Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

Вася держал в руках упаковку с ампулами, не зная, кому вручить. Хотелось отдать непосредственно больному. А больной с закрытыми глазами безучастно лежал под шерстяными одеялами: в палате было холодно, лицо его, как пересохший чернозем, серое, землистое. На бороде — тусклое серебро щетины.

— Как он?

— Все так же, — за майора ответила пожилая женщина в белом халате.

Вася узнал ее не сразу: да это же Анастасия Карповна, бессменный городской депутат! Ей он и вручил упаковку: от фирмы «Экотерра».

— Сколько отдали?

— Нисколько, — ответил Вася.

О долларах, которые сын Забудских украл и пропил, он говорить не стал: не стоило никого расстраивать, тем более, больного. Может быть, он не спит и все слышит. Вскоре явился главврач, смуглый, интеллигентного вида мужчина, страдающий одышкой. Он попросил всех удалиться, за исключением Анастасии Карповны.

— Голубушка, вы ему сейчас так нужны!

— Спасибо, Рувим Тулович.

О Васе словно забыли, и он поспешил в «Экотерру». После тяжелой бессонной ночи впереди была не менее тяжелая поездка в Никопольский район: американцы уже интересовались закрытым марганцевым рудником, служившим заводским полигоном для испытания броневой стали.

Логику американцев трудно было понять: на полигоне уже пять лет не гремели пушечные выстрелы — нечего было испытывать, так как завод не работал. Здесь остались полуразрушенные железобетонные плиты, на которых крепили броневую сталь, а в штольнях плескалась днепровская вода, коричневая от ржавчины. Так что интересоваться было нечем. Но американцы в упрямстве не уступают украинцам: видимо, в каждом из них есть примесь украинской крови.

Джери велел срочно готовиться к выезду. Впрочем, веление относилось к одному Васе. Аппаратура уже была погружена. Леня и Вилли были одеты по-зимнему: в меховых шапках, в дубленках, на ногах — высокие теплые ботинки, какие носят русские десантники.

В компании американцев Вася выглядел экзотично: в черной, как сажа, курточке на байковой подкладке, в клеенчатой кепчонке, из-под которой торчала красная тесемка, в резиновых сапогах.

Глядя на своего шофера, Джери сокрушенно качал головой: экипируй так американца — и он сляжет с воспалением легких. Васе — хоть бы что. Приходила на ум догадка: а не течет ли в нем хмельная половецкая кровь? Джери где-то вычитал, будучи слушателем военного колледжа, что американские индейцы берут свое родство от степных азиатов: вольнолюбивые до самопожертвования, презирают вероломство. В этих степях половцы под натиском пришельцев сравнительно быстро нашли себе смерть, за океаном их участь разделили индейцы. На их прародине наступила очередь исчезнуть их потомкам. Дело теперь за пришельцами.

Уже на выезде из города Джери спросил, как себя чувствует доктор.

— Жить будет, — бодро заверил Вася. — С таким лекарством да плюс желание выкарабкаться… Григорьевич сказал по секрету: мне, говорит, болеть никак нельзя. У нас как: если человек не закончил главное дело, смерть дает ему отсрочку.

Глава 15

Пять суток Иван Григорьевич находился между жизнью и смертью. За все свои шесть десятков лет он ни разу так серьезно не болел. Болел ангиной. Тогда зверски простыл в подмосковном осеннем лесу. В тот день он под руководством своего наставника майора Фонарева отрабатывал тему: оборудование тайников в лесисто-болотистой местности. Вымок до костей, а уже кончался октябрь, лужи были подернуты ледком. Возвращаться в Москву, в холодное общежитие, радости было мало.

Тогда выручил сам наставник. Он привез подопечного к своим родителям в Наро-Фоминск. Отец наставника немедленно приготовил баньку и соответствующие лекарства. В прошлом человек военный, сапер, он два года в Алжире снимал французские мины. Там арабы-берберы научили его лечить простуду горячим вином. Он вовремя дал лекарство непьющему курсанту, но ангины все-таки избежать не удалось.

Более чем через сорок лет Иван Григорьевич вспомнил Фонаревых и пожалел, что не побеспокоился о крепком горячем напитке.

