охватывая одним этим жестом как царскую семью, так и артистов балета. На каминной доске стояла великолепная картина, изображавшая Игланову в «Жизели» в момент ее величайшего триумфа в 1918 году.
Дверь открыла служанка и без всяких вопросов пригласила войти.
— А, Питер! — воскликнула Игланова. Одетая в старый халат, она сидела у рояля и смотрела в окно на маленький садик за домом, где среди банок и рваных газет росло единственное чахлое деревце. Отложив на рояль журнал «Вог», она протянула мне руку. — Садитесь и составьте мне компанию.
Я устроился в допотопном кресле, а она что-то бросила по-русски служанке, которая чуть погодя появилась из кухни с подносом, на котором стояли два простых стакана с чаем и лежал лимон.
— В такой жаркий день это лучше всего, — заявила Игланова, и мы с серьезным видом принялись за чай. Потом она предложила мне конфеты, в которых было так много шоколада, что один их вид вызвал у меня тошноту. — Все мальчики любят конфеты, — патетически провозгласила она. Вы плохо себя чувствуете? Слишком много выпили? Американские молодые люди слишком много пьют.
Я согласился и сказал, что это совершенно верно: если что-нибудь и приведет к тому, что наша великая цивилизация в один прекрасный день рухнет, то виной этому будут приемы с коктейлями. Я вспомнил многочисленные статьи, написанные еще в восемнадцатом веке Роландсоном, Джилреем и Хогартом, о всех тех спившихся матерях и ужасных детях, погрязших в джине… Это должно было заставить остановиться и подумать. Следующие несколько секунд я с вожделением думал о джине с тоником.
— Сегодня я не смогла пойти на репетицию: слишком жарко. Я просто умираю.
Согласно общепринятому мнению, жизнь великой балерины состоит из недолгих ежевечерних порханий, после чего, сбросив балетные туфельки, она пьет шампанское в компании с воротилами бизнеса. Нет, большую часть жизни они проводят в пропахших пылью репетиционных залах или классах, репетируя и репетируя год за годом, день за днем, даже после того, как становятся прима-балеринами.
Мне неожиданно пришла в голову мысль, что Игланова — ровесница моей матери.
— Думаю, Джейн Гарден на репетицию все же отправилась.
— Она такая! Я слышала, она ваша petite amie. [3] Это так мило.
— Да, конечно… она просто чудесная.
«Быстро расходятся новости», — подумал я.
— Так приятно видеть счастье хороших молодых людей. Каждую ночь?
— Что? — я не сразу понял, о чем она, потом сообразил и покраснел. — Кроме среды; в среду она слишком устает.
— Это так похоже на меня! — расхохоталась Игланова во весь голос и от всей души. — Мой муж Алексей Куладин (в прежней России он был видным адвокатом) никак не мог понять, чем отличается среда от прочих дней недели… Я пыталась ему втолковать про утренний спектакль, но он говорил: «Какая разница?»
Она долго смеялась, потом мы снова пили чай и Игланова задала мне массу вопросов о том, что мы делаем с Джейн и какие у меня были привычки до того, как я ее встретил. Я рассказал ей множество историй, по большей части они были правдивы, и ей понравились. Она была похожа на одну