Но воспаление легких — не ангина. Лечили американскими препаратами. Своих Украина уже не выпускала. Кто-то еще в начале перестройки распорядился ликвидировать фармацевтические заводы, так как в них якобы уже не было надобности — препараты в достаточном количестве поступали из Польши, Венгрии, Болгарии, Югославии. Поточные линии были демонтированы и проданы в Юго-Восточную Азию.

С тех пор прикордонцев выручает базар. Но он во все времена, а теперь особенно, следует правилу: не обманешь — не продашь. Была бы у тебя болезнь, а лекарство навяжут. Какое-то помогает, какое-то нейтральное, а какое-то вредит. Все зависит от продавца. Прикордонцы свой рынок изучили досконально: своих обманывать нельзя — побьют, а чужим продавец подсунет в лучшем случае нейтральное лекарство. Иван Григорьевич, как человек в городе новый, мог только пострадать.

Анастасия Карповна узнала от Михаила, что ее школьный товарищ в больнице, а Михаил от медсестры Люси, а медсестра Люся — от своего мужа Васи, шофера «Экотерры». Цепочка соучастия сработала в считанные часы.

Уже в полдень Анастасия Карповна была в кабинете мэра.

— С Ваней Ковалем — беда, — заговорила с порога.

— Попал в аварию?

— Воспаление легких.

— Будем лечить.

И он, всесильный мэр, действовал по требованию своей давно поседевшей, но все еще обаятельной школьной подруги. Тут же позвонил какому-то бизнесмену, а тот — еще кому-то.

— Кто поедет за лекарством?

— Далеко?

— В Харьков.

Она сразу же подумала о племяннике.

— Миша.

А Славко Тарасович словно в оправдание:

— Оно, конечно, можно и проводником… Но, сама понимаешь, теперь поезда часто грабят. Как в ту Гражданскую. Да и проводницы девчата ловкие: ампулы подменят запросто. Так что если пошлешь племянника, пусть он с собой захватит пару автоматчиков: на вооруженных вооруженные обычно нападать не рискуют.

Славко Тарасович сочинил записку, которую предстояло передать какому-то харьковскому коммерсанту, а Анастасии Карповне пообещал:

— Я загляну к Ване. Может быть, даже завтра.

Но заглянул лишь через неделю. Утром в больницу позвонили из мэрии: приезжает сам. Санитарки бегали, прихорашивали коридоры, палаты, столовую, процедурные, операционные. Особо убрали палату, где лежал Иван Григорьевич. Новыми одеялами застелили свободные койки. И когда в окно заглянуло солнце, стало так светло, что даже четко просматривались старые, подгнившие половицы.

Лет десять назад больничный комплекс был включен в план на реставрацию. К столетию больницы (ее построило земское общество — было такое в России) горисполком решил сделать прикордонцам подарок, и уже закупил в Германии медицинское оборудование. Но Москва объявила перестройку, и деньги на реконструкцию были отданы в новый коммерческий банк. Но год спустя деньги с процентами получил не горсовет, как мыслилось раньше, а два человека: тогдашний председатель исполкома товарищ Тутченко и первый секретарь горкома товарищ Мумукин, прозванные в городе Тутуня и Мумуня. По этому поводу прикордонцы язвили: «А денежки-то на больницу тутукнули». И добавляли: «И мумукнули». Вскоре новый коммерческий банк под названием «Добробут» лопнул, и главный банкир бывший зэк Юрко Жменя выехал в Польшу на постоянное жительство.

Не пожелали Прикордонного его бывшие отцы пан Тутуня и пан Мумуня. Они стали совладельцами «Почтового ящика № 13», где в застойные времена изготовлялись гранатометы. В свое время эти боссы спихнули Ажипу на ГОНО (городской отдел народного образования), а когда того же Ажипу Киев сделал наместником президента, опять подали ему руку дружбы.

На банкете в честь сорокалетия пана Тутуни Славко Тарасович произнес речь, которая стала знаменательной: «Кто в исторически переломный момент находится при власти, тот и получает все». Кто-то из присутствующих предложил тост: «Пусть будет больше переломных моментов!» Но за это пить не стали, зато охотно выпили за призыв: «Остановись, мгновенье!»